С последнего экзамена Кристин вышла с депрессией. Не в экзамене дело, а в том, что это последний экзамен, означавший конец учебного года. Кристин заскочила в кофейню, как обычно, и пришла домой рано, потому что заняться больше и нечем.

– Это ты, дорогая? – крикнула ей мать из гостиной. Должно быть, она слышала, как хлопнула входная дверь. Кристин вошла и плюхнулась на диван, сбив аккуратно расставленные подушки.

– Как экзамен, дорогая? – спросила мать.

– Нормально, – безучастно сказала Кристин. Все нормально, она сдала экзамен. Она не была блестящей студенткой и знала это, но зато она старательная. В ее курсовых профессора всегда оставляли комментарии типа: «серьезная попытка» и «тщательно продумано, но, пожалуй, не хватает напора», ей ставили «хорошо», иногда даже с плюсом. Кристин занималась по курсу политологии и экономики и по окончании надеялась получить работу при правительстве: с отцовскими связями у нее был неплохой шанс.

– Я рада.

Кристин с досадой подумала, что ее мать имеет весьма смутное представление о том, что такое экзамен. Сейчас мать расставляла в вазе гладиолусы, на руках резиновые перчатки, чтобы не поранить руки, она всегда надевала резиновые перчатки, занимаясь, как она это называла, «домашними делами». Насколько понимала Кристин, такие домашние дела сводились к расстановке цветов по вазам: нарциссы, и тюльпаны, и гиацинты, гладиолусы, ирисы, розы, еще астры, хризантемы. Иногда мать готовила – изящно, пользуясь кастрюлями с подогревом, но это для нее было просто хобби. А все остальное делала служанка. Кристин казалось, что как-то нехорошо держать прислугу. Нынче можно нанять только иностранную прислугу или беременных, и на их лицах написано, что их так или иначе эксплуатируют. Но мать Кристин говорила: а чем еще им заняться? Иначе одним остается жить в приютах, а другим застрять на родине. И Кристин вынуждена была согласиться: пожалуй, так и есть. Как бы то ни было, спорить с матерью трудно. Она такая хрупкая, так хорошо сохранилась, что, кажется, дохни на нее – и на лоске образуется трещинка.

– Звонил очень приятный молодой человек, – сказала мать. Она закончила расставлять гладиолусы и теперь снимала перчатки. – Он попросил тебя, я сказала, что тебя нет, и мы немного поболтали. Дорогая, а ты мне про него не рассказывала. – Мать надела очки, висевшие на декоративной цепочке через шею, – дала понять, что вышла из декадентского, капризного состояния духа и примеривает облик женщины интеллигентной, передовых взглядов.

– Он представился? – спросила Кристин. У нее было много знакомых молодых людей, но они не так часто звонили: свои деловые вопросы они решали с ней в кофейне или после занятий.

– Он человек другой культуры. Сказал, что перезвонит позднее…

Кристин призадумалась. Она знала немного таких представителей другой культуры, в основном из Великобритании, и они были членами Дискуссионного клуба.

– Он изучает в Монреале философию, – подсказала мать. – Судя по говору, он француз.

И Кристин начала припоминать того человека в парке.

– Я как раз не думаю, что он француз, – сказала она.

Мать снова сняла очки и рассеянно щупала наклоненный гладиолус.

– Ну, во всяком случае, у него был французский говор. – Мать задумалась на мгновение, с цветочным скипетром в руке. – По-моему, будет неплохо, если ты пригласишь его на чай.

Мать Кристин старалась как могла. У нее были еще две дочери, и обе пошли в мать, красивые. Одна уже благополучно замужем, да и у другой определенно не будет проблем. Подруги успокаивали ее насчет Кристин, приговаривая: «Она не толстая, у нее просто широкая кость, в отца», или: «Кристин пышет здоровьем». Две другие дочери никогда не были общественницами в школе, но поскольку Кристин, скорее всего, никогда не будет красивой, даже если похудеет, ей остается только быть спортивной, политически активной. И хорошо, что у нее много интересов. Мать при всякой возможности старалась поощрять интересы дочери. И Кристин чувствовала, когда мать слишком лукавит: в голосе ее позвякивал упрек.

Кристин знала, что теперь надо бы изобразить радость, но ей ничего не хотелось изображать.

– Я не знаю. Подумаю, – уклончиво ответила она.

– Ты какая-то усталая, солнце мое, – сказала мать. – Может, хочешь молока?

Когда зазвонил телефон, Кристин принимала ванну. Особо мечтательной девушкой она не была, но в ванной часто представляла себя дельфином – эта игра досталась ей от служанки, что купала ее в детстве. Теперь Кристин слышала, как в холле колокольчиком звенит голос матери, а потом в дверь постучали.

– Кристин, тебе звонит этот милый студент-француз, – сказала мать.

– Скажи ему, что я ванной, – ответила Кристин громче, чем следовало. – И он не француз.

Кристин прямо слышала, как нахмурилась ее мать.

– Это будет не очень вежливо, Кристин. Думаю, он не поймет.

– Хорошо, – сказала Кристин. Она вылезла из ванной, обернула розовое крупное тело полотенцем и прошлепала к телефону.

– Алло, – сердито сказала она. По телефону он даже не казался жалким – он раздражал. Удивительно, как он ее нашел: скорее всего, обзвонил по телефонной книге всех абонентов с такой же фамилией, пока не натолкнулся на нее.

– Это твой друг.

– Я поняла, – ответила она. – Как поживаете?

– Я очень хорошо. – Последовала долгая пауза, и Кристин так и подмывало сказать: «Ну, тогда пока» – и повесить трубку. Но она чувствовала, что в дверях спальни замерла мать, точеная как статуэтка. Потом он сказал: – Надеюсь, ты тоже хорошо.

– Да, – ответила Кристин. Она не собиралась поддерживать разговор.

– Я прихожу на чай, – сказал он.

Это заявление застало Кристин врасплох.

– Вы серьезно?

– Твоя приятная мама пригласила меня. Я иду четверг, в четыре часа.

– О, – неучтиво заметила Кристин.

– Тогда до встречи, – сказал он тоном человека, освоившего трудную идиому.

Кристин положила трубку и прошла через холл. Мать с невинным видом сидела в кабинете за письменным столом.

– Ты пригласила его на чай в четверг?

– Не совсем так, дорогая, – сказала мать. – Я просто обронила, что как-нибудь он может заглянуть к нам на чай.

– Так вот, он придет в четверг. В четыре часа.

– А что такого? – безмятежно поинтересовалась мать. – Я думаю, мы просто поступаем как воспитанные люди. И мне кажется, что тебе стоит проявить больше дружелюбия. – Мать явно была довольна собой.

– Поскольку пригласила его ты, – сказала Кристин, – слабо тебе его развлекать? Будем воспитанными людьми вместе.

– Кристин, дорогая, – сказала мать – она была шокирована. – Надень халат, ты простудишься.

Полчаса Кристин дулась, а потом попыталась представить себе это чаепитие как нечто среднее между экзаменом и совещанием. Хорошего, конечно, мало, но разделаюсь с этим как можно деликатнее. И впрямь как воспитанные люди. Когда в четверг утром привезли из «Патисьери» заказанные матерью пирожные, Кристин заволновалась, точно перед праздником: даже решила сменить юбку с блузкой на платье, из самых красивых. В конце концов, она ничего не имеет против него, не считая воспоминания, как он сначала схватил ее ракетку, а потом вцепился в руку. Кристин отмахнулась от мимолетной маловероятной картинки: вот она бегает от него по гостиной, швыряет в него подушки с софы и вазы с гладиолусами. И все же Кристин предупредила служанку, что чай будут пить в саду. Ему это будет приятно, да и места больше.

Кристин подозревала, что мать постарается пропустить чаепитие, придумает отговорку, чтобы уйти как раз в момент его прихода: оценить гостя, а потом оставить их наедине. Мать и раньше такое проделывала: на сей раз отговоркой стало заседание симфонического комитета. Так оно и вышло: мать предусмотрительно забыла, куда положила перчатки, и ах – нашла, именно в тот момент, когда в дверь позвонили. Кристин потом неделями смаковала эту сцену: у матери отвисает челюсть, но мать мгновенно берет себя в руки, когда ей представляют гостя – вовсе не иностранного монарха, которого она резво нарисовала в своем дымчатом хрупком воображении.