— Мы думали, решающим рейсом станет Биллингс — Денвер, — продолжает он. — Подготовили вечеринку в комнате для персонала. Передали сообщение, но, кажется, громкоговоритель работал как-то невнятно. Поскольку мы ошиблись, оно и к лучшему.
Он уже считай безработный. Следующий шаг он сделает отнюдь не наверх. Просто об этом сообщают позже, не сразу как ты уходишь.
— И еще раз в Рено, на этой неделе, — напоминаю я.
Кристина наливает вино, хотя ей сейчас не полагается стоять — зажглись таблички «пристегните ремни». Только что.
— Я не в курсе…
Нас как следует встряхивает, на сей раз по горизонтали, как будто акула вцепилась в свою добычу и мотает ее из стороны в сторону. Наши наполненные стаканы съезжают по направлению ко мне, но каким-то чудом мы успеваем их поймать. Теплое шабли выплескивается мне на рукав, Морс и Кристина переглядываются, но их взгляды не несут в себе коннотации «слуга — хозяин», они встречаются как равные. И это почему-то тревожит меня больше всего. Кристина удаляется по проходу, держась за спинки кресел, — она идет не к своему откидному сиденью, а прямиком в кабину пилота. Дверь за ней закрывается как раз в тот момент, когда нас хватает новая акула, у которой челюсти покрепче и плавники посильнее. Мой овальный иллюминатор летит по диагонали, покрывается молочно-белой дымкой. Встречные ветры что есть силы прижимают к нему капельки влаги снаружи. Сбоку, впереди и внизу сверкают зеленоватые молнии, нечеткие, расплывчатые. Морс пристегивается, и я тоже. Странно видеть человека его уровня — бывшего уровня — суетливо подтягивающим ремень безопасности на животе, чтоб держал понадежнее. Это обескураживает почище всякой турбулентности.
Капитан подает голос, преуменьшает, как обычно, опасность, и по вздувшимся жилам на запястьях Морса я угадываю его с трудом подавляемое желание наорать на кого-нибудь, потребовать результатов сию же секунду, но в данных обстоятельствах высокомерный капризный огонек в его глазах выглядит инфантильным. Морс, похоже, чувствует это, он избегает моего взгляда и мысленно запирается в своем офисе, распорядившись никого с ним не соединять. Самолет снова подскакивает, потом с грохотом катится вниз по лестничному пролету, который где-то должен кончиться, но никак не кончается, потом диагональ чуть не превращается в вертикаль, из моего стакана вылетает винная струя, точно перед моими глазами, и какое-то мгновение я в самом деле вижу мельчайшие частицы жидкости и преломленный в ней свет.
Крен выравнивается, но это дешевый трюк, никто на него не покупается, и тем не менее машина продолжает лететь ровно, просто чтобы нас помучить. Спустя некоторое время я вынужден признать: ровно есть ровно, норма ведь — самое обычное состояние, так чего же к ней придираться? Если б не норма, мы бы тут не сидели. И лампочки вроде становятся ярче, и сверху и впереди, и складывается впечатление, будто свет еще надежнее, чем ровный полет, свидетельствует о том, что именно так все и будет впредь.
Морс расстегивает ремень, подавая пример окружающим. Он снова на коне и в своей тарелке, потому что, когда все в норме, его приказам повинуются беспрекословно, а его настроение — знамя коллектива. Инцидент исчерпан, читаю я на его лице, на которое возвращается суровое выражение. Ничто никогда не выходит из-под контроля, гласит его мантра. Его авиалинии не только лгут пассажирам, они обманывают сами себя. Мы твердо стоим на ногах, и так было всегда.
— Кристина, два чистых стакана. Эти пролились, — говорит он. — Забери их, пожалуйста.
Спешит уничтожить улики. Континуум поглотит его, он будет сопротивляться, но со временем поймет, что теперь — когда он прохлаждается в каком-нибудь офисе округа Коламбия в роли очередного лоббиста от авиации или когда по телевизору начинается бейсбольный матч, а он сидит дома со своей новой, менее симпатичной любовницей после тяжелого дня, проведенного в наблюдении за погрузочными работами или у регионального поставщика полуфабрикатов, — сохранять независимость становится труднее. Меня, впрочем, это не касается. Я помню, как, пролетая трудный участок, про себя возносил молитвы, полные обещаний в корне измениться, — точно так же молится каждый пассажир, прекрасно сознавая, что обеты будут нарушены, едва он ступит на твердую землю и окажется в безопасности.
