Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.

Первым пришел в себя Том.

В голове бурлила боль, она разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками Том выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.

Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в видоискателе перекресток с опрокинутым джипом и начал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.

Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны – бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы с тихими хлопками пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.

Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но Том чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.

Навстречу бежала большая группа солдат…

– Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, – сказал долговязый врач, закончив осмотр. – Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.

Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость. Правда, теперь она воспринималась, как сильная усталость: уже не была такой вязкой и сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.

– Ваше состояние напоминает легкую контузию, – сказал доктор, протягивая бланк рецепта. – Поэтому не рекомендую сильных физических и нагрузок. Все остальное вы найдете в рецепте. Всего доброго… Меня ждут остальные пострадавшие из города.

Он дружески улыбнулся, когда Том выходил из санчасти форта:

– Не болейте!

– Хорошо, док.

На улице стоял генеральский джип. Заметив Редерсона, водитель подбежал к лейтенанту:

– Генерал приказал справиться о вашем самочувствии и просил узнать: не будет ли вам угодно присоединиться к остальным офицерам в клубе?

Вместо ответа Том залез на сиденье. Негоже было отказывать генералу после такого дипломатического хода с его стороны. Кроме того, было бы очень интересно узнать, как Макартур отнесся к кинофильму и фотографиям. Том помнил, как несколько раз терял сознание в лаборатории, когда занимался печатаньем снимков и проявкой пленок – голову разрывал все тот же чудовищный крик странных существ. О ЧП Макартуру доложили сразу, поэтому он не стал медлить с просмотром документов, взял пакет с пленками и фотографиями и последовал в кинозал, приказав никого не впускать, а Тому – немедленно показаться врачу.

Они подъехали к клубу, который оказался обыкновенным дощатым бараком, каких в Блю-Бек-форте было полно: их использовали в качестве казарм, складов, столовых… Над длинным навесом у входа играла неоновым светом надпись:

ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ

А внизу, красной краской, было дописано:

Вход только для белых и офицерских чинов

С удивлением и радостью он увидел большую группу военных, стоящих возле крыльца клуба. Все были одеты в парадную форму. Среди них было немало офицеров. Клубы табачного дыма медленно поднимались вверх, обволакивали неоновый свет и таяли в знойном ночном воздухе.

Все головы дружно повернулись в сторону Тома. Толпа дернулась, качнулась и нахлынула. Чтобы не быть раздавленным, Редерсон вскочил на капот машины и оттуда пожимал протягивающиеся к нему руки. Море глаз на белых, покрытых загаром, и черных лицах смотрело на него с радостью. Он тонул в улыбках. Все что-то говорили, с чем-то поздравляли, но он не мог ничего разобрать из-за невообразимого галдежа и в ответ только бестолково улыбался и продолжал пожимать руки.

Кто-то влез к нему на капот. Том узнал своего утреннего знакомого, рядового Джейсона Кона. Солдат поднял руку, призывая всех к тишине. Через несколько секунд толпа притихла. Стало понятным, что Кон обладал на базе определенным авторитетом.

– Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, – сказал он собравшимся, – кудахтанья вволю, а яиц нет.

– Не говори лишнего, Джей, – бросил кто-то. – Мы же можем и обидеться!

– На кого – на кур?

– Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!

Толпа дружно рассмеялась.

– Я рад, что ты у себя что-то нашел, – сострил в ответ Кон. – Теперь бери свою находку и топай в клуб – девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…

Он еще раз поднял руку.

Вновь все умолкли.

– Просто по-свински поступаем, ребята, – сокрушенно произнес он.

– Ты снова о ферме своего дорогого папочки?

– А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор, пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, – он указал на кого-то, – весь блестишь оттого, что слюной обляпался…

– Но-но!..

– Вот тебе и «но-но», парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку и прикладываться то к одной, то к другой.

– Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать – слюна так и валит.

Хохот качнул толпу.

– Давай выкладывай, что задумал, и пора за дело браться!

– Какой шустрый! – мотнул головой Джейсон. – «За дело браться»… Дел-то у тебя точно прибавилось – только бы за ночь управиться…

– Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.

– Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный – прямо мед для девочек, и где – в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?

– Как кто? – спросил кто-то удивленно. – Известно же – лейтенант Редерсон!

– Правильно, – согласился Кон. – И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…

– Опять ферма…

– …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?

– Не-е-е, – загудели собравшиеся.

– А как?

– Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…

– Щедр!.. Очень щедр, – похвалил Джейсон. – Хорошо мыслишь, но неправильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один – он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? – он вопросительно посмотрел на Тома.