– Вот так гораздо лучше, – сказала она обычным своим бодрым голосом. – Теперь мне пора, у меня полно работы. – Моррисон убрал ноги с печки, встал и проводил ее до дверей.

– Не упади там, – бодро кинул он ей вслед, наблюдая, как она спускается по крутым деревянным ступенькам – ног не видно под длинной шубой. Ступеньки обледенели, Моррисон их плохо расчищал, и хозяйка боялась, что кто-нибудь упадет и подаст на нее в суд.

Спустившись, Луиза обернулась и помахала ему. Воздух густел от ледяного тумана, замерзшие капельки воды парили над землей. Если пустить лошадь бегом в такую погоду, сказали ему, туман пронзит легкие, и лошадь изойдет кровью. Но ему это сказали после того, как он таким же морозным утром пробежал рысцой до университета (машина не завелась). Он вошел в университетскую кофейню и пожаловался на острую боль в груди.

Он смотрел, пока она не исчезла за углом. Потом возвратился в гостиную: наконец-то отвоевал территорию. У камина валялись карандаш и листок бумаги, испещренный точками и тире, нерасшифрованный код. Он хотел скомкать листок, но вместо этого аккуратно свернул его и положил на каминную полку, где лежали письма, ждущие ответа. Потом начал бродить по квартире, зная, что его ждут дела, и в то же время с полным ощущением бесцельности.

Через полчаса она опять вернулась. Он вдруг понял, что ждал ее. Скорбное выражение, каждая черточка опущена, словно оттянута невидимыми пальцами.

– Ты должен выйти на улицу, – взмолилась она. – Выйди, на улице такой туман.

– Пройди в дом, – сказал Моррисон. Так с ней легче будет справиться. Может, она чем-то накачалась – тогда нужно просто обождать. Сам он боялся принимать наркотики: город небольшой, и дилер может оказаться, например, твоим студентом. К тому же у Моррисона не было никакого желания размягчать мозги до состояния овсяной каши.

– Нет, – сказала она. – Я в эту дверь больше не войду. Это будет неправильно. Ты выходи. – Она смотрела с хитрецой, словно что-то задумала. – Тебе не помешает прогуляться, – рассудительно сказала она.

Она права, он действительно мало двигается. Он надел тяжелые ботинки и нашарил пальто.

Снег поскрипывал, они шли поскальзываясь; довольная Луиза торжествующе топала чуть впереди, словно вела его. Ледяной туман окутывал их, заглушая голоса, нарастал кристаллами, тонкими, как иглы, – на телефонных проводах и ветках деревьев, которые казались ему низкими, хотя в понимании местных – нормальные деревья. Он старался не вдыхать глубоко. Стайка дубоносов кружилась над ними, крича, срывая последние красные ягоды с рябины.

– Хорошо, что сегодня нет солнца. Солнце сжигает мои серые клетки, а сейчас мне гораздо лучше.

Моррисон посмотрел на небо. Солнце было где-то там – бледное пятно на затянутом сером небе. Он удержался, чтобы не прикрыть глаза рукой, дабы защитить свои серые клетки. И понял, что давит в себе неприятную мысль: Луиза не в порядке. Да какое там не в порядке – просто рехнулась.

– Здесь не так уж плохо жить, – сказала Луиза, смешно скача по утоптанному снегу. – Просто нужны внутренние резервы, и, слава богу, они у меня есть. Я думаю, у меня их побольше, чем у тебя, Моррисон, побольше, чем у многих. Так я себе и говорила, когда сюда переехала.

– Куда мы идем? – спросил Моррисон, когда они миновали несколько кварталов. Она вела его на запад, по незнакомой улице – а может, все дело в тумане.

– Как куда? За остальными, конечно, – сказала она и оглянулась презрительно. – Надо замкнуть круг.

Моррисон шел и не спорил: он радовался, что скоро появятся остальные.

Она затормозила у многоэтажки.

– Они там, – сказала Луиза. Моррисон шагнул к подъезду, но она потянула его за рукав.

– Нельзя входить в эту дверь, – сказала она. – Дверь смотрит в неположенную сторону. Это неправильная дверь.

– А что в ней неправильного? – спросил Моррисон. Может, она и неправильная (и чем дольше он смотрел на дверь – зеркальное стекло злобно посверкивало, – тем больше понимал, что Луиза имеет в виду), но это единственная дверь.

