Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Из зеркала на него смотрело его лицо, нежное, в веснушках, надо лбом – аккуратная челка песочного цвета. Лучше бы у него были морщинки под глазами, шрам, пластырь на щеке, огромный клык во рту. Он выглядел таким девственным, нетронутым, словно жир на сыром беконе: без единой вмятины от чужих пальцев, без грязных пятен – и он презирал свою чистоту. Он никогда не станет, как эти ребята, обнюхивать женские трусики с мускусным запашком. Может, я ненормальный, подумал он с мрачным ликованием.

С трудом пережив хаос и грязь, царившие на ужине, Роб с остальными отправился в зрительный зал. Сцена как в школе, только с обеих сторон пандусы. Красный занавес задернут. Стульев не было. Ребятам в инвалидных колясках стулья не нужны, а остальные сидели на полу. Роб отыскал Джордан и пристроился поближе к ней. Он приготовился старательно аплодировать, что бы ни показывали.

Приглушили свет, за занавесом послышалась возня, а потом несколько пар рук вытолкнули коляску с Питом. Зрители захлопали, некоторые радостно заулюлюкали. Питера тут любили.

– Эй, тютя, не столкни меня со сцены, – сказал он в микрофон. Несколько парней постарше рассмеялись. На Пите была водевильная соломенная шляпа, красная бабочка из гофрированной бумаги, над верхней губой кто-то криво приклеил ему накладные усы.

– Дамы и господа, – сказал Пит, смешно шевеля усами – ребята помладше захихикали. В этот момент Роб почти любил Пита. – Мы изобразим для вас Светлое Райское варьете, и уж поверьте, мы здорово нападались, пока его готовили. – Тут голос его посерьезнел. – Мы очень старались подготовить для вас хорошее представление, поэтому поприветствуем участников первого номера – кадриль в исполнении виртуозов на колесах. Спасибо.

Пита оттащили обратно за кулисы, потом он запутался в занавесе и наконец исчез. Через секунду занавес начал рывками отодвигаться. На сцене – декорация: на куске оберточной бумаги – корова под яблоней. Четыре парня и четыре девушки расположились друг к другу лицом, приготовились танцевать кадриль. Все в инвалидных колясках, без подносов.

Две девушки с полиомиелитом, у двух других – паралич, все четверо – не ходячие. Губы у девушек были накрашены помадой, на белых блузках под воротником – красные бумажные банты, беспомощные ноги в ортопедических ботинках прикрыты длинными цветастыми юбками; одна девушка – та, что без очков, – была потрясающе хорошенькая. Справа ближе к сцене – Дэйв Снайдер, на нем, как и на остальных парнях, галстук-ленточка и картонная ковбойская шляпа. Все танцоры немного стеснялись, лица торжественные, серьезные.

Мартина стояла в сторонке возле раздолбанного магнитофона.

– Начали, – сказала она и нажала кнопку. Заиграла веселая скрипка, Мартина начала отбивать такт ладошами. – Девушки приветствуют парней! – сказала Мартина, и те поклонились друг другу в пояс. – Партнеры приветствуют партнерш! – Пары по очереди выкатывают из противоположных углов, объезд, раз-два-три, виртуозный разворот.

Господи, подумал Роб. Они, похоже, репетировали часами. Он видел, как напряжено лицо Дэйва Снайдерса, он танцевал на полном серьезе, и Роб язвительно подумал: теперь я знаю твое слабое место. И устыдился. Пары снова съезжаются по очереди, рука касается руки, колесо стукается о колесо, резкий разворот – у парня даже коляску накренило. Они словно забыли про сцену и зрителей, полностью отдаваясь ритму, ловко манипулируя колесами.

Роб посмотрел на Джордан. Руки, пристегнутые кожаными ремешками, подрагивают. Он хотел бы, чтоб она посмотрела вбок и он бы ей улыбнулся, но она вперилась взглядом в танцоров, и в глазах блестели – сердце его дрогнуло – блестели слезы. Она никогда прежде не плакала, он и не знал, что она может плакать: маленький уродец с другой планеты, кто угодно, только не человек. Почему же она плачет? Он пытался взглянуть на танец ее глазами, и, конечно, она хотела того, чего Роб ей дать не может, она там что-то себе напредставляла, будто может, может вот так танцевать! Танцевать кадриль в инвалидной коляске. Она мечтала, чтобы у нее были силы хотя бы на это – танцевать эту кадриль, какое это было бы счастье. А он тратил себя и свое тело впустую – ах, почему он не может танцевать так же самозабвенно, радостно, с таким тщанием – танцевать так на этих бесконечных школьных балах, а он передвигался тогда на деревянных ногах, сбивая пальцы в лакированных ботинках…

Но танец их уродлив, он же видит, нельзя не увидеть. Издевательство над собой и над танцем, кто им позволил? Как бы они ни старались и как бы ни были виртуозны, они смешны в своих громоздких колясках. Они танцевали, как нелепые роботы. Они танцевали, как он сам.

И Роб почувствовал, как что-то назревает, взрывается в нем. Он согнулся пополам и зажал руками рот. Он смеялся! Он пытался сдержаться, проглотить смех, выдать его за кашель, но бесполезно. Он покраснел от стыда, он весь трясся от смеха и не мог остановиться. Закрыв лицо руками, он пополз на коленях к выходу, перевалился через порог и рухнул на траву. Хоть бы они подумали, будто его тошнит. Он так им потом и скажет. Как он мог, какая невоспитанность, жестокость даже. Но он смеялся и смеялся, пока не заболел живот. И она видела, она скосила в его сторону заплаканные глаза, она видела, она подумает, что он предал ее.

Роб снял очки и вытер глаза. Потом уткнулся лбом в траву – холодную, влажную от вечерней росы. Через открытое окно слышно, как лязгает музыка и гремят колеса. Я должен уехать, я не смогу объяснить, я никогда не смогу смотреть им в глаза. А потом он вдруг подумал, что никто, кроме нее, не видел, а она не сможет сказать. Ему ничего не грозит. И что это за человек, в яркой комнате на задворках его сознания – человек в зеленой робе, с марлевой повязкой на лице. Он стоит под стеклянным куполом и заносит нож.

Жизнь поэтов

В безымянном отеле я лежу на полу в ванной, задрав ноги кверху, под головой – холодный ком мокрого полотенца. Эта гребаная кровь из носа. Удачное прилагательное, как пишут в сочинениях студенты, – студенты у нас тоже сочиняют. Просто замечательно. В жизни кровь из носа не текла, что делать-то полагается? Не помешал бы кубик льда. Допустим, иду я по коридору, кровь капает на пол, я иду в дальний конец коридора, где стоит автомат колы со льдом, я иду, на голове белое полотенце, и на нем растет кровавое пятно. Какой-нибудь постоялец откроет дверь в коридор. Ужас, несчастный случай. Кто-то пырнул ей в нос. Не хочет ввязываться, дверью хлоп, моя монетка застревает в автомате. Я уж лучше как дура с полотенцем на носу.

Воздух очень сухой – наверное, в этом дело, а не во мне или в борениях вялого моего организма. Осмос. Кровь наружу, ну нет влаги в воздухе, батареи на полную мощность, где этот вентиль, чтобы их перекрыть. Крохоборы – я хочу жить в отеле «Холидей Инн». Заткнули меня сюда, и что мы имеем? Елизаветинские мотивы в дрянной рамке, изгрызенной мышами, чья-то жалкая попытка спасти эту вонючую дыру. Самые задворки Садбери, столица мира, понимаешь, по добыче никеля. Ах, не показать ли вам окрестности, спрашивают они. Покажите мне, пожалуйста, горы шлаков и землю, где ничего не растет. Легкий смешок. Почему не растет, мы же отгребаем шлак. Наш город становится… эээ… очень даже цивилизованным. А мне нравилось как прежде, говорю, тут как на луне было. Что-то же нужно говорить про такие места – где абсолютно ничего не растет. Все лысое. Мертвое. Как обглоданная кость. Понимаете, да? Переглядываются украдкой, оба молодые, бородатые, а один курит трубку, все пишут свое, пробиваются, ах, почему нам не везет с пришлыми поэтами? Предыдущего вырвало прямо в машине. Вот погодите – мы только войдем в силу.

Джулия повернула голову. Кровь тихонько стекала по нёбу, густая кровь струится, как пурпурная мантия. Она просто сидела себе перед телефоном, пытаясь разобрать инструкцию, как звонить по межгороду. А потом чихнула, и вдруг на странице кровь. Ни с того ни с сего. А Берни торчит дома и ждет звонка. Через два часа выступление. Сначала ее представят, потом она подойдет к микрофону, улыбнется. И только откроет рот, как из носа потечет кровь. Интересно, они будут хлопать? Притворятся, что не заметили? Подумают, что это часть стихотворения? И она начнет искать носовой платок или не дай бог вообще грохнется в обморок, и ее унесут со сцены. (Но все решат, что она пьяна.) Какое разочарование для комитета. Интересно, ей после этого заплатят? Вот уж устроят прения.

45
{"b":"160680","o":1}