Я откладываю чистую одежду, готовясь к визиту. Почему в номерах отелей так быстро образуется беспорядок — даже в тех случаях, когда ничего такого не делаешь? Все поверхности буквально требуют, чтобы их осквернили, — точно так же, как новая прическа вызывает желание ее взлохматить. Возможно, это порыв «присвоить» данное место, удалив из него ауру предыдущего жильца. Когда человек покидает номер отеля или кресло в самолете, то оставляет после себя измененный порядок молекул. Подозреваю, что в этом номере жила какая-нибудь буйная отпускная семья.

Пинтер стучит в дверь. Один раз. Воплощенная оперативность. Я выхожу к нему, в просторных брюках и синей рубашке, с испещренным пометками блокнотом, стараясь казаться крайне занятым.

— Вот мы наконец и встретились. Это такая честь. Прошу прощения за беспорядок.

— Мне нужно в туалет.

— Конечно. Вон туда.

Пинтер прикрывает дверь неплотно, и до меня доносятся звуки, которые странно слышать от человека с подобной репутацией, чьим лекциям я когда-то внимал. Бренчит держатель. Несмотря на пресловутую экономию и нелюбовь к лишним тратам, Пинтер не жалеет туалетной бумаги. Я ожидаю звук слива, но тщетно. Когда Пинтер выходит, мы обмениваемся рукопожатием — его ладонь абсолютно сухая, и я убеждаюсь, что он не мыл руки. Штудируя его книги, я уже убедился, что нет такого обычая, традиции или правила гигиены, от которого бы он не отмахнулся.

Пинтер садится на край кровати, не глядя на меня. Он маленького роста, лысый, но зато в ушах и ноздрях у него густо растут волосы, и выпирающий раздвоенный подбородок тоже покрыт шерстью. Его рот — длинный, безгубый полумесяц, точно на детском рисунке.

— Где пепельница? Или это номер для некурящих?

— Не беспокойтесь, датчики не настолько чувствительны.

— Здесь стоит датчик? Тогда лучше не надо.

— Я тоже покурю.

Пинтер достает кисет с табаком и сворачивает две неуклюжих сигареты.

— И зачем нужно все портить? Некогда Калифорния мечтала о свободе. А теперь нами управляют нытики, помешанные на здоровье. Вы знаете мое определение здоровья?

— Да.

— Посредственность, возведенная в идеал. Здоровье — вот причина наших болезней. То есть — постоянная забота о здоровье.

Однако ж он не ест в ресторанах, потому что там разрушают белки.

Пинтера трудно назвать социально приемлемым курильщиком. Он дымит, как индейский вождь, благоговейно закрыв глаза. Пальцы свободной руки сжимаются и разжимаются, точно рот у выброшенной на берег рыбы. Пинтер стряхивает пепел себе на пиджак и растирает розовым, как у новорожденного ребенка, пальцем.

— У меня праздник, — говорит он. — Вчера я подписал один крупный контракт.

Эта новость меня обескураживает — я думал, что Пинтер окончательно ушел на покой, и рассчитывал продать мое предложение, памятуя о его скверном финансовом состоянии.

— Это вообще-то конфиденциальная информация, но я терпеть не могу секретов. Меня наняла одна авиакомпания в Финиксе.

— Случайно не «Дезерт эр»?

— А вы о ней слышали?

Я киваю.

— Она конкурирует с той авиакомпанией, которую предпочитаю я.

Пинтер кашляет. Дым продолжает прибывать, как будто им наполнено все тело старика.

— Хорошая компания?

— Судите сами.

— У них одна проблема, — говорит он. — Они построили свой бизнес исключительно на низких ценах — эффективно, но рискованно. Я об этом писал. Женщина легкого поведения быстро становится популярной, но ее ждет разочарование, если она захочет найти себе верного мужа. Иными словами, лучше качество, чем дешевизна. Бесчисленные скидки — это скольжение под откос, поэтому я посоветовал им пересмотреть свою стратегию. Таскать живой груз из пункта А в пункт Б — этим никого не вдохновишь. Всего лишь перевозка. А вот упор на человеческую общность разожжет живительное пламя в душе всех участников процесса, как работников, так и пассажиров. Согласны?

— С точки зрения маркетинга вы правы.