– Она смотрит на восток, – сказала Луиза. – Ты что, не понимаешь? Город разделен на северную и южную части, полюса – газопровод и электростанция. Ты обратил внимание, что их соединяет мост? По нему идет поток. Мы должны выстраивать полюса в мозгу соответственно полюсам города – поэзия Блейка именно об этом. Нельзя нарушать поток.

– Но как же мы войдем? – спросил он. Она села в снег, и он снова испугался, что она заплачет.

– Послушай, – поспешно сказал он. – Я войду в дверь бочком и приведу их – и не нарушу поток. А ты можешь вообще не входить. А кто они? – запоздало спросил он.

Он обрадовался, услышав знакомые имена – значит, она никакая не сумасшедшая, и люди реальные, и у нее есть какая-то цель. Может, это просто такой изощренный способ хождения в гости.

Это были Джеймисоны. С Дэйвом Джеймисоном Моррисон часто здоровался в коридоре института, но не более того. Жена Дэйва недавно родила. Оба оказались дома, в домашних рубашках и джинсах: Моррисон пытался объяснить, что ему нужно, но у него не получилось, потому что он сам не был уверен. Наконец он сказал, что ему нужна помощь. Дэйв согласился выйти, а жена не могла из-за ребенка.

Они зашли в лифт, и Дэйв сказал:

– Я с Луизой толком незнаком.

– Я тоже, – ответил Моррисон.

Луиза ждала возле елки на газоне перед домом. Увидев их, шагнула вперед.

– А где ребенок? – спросила она. – Чтобы замкнуть круг, нам нужен ребенок. Нужен. Вы что, не понимаете? Иначе страна расколется. – И она зло притопнула ногой.

– Мы можем за ним вернуться, – сказал Моррисон, и она угомонилась. Сказала, что нужны еще только двое, – требуются люди, которые живут по обе стороны реки. Дэйв Джеймисон предложил отправиться на его машине, но Луиза теперь не ездила на машинах: машины так же вредны, как и телефоны, у них нет четкого направления. Она говорила без остановки. Наконец ее убедили воспользоваться автобусом, объяснив, что он ходит и на север, и на юг. Но прежде Луиза желала убедиться, что автобус поедет по нужному мосту – тому, что возле газопровода.

Вторая пара, которую хотела забрать Луиза, жила в квартире с окнами на реку. Похоже, она выбрала их не потому, что друзья, а потому, что из окна их гостиной видны и газопровод, и электростанция. Луиза была у них всего однажды. Дверь дома смотрела на юг, и Луиза вошла без колебаний.

Моррисон не был в восторге от ее выбора. Вторая пара была из местных, оба не любили американцев. Моррисон с трудом выносил едкие нападки Пола – они почти каждый день виделись в кофейне. А на университетских вечеринках Леота без конца ругала америкашек, а потом оборачивалась к Моррисону и говорила, скорбно опустив уголки рта: «Ах, я забыла, ведь ты американец». Но он-то видел, какие у нее глаза. И Моррисон понял, что лучший способ защиты – со всем соглашаться. «Вы, янки, приходите и отнимаете у нас рабочие места», – говорил Пол, а Моррисон кивал примирительно: «Верно, не надо этого допускать. Зачем же вы приняли меня на работу?» Американцы скупают всю промышленность, говорила Леота, а Моррисон отвечал: «Да, это нехорошо. Зачем же нам ее продают?» Конечно, он мог их понять, но он же не «Проктер-энд-Гэмбл». Чего они хотят от него? А сами-то они что? Но однажды Пол разоткровенничался, перебрав пива на корпоративной вечеринке: сказал, что женился на худой Леоте, а теперь она толстая. Моррисон помнил то откровение, держал его в памяти заложником.

Но Моррисон не мог не признать, что сейчас от Пола больше толку, чем от него самого. У Моррисона ушли часы или, пожалуй, недели, а Пол с ходу просек, что Луиза не в порядке. Леота заманила ее на кухню стаканом молока, а Пол в одиночку замышлял заговор в гостиной.

– Она совершенно чокнутая. Ей надо в психушку. Мы ей с этим ее кругом подыграем, а внизу схватим и затолкаем в мою машину. Давно это с ней?

Моррисону совсем не понравился такой разговор – «схватим», «затолкаем».