Он сел напротив Есенина.
– Что случилось, Сергей? Ты… Она же моя невеста…
– Была твоя невеста… а стала… – он взял папиросу, закурил, – а стала мне женой, Алексей! Прости, так вышло! Мы любим друг друга!
– Ты почему молчишь, Зина? Это правда? Любишь его? – допытывался Алексей, все еще на что-то надеясь.
Райх решительно подняла голову и открыто поглядела на Ганина.
– Правда, Алеша! Я люблю Сережу… Прости, если сможешь! – виновато сказала она и заплакала.
Алексей нежно погладил ее по голове и горько улыбнулся:
– Чего же ты плачешь? Это мне плакать надо… Ну что ж! Поздравляю вас, Зинаида Есенина!
Он поцеловал ей руку и, нахмурив брови, строго сказал Есенину:
– Сергей, если это всерьез, то… непременно венчаться. Я буду у вас и свидетелем, шафером, и дружкой вашим. Нынче и повенчаетесь в моей Вологде… Денег, правда, кот наплакал…
– Деньги есть! – сияя от счастья, что все обошлось миром, сказала Зинаида. – Мне отец из Орла выслал сто!
– Ура! Я все беру на себя! Кольца!.. Невесту нарядим! – Ганин резко встал и вышел в коридор. – Одевайтесь, а то уже подъезжаем.
Был яркий солнечный день. К церкви, где должно было состояться венчание, подъехала пролетка с Зинаидой в наряде невесты и Ганиным в белой рубашке и черном сюртуке, явно с чужого плеча.
– А Есенин где? – привстала Райх, оглядывая собравшихся зевак и нищих перед входом в церковь.
– Вон твой Есенин, – кивнул Ганин. – Цветы тебе рвет.
Есенин торопливо нарвал букет на лужайке за церковью, подбежал к ним и, протянув Зинаиде нехитрые полевые цветы, пробормотал, виновато опустив голову:
– Прости, на настоящий букет денег не хватило…
– Спасибо, Сережа, родной, эти еще прекрасней, – она обняла Есенина, поцеловала.
Повернувшись к Ганину, тоже хотела его поцеловать, но Есенин нарочито грубо одернул Райх:
– Не вешайся на чужих мужиков, коли свой теперь есть!
– Никак не могу опомниться, Сережа! Ты мой муж?!! – счастливо засмеялась Зинаида. – Я на минуту даже не могу представить себе, как сложится наша жизнь, – прошептала она на ухо Есенину, крепко прижимаясь к нему, когда они вслед за Ганиным вошли в церковь. – Хочу иметь настоящую семью, мужа… детей!..
– Сергей! Ты меня не слышишь! – теребила его Райх, лежа рядом с Есениным.
– А?.. Что? – очнулся Есенин от воспоминаний. – Ты что сказала? Прости, я задремал… – он вновь начал ласкать ее груди, бедра…
– Нет! Нет, все! Сергей, мне пора, уже поздно. Мейерхольд уже, наверное, вернулся из театра. – Она освободилась из его объятий, собрала в охапку одежду и, подойдя к окну, положив все на стул, стала одеваться.
Напоминание о Мейерхольде окончательно «отрезвило» Есенина. Он грустно поглядел, как в тусклом свете уличного фонаря, проникающего с улицы в окно, деловито-тщательно одевалась жена Мейерхольда. На ум пришли стихи Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так – спасенья нет!..
А вслух он прочел свои:
Простите мне…
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маята,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.
– Будь проклят Мариенгоф! Ненавижу! – воскликнула в темноте Райх. – Он все сделал, чтобы мы разошлись! Бездарность!
– Что «все»? – спросил Есенин.
– Все! Это он оклеветал меня, мерзавец прилизанный!
– Есенины черными не бывают! – холодно ответил Есенин.
– Это Мариенгофа слова, а не твои!.. Чем хочешь клянусь тебе… Костя – твой сын! Слышишь, твой!
Есенин опять вспомнил, как в ту первую ночь в поезде Зинаида солгала, сказав ему, что он ее первый мужчина. Этого обмана по своей крестьянской натуре «собственника» он не мог простить ей.
