Она мне не подходит. Вариантов становится еще меньше. Мы шутим и острим, обнаруживаем странные совпадения, но между нами уже все кончено, и становится легче.

— Они не должны были его пускать. Когда он садился в самолет, от него воняло, — говорит она. — Я думала, на сей счет есть правила…

— Они действуют только в эконом-классе. Добро пожаловать в джунгли.

— Меня зовут Алекс.

— Райан.

Алекс, насколько я понимаю, художница, но не снобистского толка. Она работает по контракту и умеет себя подать. Ее выдают безобразные очки — с темной толстой оправой, крайне неизящные, которые будто куплены в сэконд-хэнде; они призваны намекать на независимость и эклектизм. До КВПР, когда я еще занимался маркетингом, то время от времени общался с графическими дизайнерами. Аксессуары для них — это все. Они наденут вместо брюк мешок из-под картошки, если сумеют подобрать к нему стильный пояс.

— Вы в Рено работать или развеяться?

Она хмурится.

— Развеяться?

— Поиграть, — говорю я. Понятно, что Алекс не интересуют азартные игры, но, несомненно, она считает себя авантюристкой. Ей будет приятно, если я подумаю, что она играет.

— Нет, но мне хотелось бы научиться. Люблю смотреть, как играют в кости. Вся эта болтовня, остроты… Я в Рено по делам — я организую мероприятия.

— Свадьбы?

— А еще всякие собрания и бенефисы. Моя специальность — быстро создавать суррогатную атмосферу.

Я обдумываю два ответа на эту фразу, которая, благодаря моим кассетам, мне понятна. Первый вариант: предупрежу, что не стоит принижать свой род занятий. Да, это выглядит остроумно, но если зайти слишком далеко, шутка обернется против тебя. Второй вариант: засмеюсь. Пусть язвит, пока всерьез не почувствует себя подавленной — тогда я завяжу душеспасительный разговор и преподнесу ей мудрый совет, из опыта работы с уволенными сотрудниками, которые преуменьшали ценность своей работы, пока не потеряли место, и в конце концов закатывали истерику или сотнями глотали таблетки. Алекс, вероятно, лет двадцать восемь — время, когда работающие женщины впервые ощущают вкус успеха и понимают, что их дурачат. Иногда это ведет к браку и семье. Иногда пробуждает крайнюю преданность своему делу. Мужчины, конечно, тоже достигают данной точки, но это редко приводит к глобальным изменениям. Именно так произошло со мной, когда мне было под тридцать: до меня дошло, что КВПР — отнюдь не временная работа. Я взвесил все варианты, убедил себя, что никакой альтернативы нет, — и вот я здесь, налегаю на соленый миндаль и отсчитываю мили.

Я смеюсь вместе с ней. Давай, лети по наклонной.

— Я организую прием для одной женщины-сенатора. Той самой, у которой погиб муж, когда катался на водных лыжах.

— А, Нильсен.

— Вдовство с пользой — вот моя тема. Цветовая гамма — серые и золотые тона. Еда? Вырезка, наверное. Мясо с кровью. Жертвоприношение и обновление. Мученичество.

— Непростая работа.

— Честно говоря, шаблон.

Это заявление меня неприятно удивляет — оно звучит слегка неуважительно. Алекс еще не знает, чем я занимаюсь, но вряд ли она принимает меня за нейрохирурга или за человека, у которого работа увлекательнее, чем у нее. Если она — ремесленник от искусства, ломовая лошадь, то кто же тогда я — человек с тривиальной прической, в ярко-синем дорожном костюме и в синтетических носках с эластичной резинкой?

— Ну и что?

— Это очень средний уровень.

— И что тут плохого? — настаиваю я.

Алекс трогает очки на костлявом носу. У нее красивое, угловатое, изящное лицо — результат работы многих поколений. Усердно работавшие и экономившие на мишуре люди благоразумно заключали между собой браки — лишь затем, чтобы дать жизнь представительнице богемы.