Вот я уже могу разглядеть землю меж круглых белых облаков, образовывающих рисунок, похожий на четыре тарелки, сдвинутые вместе на столе. Рисунок повторяется и повторяется, а через просветы в форме ромба с вогнутыми ребрами я вижу, что мы уже не над Западом. Узнаю шахматные квадратики зеленых полей и клены, защищающие их от ветра. На определенной долготе Америка меняется: кончаются тополя и чахлые деревца пустыни, и начинаются влаголюбивые тенистые клены — и мы эту долготу миновали.
Я сверяюсь с часами, чтобы убедиться, но в этом нет нужды. Виртуальный самолетик оставил Форт-Додж далеко позади, и через несколько минут я буду лететь над Карой, накрыв тенью ее автомобиль, мчащийся на восток. Словом, я пропустил меридиан, как и следовало ожидать. Я вручаю Морсу ширпотребный фотоаппарат и велю щелкать меня спереди, с боков и сзади, хотя, конечно, не в его власти забраться на крыло и сфотографировать меня с тойстороны. Как трогательно, что семья едет меня встречать. Что они смогут определить по выражению моего лица? Морс выглядит полным идиотом, когда жмет на пластмассовую кнопочку. Оно того стоило — хотя бы ради этого зрелища.
— И еще снизу, — прошу я.
Протопаю по «рукаву» в своих ботинках и наконец увижу их всех, ожидающих в зале прилета. Зачем, правда, непонятно. Неужели мы выдержим целую неделю вместе? А что, не исключено. Мы все измотаны, а усталость препятствует ссорам. Вообще, это напоминает притчу. Мы исчерпали свой потенциал. Но в притче непременно находишь новый источник сил. Выбери животное, прими его форму.
У Морса заканчивается пленка, и он извиняется: ему надо в кабину пилота, проверить, как работают жалкие остатки его авторитета. Еще недели две, и по милости пилотов эти авиалинии накроются. Очень вовремя он с ними расстается. И я тоже.
— Мои мили отдайте детским больницам, — говорю ему.
— Потрясающе. Какой благородный жест. Мы должны это опубликовать. Я свяжусь с пиарщиками, как только приземлимся. Вы серьезно?
— Не упоминайте моего имени. Никаких имен. Это не жест. Обычная благотворительность. Я болен и все равно не в состоянии их использовать. К тому же я успел побывать везде, куда только можно слетать.
Ну да, у меня бывают приступы, хватит вилять вокруг да около. Идут один за другим, какие-то полегче, другие — наоборот, но ничего такого, о чем следует предупреждать, если хочешь получить работу. А я ведь получил, и, между прочим, идеальную. Даже слишком. Моя семья в курсе, но мы научились обходить этот вопрос молчанием. Приступы начались после того, как моя машина провалилась в озеро. Мы пробовали лекарства, и некоторые действовали неплохо, но лучше всего действовало снижение критериев. Сбрасывать со счетов. И еще забывать. Пока я в отключке, меня здесь нет, так о чем мне рассказывать? Как я могу поделиться секретом, которого не знаю? Интервалы между приступами становятся все короче, провалы в памяти — все длительнее. Все симптомы совпадают. Перед отъездом я договорился о консультации в Мэйо, а у них там отличное оборудование, так что посмотрим. Я поеду туда один, на случай, если новости окажутся скверными.
Один последний штрих, и будем считать, что с этим покончено. Я вставляю кредитку в авиателефон. Чувствую, как средства с моего счета выливаются на несколько континентов сразу, но раздаются гудки, а больше мне ничего и не нужно. Я набираю собственный номер, потом нажимаю еще кнопки, чтобы прослушать коротенькое сообщение на автоответчике, которое я записал… когда? Три недели назад? Или все-таки четыре? В общем, после встречи с тем специалистом в Хьюстоне — я о нем не говорил, потому что никто и не спрашивал.
— А вот и ты, — сообщает автоответчик и записывает мой ответ.