– Он не похож на меня! – почувствовал злость Есенин.
– Дурак! – взорвалась Райх. – Он похож на меня и своего деда, такое не допускаешь?
– Ты зачем пришла? Ворошить старое? – Есенин, нашарив на полу штаны и рубаху, тоже стал одеваться.
– Нет. Я знаю, ничего уже не вернуть! Я пришла требовать, чтобы ты давал деньги на содержание твоих детей!
Есенин включил свет. Зинаида от неожиданности зажмурилась, защищаясь рукой от лампочки.
– Ладно, не хочешь на Костю, бог с тобой… Но на Татьяну будь любезен, иначе… иначе я подам в суд! Ты этого хочешь? – Она окончательно оделась и, встав перед своим отражением в окне, стала нервно поправлять волосы.
– Успокойся, Зина! У меня просто не всегда бывают деньги. Ты знаешь, я в деревню отцу с матерью посылаю, сестры на мне. Но я… – пытался избежать скандала Есенин.
Но Райх уже понесло:
– Не лги! На пьянство и друзей деньги находишь! У вас книжная лавка… Ты хозяин кафе «Стойло Пегаса».
– Послушай, Зина! Я не один хозяин, и потом…
– Ничего не хочу слушать… Не будешь регулярно давать деньги, подам на алименты! Заплатишь по суду! Все! Прощай! – Она отошла от окна, еще раз оглядев себя, и направилась к двери. – И еще. Прошу тебя, не приходи к нам! Мейерхольду это не нравится!
– Пошел на хер твой Мейерхольд!.. Я прихожу к дочке!.. – соврал Есенин.
– Она после твоего посещения сама не своя! Выпусти меня!
Есенин вытащил стул из дверной ручки и, поставив, отошел к окну.
Любимая! Меня вы не любили…
А мой удел —
Катиться дальше, вниз…
Держась за дверную ручку, Райх постояла мгновение, словно ожидая от Есенина чего-то, и, не дождавшись, распахнула дверь и вышла. В тишине коридора долго слышны были ее удаляющиеся шаги. Все стихло. Постучав в дверь, вошла молоденькая медсестра.
– Вам пора принимать лекарства, Сергей Александрович. Вот градусник, поставьте.
– Хорошо. Непременно, – безучастно ответил Есенин.
Когда медсестра проходила мимо него, он взял ее за руку и, улыбнувшись своей неотразимой улыбкой, спросил:
– Простите, у вас есть спирт?
– Конечно есть, – с готовностью ответила медсестра. – Вы хотите что-то продезинфицировать?
– Да, деточка. Вы угадали! Душу! Душу мне надо срочно продезинфицировать!..
Глава 9
Дункан
Мастерская художника Якулова помещалась на самом верхнем этаже дома № 10 по Большой Садовой. Студия была сплошь заполнена картинами, афишами театральных спектаклей, везде стояло много разных фигурок и статуэток. На полу красовался огромный персидский ковер. Мебель была непритязательная: несколько стульев, табуреток, заваленных красками. У большого окна стоял мольберт. Необычно длинный, узкий стол, выполненный по эскизу Якулова, весь был уставлен бутылками с вином, разношерстными бокалами и нехитрой закуской. Арка с темно-вишневым занавесом скрывала от посторонних глаз маленькую уютную комнату с большой тахтой, двумя мягкими креслами по углам и миниатюрным столиком между ними. Богемная вечеринка была в полном разгаре: дым, как говорится, коромыслом, когда все разом разговаривают и никто никого не слушает; взрывы беспричинного смеха. Накурено так, что хозяин призывает всех курить «по очереди».
Выпившие Сандро Кусиков и Мариенгоф играют в шашки на «интерес» – проигравший должен читать свои стихи. На фоне занавеса стоит Есенин, окруженный поклонницами сомнительной репутации, знакомыми актерами и актрисами из театра Таирова, которые расположились прямо на ковре, как зрители в партере, с бокалами и папиросами в руках, внимая своему кумиру. А он, наигрывая на гармошке и приплясывая, пел:
