А потом у машины задрался перед, и мы начали тонуть. Скользить задом наперед по льду. Из наших карманов на сиденье посыпалась мелочь. Я смотрел, как капот поднимается, заслоняя луну, а потом схватился за ручку дверцы, но не смог ее открыть. Вода была черной и непроницаемой, она просочилась сквозь вентилятор и брызнула мне в подбородок.

Я очнулся уже в небе, на носилках, в кислородной маске. Кислород был горьким на вкус, у меня пересохло горло, а в иллюминатор виднелась Полярная звезда. Надо мной склонился мужчина в униформе и объяснил, что оба моих приятеля выскочили из машины, а я пробыл в воде пятнадцать минут — обычно этого достаточно, чтобы убить человека. Медик сказал, меня спасло то, что от ледяной воды мое тело как будто погрузилось в спячку. Он спросил, сознаю ли я свое везение. Я подумал и решил, что пока нет.

Когда мы подлетели к больнице, мне разрешили сесть. Я видел небоскребы Миннеаполиса — одни этажи были освещены, другие темны, а антенны на крышах передавали радиотрансляции и футбольные матчи. Я видел горизонт — на западе, откуда прилетел вертолет, — и заснеженную извилистую реку, через которую были перекинуты мосты, освещенные фарами машин. Ландшафт выглядел как единое целое, таким я его прежде никогда не видел — и понял, каким образом все его части подогнаны друг к другу. Родители лгали. Они твердили, что мы живем в лучшем месте на свете, но теперь я видел, что весь мир — это, одно и то же место и что бессмысленно сравнивать его части или восхвалять наш город сравнительно с другими.

Вскоре мы приземлились. Носилки подпрыгнули. Пока мы ждали остановки лопастей, врач сказал, что я вернусь домой через пару дней; он не понимал, что теперь, когда я впервые оторвался от земли, эти слова не приносят мне утешения. Меня выкатили на крышу больницы, озаренную луной, которая успела забраться высоко по небосклону, с тех пор как я наблюдал ее из машины. Я приподнял кислородную маску, чтобы можно было говорить, и спросил, долго ли мы летели. Всего полчаса. Чтобы добраться до города, который я представлял себе страшно далеким, расположенным за полштата от Полк-Сентер. Столица чужого государства.

Я сказал врачу, что чувствую себя счастливым.

Сегодня, в Солт-Лейк-Сити, я снова чувствую себя счастливым, и не только потому, что ускользнул от Пинтеров. Три часа тридцать пять минут, от двери до двери, через Большой Бассейн, до дома сестры — в предгорьях хребта Уосатч. Я спал, потом проснулся, потом поймал такси. И вот я здесь. И не говорите, что в жизни не бывает чудес. Не говорите, что нельзя быть одновременно повсюду.

Когда я вылезаю из такси и прохожу по дорожке, загораются несколько фонарей, которые реагируют на движение. Темный двор превращается в голливудскую съемочную площадку. Клубы пара окружают шланги поливалок, вкопанных в газон, капли орошают три рекламных щита, призывающих голосовать за местных республиканцев. Не считая плеска воды, царит тишина. Велосипеды племянников стоят, прислоненные к стене трехдверного гаража. Это Юта — штат, где ложатся рано, поэтому Джейк и Эдвард уже наверняка спят, и им снятся хорошие отметки и научные конкурсы.

Глазок в двери слабо светится синим: кто-то в глубине дома смотрит телевизор. Должно быть, Джулия. Азиф презирает поп-культуру. Он приехал в Америку из Пакистана, чтобы работать и копить деньги, и его душа кристально чиста. Поначалу нашей семье было чуть-чуть стыдно перед ним: его пасторские манеры и инженерская пунктуальность нас немного пугали, но исключительно из-за нашей профессиональной некомпетентности. Азиф строг к себе, но сыновей он балует, словно принцев крови, и, что удивительно, их это не портит. Они смущены отцовской щедростью и изо всех сил пытаются доказать, что могут преуспевать и без посторонней помощи — занимаются дополнительной научной работой в школе и дружно, точно матросы на корабле, выполняют работу по дому. Я искренне ожидаю, что однажды эта семья станет настоящей династией, и в старости мне будет лестно оттого, что Азиф смешал свою кровь с нашей. Не считая моей матери, всем нам лестно. Она по-прежнему относится к зятю настороженно. Она не верит, что такое богатство можно нажить честно, и копит для внуков сберегательные облигации — на всякий случай.

Я открываю дверь и оставляю сумку и портфель в темном коридоре. Чувствую запах еды — это хорошо. Вегетарианец Азиф, оказавшись в Юте, где обожают мясо, вынужденно научился готовить.

— Эй?..

— Я тут, — шепчет Джулия. — Все спят.

Она сняла с кушетки несколько подушек и сидит на них в позе йоги — ноги скрещены, спина прямая. Джулия смотрит старый мультик про гонщиков по детскому кабельному каналу. Рядом стоят тарелка с сыром и хлебом и большой стакан сока, но это просто натюрморт: Джулия ничего не ест. Щеки у нее похожи на две грязных пепельницы, они серые и ввалились, а пушистые волосы, хоть и чистые, не отражают свет телевизора, как должно быть. На ней шелковая пижама — должно быть, Кары. Рубашка измята и застегнута неправильно, а штанины кажутся пустыми.

Я целую сестру и спрашиваю:

— Ты отдохнула?

— Пыталась, — отвечает она. — Но у меня еще голова гудит после поездки. Машина очень большая, в ней сильно трясет. Плохие амортизаторы, наверное. Классный пиджак — из каталога? Он тебе идет. Хорошо иметь такую фигуру, как у людей в журнале. На свадьбе все будут в обычных костюмах, ничего формального. Мама этим недовольна, но мужчины выглядят слишком странно в смокингах — по крайней мере, в тех, которые можно взять напрокат в Миннесоте. Эти широкие пояса на талии похожи на бандаж, как будто у человека грыжа. Райан…

— Что?

— На кухне есть большая тарелка печенья с изюмом.

— Что ты хотела сказать?

— Перестань глазеть. Это мой идеальный вес. Просто обними меня, Райан.

То, что я всегда забываю сделать, — а женщины в этом нуждаются. Тело Джулии под одеждой кажется дряхлым и твердым как камень.

— По-моему, проблема в твоих идеалах, — говорю.

— Да.

Насколько я знаю, лучше всего выключить телевизор или радио, когда пытаешься снять эмоциональное напряжение: телевизоры источают отрицательные эмоции, они навязывают зрителям идеи. Когда я сажусь на кушетку, с печеньем, мультфильм про гонщиков сменяется «Поросенком Порки». Может быть, Джулия умирает? На экране фермер с топором гоняется за Порки, и возле головы перепуганного поросенка возникают кружочки, обозначающие мысли, с изображением ветчины, котлет и сосисок. Бывает ли хуже?

— Соболезную насчет тех собак, — говорю я.

— Дело не в них, а во мне. Я все порчу. Ты когда-нибудь заглядывал в мою машину? Там полно старых телефонных счетов и пятен от пролитой колы. Я не могу собраться с мыслями. Как будто живу под водой. Обещаю сделать что-нибудь простое, например погулять с собаками, а потом вспоминаю другое данное обещание, и третье, и четвертое, составляю список и вычеркиваю пункты, но, прежде чем я успеваю закончить, в ручке заканчиваются чернила, и я бегу за другой, а уже пора идти домой. Вскоре невыполненных дел скопилось столько, что мне пришлось сказаться больной, чтобы проветриться, а когда я вернулась на работу, все на меня злились, страшно злились, так что я бегала и пряталась, вместо того чтобы взяться за дело как следует. И речь не только о работе. У меня всегда так. Я так дышу. Сплю. Чувствую. Ты понимаешь?

— Фокус в том, чтобы правильно распорядиться временем.

— Это нечто большее, — Джулия выковыривает изюминку и съедает, оставляя печенье нетронутым. — Прости, что я вытащила тебя сюда. Ты занят, а я помешала. Где ты должен быть завтра?

— В Финиксе. У меня встреча с издателем. Надеюсь.

— Кара сказала, ты что-то пишешь. Класс. Это детектив?

— Скорее, притча. Для деловых людей.

— Она длинная? — спрашивает сестра. — Люблю длинные книги. В них можно уйти с головой, и тогда становится уютно.

— Деловые люди не лежат, свернувшись клубочком с книгой.

Джулия опускает подбородок на колени. Я глажу ее по голове. Стыдно признать, но худоба Джулии имеет свои достоинства — ее шея сделалась длинной и изящной.