Ее поведение напоминает мне мои студенческие годы. Отцу не следовало посылать меня в Девитт. Ему понравились название, рекламный буклет, атмосфера гуманистической открытости. На самом деле это был настоящий рассадник невоспитанных придурков — поклонников регги, хипповатых уроженцев побережья; колледж лишь усилил их презрение к таким, как я — к людям, которые выросли в «пшеничных» штатах, где кушетки накрывают полиэтиленом и называют их «диванами». Мой сосед по комнате, парень из пригорода Вашингтона, курил травку из индейской трубки ручной работы, ежемесячно получал с персонального счета отчисления, от которых у меня темнело в глазах, и слушал «этническую музыку» через стереосистему, которая стоила дороже, чем отцовский грузовик. Он называл себя феминистом и ввел меня в «самокритический круг». Мы собрались в нашей спальне, похожей на опиумный притон, где окна были завешаны индейскими вышивками (из-за этого я был вынужден по утрам заводить будильник, чтобы не опоздать на занятия). Когда настала моя очередь признаться в собственных предубеждениях, я сказал, что не знаю ни одного, и сосед меня выгнал. Я немедленно развил в себе интерес к «сравнительной коммерческой культуре» — насколько это было возможно для студента — купил блестящие часы «Таймекс» и принялся их носить.

— Жаль, что вы так думаете, — говорю я. — Если работа вам не подходит, нужно сменить профессию.

Может быть, нам все-таки удастся поспорить.

Алекс достает откуда-то маленький ингалятор и засоряет легкие стероидами. Цвет ее лица меняется. Впрочем, не к лучшему.

— Уже сменила. Организация мероприятий — второй акт драмы. Я устаю не от работы, а от клиентов. Эта дама-сенатор… властная стерва. Она отослала обратно мои наброски, перечеркнув их жирным крестом, и написала: «Пожалуйста, сделайте панихиднее». Представляете? Ее бедному старику мужу отрезало голову мотором катера, а ей лишь бы собрать побольше денег под это дело.

— Она демократ?

— Угадали. Мне бы следовало изменить свои пристрастия.

— Обе партии коррумпированы.

— Потогонная система, — произносит она.

Алекс говорит на моем языке. Может быть, она тоже читала Сэнди Пинтера — или о нем. Может быть, Алекс не так уж проста.

— Так чем вы занимаетесь? — спрашивает она.

Я умалчиваю о КВПР и говорю, что провожу тренинги, — именно это ждет меня в Рено. Идеальный учебный пример — история Арта Краска. Бывший танкист, армейский капитан, вдобавок перенесший рак, открывает скромное мексиканское кафе, где играет марьячи и готовят блюда по семейным рецептам. Расширяет бизнес при помощи займов, держится на шаг впереди растущей долговой нагрузки, ориентируясь на актуальный рынок — молодые работающие семьи. Разрабатывает внушительный план компенсаций, чтобы удержать лучших сотрудников, но заходит слишком далеко и вызывает всеобщее негодование, как только пытается уменьшить размах. Результат — систематические прогулы. Акт саботажа: кто-то подмешал человеческие экскременты в рубленое мясо. Вспышка колита, от которой пострадали десятки клиентов, запятнала имя Краска. В числе моих рекомендаций — спортивный клуб, чтобы повысить моральный уровень сотрудников, и, для улучшения общественного имиджа, спонсирование обучения для нуждающихся местных детей.

Приносят еду — сэндвичи с ветчиной и с индейкой, с майонезом и листьями салата. Алекс задает разумные вопросы насчет Краска, затрагивая деликатную тему восстановления бренда — она предпочитает этот термин.

Когда я замолкаю, Алекс рассказывает о себе. Она родом из городка в Вайоминге, такого же маленького, как и мой; гордится он лишь тем, что однажды местный помощник шерифа остановил за превышение скорости Роберта Редфорда. Я знаю кое-что получше. В Полк-Сентер у нас был врач, коллега отца по масонской ложе, который специализировался на сомнительных с медицинской точки зрения грудных имплантатах. Однажды он оперировал любовницу президента. Мы узнали об этом, потому что местный телеграф отправил в Белый дом телеграмму с пожеланием скорейшего выздоровления. Служащий сделал с нее копию и послал в местный краеведческий музей, куда отец однажды отвел меня и объяснил, что молодые люди должны усвоить одну вещь: лидеры страны — не святые.

— Очень мудро с его стороны, — замечает Алекс.