— Все гораздо глубже. Во-первых, начнем с рассаживания пассажиров. Подобные к подобным. Родители с детьми сидят в компании других родителей. Молодые с молодыми. Больше никакой путаницы. При помощи подробных исследований мы узнаём, кто наши пассажиры, и компьютер рассаживает их должным образом, точь-в-точь как хорошая хозяйка размещает гостей за ужином.

— Подобные манипуляции могут вызвать недовольство.

— Люди не будут знать, что мы это делаем, — говорит Пинтер. — Они поймут лишь, что им комфортно. Дружеская, теплая атмосфера. Мы уже провели ряд экспериментов.

Я невольно поджимаю пальцы ног. Чувствую себя захваченным врасплох, как будто я отдернул занавеску в гостиной и обнаружил соседа с биноклем. Слава богу, в этом месяце я не летал рейсами «Дезерт эр» — хотя, если они принялись экспериментировать, «Грейт Уэст» наверняка последовала их примеру. Должен признать, в последнее время мне действительно казалось, что за мной наблюдают.

— Вы удивитесь, как прекрасно это работает, — продолжает Пинтер. — После рейса мы опросили пассажиров и получили самые лестные отзывы.

— А что еще вы предложили компании?

— Замкнутая телевизионная система в зале ожидания, соединенная с видеокамерами в салоне. Чтобы сократить те тревожные минуты, когда люди покидают самолет. Ты ждешь кого-нибудь, возможно, даже с цветами, но проходит целая вечность, прежде чем вы наконец друг друга замечаете. Ты боишься, что он пропустил рейс. Не знаешь, что и думать. А в нашем случае ты видишь его, как только самолет приземляется.

Пинтер смотрит на меня в ожидании реакции, и я моргаю. Его идеи — невероятная глупость, они порождены высокомерием. Этот человек почти не летает — и тем не менее охотно дает наставления быстрорастущей региональной авиакомпании. Всему виной спесь. Избыток славы. В душе я уже готов оставить свое предложение при себе и преподнести его одному из хулителей Пинтера — возможно, Артуру Каргиллу из «Кин груп».

— Помогите мне, — говорит Пинтер. — Я вижу, что вы сомневаетесь. Скажите что-нибудь.

— При всем к вам уважении, сэр…

— Не льстите, это вас недостойно. После вашего звонка я кое-что разузнал и выяснил, что вы на хорошем счету. Очень перспективный работник. Я согласился с вами поужинать, потому что надеюсь на беседу с равным.

Я не смею спрашивать, кто это столь лестно обо мне отозвался. Кто-нибудь из «МифТек»? Говорят, Пинтер к ним близок. По слухам, он присутствовал на свадьбе Малыша — эксклюзивном торжестве в Сан-Вэлли — и подарил новобрачным серебряный нож для сыра, который достался ему от одного саудовского принца, в знак признательности за помощь с поставками во времена войны в Персидском заливе.

— Я смотрю на это с точки зрения потребителя, — говорю я. — Пассажира. Я очень ценю ваш настрой, но, честно говоря, вы играете с людскими жизнями. Самолет — не лабораторная пробирка.

— Весь мир — лабораторная пробирка. В нашей сфере деятельности это — аксиома.

— А церкви? Они тоже пробирки?

Пинтер смотрит на меня. Я нарушил неписаный кодекс нашей профессии, упомянув святое. Вышел из рамок.

— Вы верующий? — спрашивает он.

— Неортодоксально.

— Разумеется. В наше время никто и ни в чем не традиционен. Но вы верите в образ Божий во плоти?

— Я понимаю, куда вы клоните. Я оговорился, простите. В течение десяти лет меня окружали мормоны.

— Заметно. Вы меня обидели, — говорит Пинтер.

— Намекнули, что я — носитель фаустовского духа. Но это не так. Если я помогу маленькой авиакомпании освоиться в условиях жесточайшей конкуренции, то не нарушу ни единой заповеди — здесь я уверен. И вообще, это высоконравственный поступок в чистом виде.

— Еще раз приношу свои извинения.

Пинтер вздыхает и встает. Стоя он практически того же роста, что и сидя, хотя длинный мешковатый пиджак скрадывает его короткие ноги. Мы смотрим друг на друга. Пинтер заговаривает, обращаясь к моей груди, как будто мы одного роста, и я, в слабости своей, подыгрываю — пригибаюсь.