— Я пошла туда с подругой. Точнее, она меня вытащила. Ты отлично говорил. Я тогда была совершенно опустошена. Только что расторгла контракт с известным бизнесменом, который сколотил кругленькую сумму на моем самоуважении. Я сидела в дальнем конце комнаты, потому что стеснялась, но казалось, что ты обращаешься лично ко мне. Я запомнила кое-что — «Меняйся сам, прежде чем тебя заставят измениться». Это называется автономия. Дело именно в автономии.

Я никогда не произношу одну и ту же речь дважды, поэтому не помню. Впрочем, я польщен. Я перекладываю фишки, кончики пальцев у меня теплые.

— Ты просто взяла и пришла на семинар? Безо всякой причины? Из любопытства?

— Чистое совпадение. Мы, кажется, выигрываем?

— Я собираюсь удвоить ставку.

Мне невероятно везет — я встретил поклонницу и выиграл пачку денег — и, возможно, это означает, что пора сматывать удочки. Везение — странная штука. Когда удача со мной, особенно если такого давно не происходило, я порой чувствую, что вот-вот получу должное и что это отнюдь не случайность, а справедливость. Мироздание расплачивается со мной. Моралисты, наподобие моей матери и старшей сестры, сочли бы это опасной иллюзией, но я отчасти язычник — я верю в успех, во вспышки космического благорасположения. Бывают подъемы и спады, а иногда — сплошные подъемы.

— Когда мы сегодня сошли с самолета, — говорит Алекс, — я спросила себя: отчего я не сказала, что знаю тебя? Это слабость характера. Я предпочитаю прятаться и выжидать. В Техасе ты показался мне довольно нахальным, и я надеялась, что твой семинар провалится.

— Похоже, у тебя на меня зуб.

— В общем, нет. Просто трудно признать, что посторонний человек, который говорит о каких-то вещах, которые кажутся наивными и явно ниже твоего уровня, на самом деле помог тебе выправиться и вырасти.

— Ты преувеличиваешь. Форт-Уорт, ты сказала?

— Ты меня не заметил?

— Обычно я не отрываюсь от своих заметок, когда говорю на публике. Предпочту не заметить вспышку выстрела.

— Выстрела?

— Я тебе сегодня соврал. Моя основная профессия — консультации по вопросам смены профессии. Ты умна, так что сама поймешь, что это значит. Увольнения.

— Прости. Я не знала, что это больная тема. Ну, сколько ты выиграл? Может быть, остановимся?

— Еще разок.

— А у тебя отлично получается.

Разве может быть иначе? Чтобы доказать, что я могу бросить в любую секунду, я ставлю все фишки на красное. И выпадает красное. Алекс вслед за мной идет к кассе, где обменивают фишки на бумажки, которые впоследствии вновь превращаются в пластмассу. Служащий отсчитывает десять стодолларовых купюр, новеньких и жестких. Мы богаты. Куда теперь? В бар.

Посетители бара, вместо того чтобы смотреть друг на друга, глазеют на мониторы, где идет игра в покер — экраны создают нечто вроде ширмы для их стаканов и подносов. Стекла очков блестят, когда карты сдают. Музыканты играют «Любовный радар» и держат гитары так, как прожженные уголовники в ножных кандалах держат лопаты, швыряя гравий.

— Невероятно, — говорит Алекс. — В этом как будто было нечто противозаконное — в том, что ты сделал.

Она сбита с толку. В этом суть большой ставки — даже если бы я проиграл, эффект оказался бы таким же. Мы ничего не в силах контролировать, детка. Это лишь интуиция.

— И как же конкретно я помог тебе вырасти?

— Убедил заняться собственным бизнесом. Вроде как направил на нужный путь. У меня было странное детство — не что чтобы тяжелое, но полное обид и неуверенности. У моего отца была вторая семья, и мы это знали. Он работал шофером, с ними такое иногда случается. Когда он уезжал, мать слонялась без дела и проводила время в барах. Это положение вещей их вполне устраивало, но главную проблему представляла я. Меня постоянно швыряли туда-сюда. Несколько раз я даже ездила с отцом в Миссури, к другой его семье. Та женщина была секретаршей, поэтому они жили богаче, чем мы, а еще они были католиками. Я научилась приспосабливаться. Прогибаться.

— Похоже на то. Ну и бардак.

— Я справилась. Порвалась на несколько частей. Адаптировалась. А потом мне стукнуло восемнадцать, я оказалась предоставлена самой себе, и мой основной талант был невостребован. От меня хотели последовательности, а я непоследовательна.

— Кто-то узурпировал мою личность, — говорю я.

— Что?

— Узурпировал. То есть украл.

— Потом я поступила в колледж…

— …и вот что я хочу знать: если какой-то жулик делает покупки по моей кредитке, то кто получает мили? Готов поклясться, они вылетают в трубу.

— Между прочим, я рассказываю. И еще не закончила.

— Я просто провел параллель. Продолжай.

Алекс отставляет пиво.

— Теперь я начинаю злиться.

— Я просто хотел развить твою мысль.

— Может быть, пойдем? Рейс в шесть.

Мне неохота покидать шумный и людный бар. Казино предоставляет столько возможностей — например, сюда внезапно может войти Джулия, — в то время как сценарий под названием «комната Алекс» имеет куда меньше вариантов. Если она действительно мною восхищается, то перестанет, как только мы закончим. Может быть, именно таков ее замысел? Раздеть меня и сократить разрыв. Не вижу большого смысла в этом свидании. Алекс полна планов, как она сама признала, а я счастлив здесь и сейчас, с большим выигрышем — в кои-то веки.

Я уступаю. Ее номер меньше моего, он дешевле; хотя Алекс пробыла здесь всего несколько часов, она успела превратить комнату в некое подобие грота. Задрапировала настольную лампу фиолетовым шарфом, поставила на комод две свечи. Она зажигает их спичками, взметываются два одинаковых огонька. На кровати, рядом с открытой книгой, лежит велюровый игрушечный единорог, изрядно полысевший от обниманий; поверх покрывала расстелена мохеровая накидка. Мне никогда и в голову не приходило устраивать нечто подобное в номерах отелей, я принимаю их как есть — какими их сотворил Господь.

— Включи магнитофон, если хочешь, — на подоконнике. Пойду помою руки.

Я подчиняюсь, и слышится загадочная, звенящая, бесформенная музыка — фортепиано, колокольчики, струнные, — она похожа на журчание воды. Номер прибран для спиритического сеанса, для гадания на картах таро; я пытаюсь расслабиться, но плечи, как всегда, напряжены. Я не уверен, что готов.

Алекс выходит в купальном халате. Лицо у нее меняется — оно разрумянилось и меньше напоминает фарфор. Она похожа на молодую фермершу, которая только что поила скотину. Интересно, она слегка накрасилась или, наоборот, смыла макияж?

— А ты сделала эту комнату уютной, — замечаю я.

— Всегда пытаюсь придать вещам немного тепла. Я скучаю по своей спальне. Наверное, как и все мы.

Я молчу. Пусть думает, что ничто человеческое мне не чуждо.

— Сними свои дурацкие ботинки и сядь, — говорит она.

Вопрос всегда в том, до какой степени и как быстро раздеться. Наверняка этой проблеме посвящены целые сборники мудрых советов. Я остаюсь в трусах и футболке, потом снимаю ее. Алекс не возражает и не смотрит на меня.

— Ложись на живот. Я сделаю тебе массаж. Ты весь стянут в узел.

Она садится верхом мне на бедра и массирует шею. Надавливает костяшкой пальца на больное место.

— Мускулы — хранилище воспоминаний, — говорит Алекс.

Это верно. Вот я несу на плечах пятилетнюю Джулию, чтобы она могла полюбоваться ярмаркой. Я шагаю в палатку, где показывают Ледового человека — отец утверждает, что это не «чудо», а просто обман, звериная шкура или чучело обезьяны. Я покупаю два билета, поднимаюсь на несколько ступенек, останавливаюсь за перегородкой и смотрю вниз. Глыба льда мешает разобрать подробности, но внутри виднеется тело, сморщенное, темное, волосатое — оно свернулось на боку, точно новорожденный теленок. Весьма убедительно. Джулия стискивает мою голову, и что-то капает мне на темя. Она плачет. Я изгибаюсь, чтобы посмотреть, но сестра не пускает. Шея у меня становится влажной. «Там девочка, — говорит Джулия. — Они убили девочку».