Пушкин был ранен в живот. Медицина, по крайней мере медицина того времени, ничем не могла помочь ему. Врачи не способны были даже хоть немного облегчить его страдания. Он испытывал все муки ада, а дом его вскоре начал заполняться прослышавшими о случившемся друзьями. Пришли Вяземский, Тургенев, Жуковский… На улице дом осаждала громадная толпа потрясенных ужасным событием поклонников творчества поэта. Что до Натали, которую, по воле умирающего, не допускали в его комнату, чтобы она не видела его страданий, то она начинала понемногу сходить с ума. Взгляд ее блуждал, волосы были растрепаны, черты прекрасного побледневшего лица искажены. Теперь она понимала, к каким чудовищным последствиям привело ее легкомыслие. Княгиня Вяземская не оставляла ее без присмотра ни на минуту. Она была потрясена отчаянием, в которое впала эта прежде такая беззаботная красавица. Теперь перед ней была не королева балов, а страдающая, безутешная женщина, слишком поздно осознавшая, насколько велик человек, который так долго мучился из-за нее, который теперь умирает из-за нее…

А Пушкин, чувствуя приближение смерти, пытался защитить свою возлюбленную. Он знал, как невероятно жесток свет, знал, на какие страдания обрекает жену его смерть. И когда боль чуть-чуть отпускала его, он шептал:

– Моя жена… Она неповинна в моей смерти… Все это касается меня одного…

Он был по-прежнему в сознании, когда доставили письмо от царя. Он прочел письмо… Но никто никогда так и не узнал, что писал Николай I своему историографу. В соответствии с императорским приказом это письмо было возвращено автору сразу же после того, как умирающий его дочитал. Что мог сказать в такую минуту самодержец человеку, которого ему так и не удалось понять? Это одна из тех тайн, которые история, наверное, никогда не сумеет прояснить…

И все-таки Пушкину очень хотелось увидеться с Натали, с той, кого он так страстно любил. В несчастной женщине шла непрерывная борьба между надеждой и отчаянием. Как ей хотелось верить, верить от всего сердца, снедаемого запоздалым раскаянием, что ее супруг выздоровеет! Как она готова была его любить… теперь!

Пушкин с трудом высвободился из ее объятий и прошептал:

– Надо, чтобы о тебе позабыли… Проживи пару лет в деревне… А потом – выходи замуж, но за достойного человека!

Сказав это, он попросил ее уйти. Страдания его стали настолько ужасны, что он больше не мог сдерживать стонов. Его крики были слышны даже на улице. Кошмарные мучения продолжались двое суток. Утром 29-го боли утихли, казалось даже, что они проходят совсем. Натали с радостью воскликнула, что муж вот-вот выздоровеет. Но на самом деле в тот миг, как ей почудилось, что здоровье возвращается к нему, началась агония. Вскоре после полудня он тихо угас, так тихо, что один Жуковский заметил это. Лицо скончавшегося поэта обрело удивительную безмятежность.

Волнение, вызванное в России смертью великого поэта, было так велико, что по приказу государя отпевание проходило тайно, совсем не в той церкви, о которой говорилось в официальном уведомлении. И так же тайно, глубокой ночью, гроб с телом величайшего русского поэта в сопровождении одного лишь офицера жандармерии был увезен из Петербурга на санях и захоронен на Святогорском кладбище, неподалеку от Михайловского…

Натали казалось, что она сойдет с ума от горя. Едва муж испустил последний вздох, она с отчаянием вцепилась в Данзаса и закричала:

– Я убила своего мужа! Я виновна в его смерти! Но я клянусь перед Богом, что чиста душой и сердцем…

Повинуясь последнему желанию умирающего, она уехала с детьми в деревню, а позже вышла замуж за генерала Ланского. Она скончалась в 1863 году.

Во втором круге «Ада», в том мрачном месте, где томятся и вечно искупают свой сладостный грех души любовников, Данте встречал две легкие тени, которые «адский ветер, отдыха не зная, мчит… и мучит их, крутя и истязая». Сладострастники юны и прекрасны. Паоло и Франческа, воспетые Петраркой. Их романтическая история до сих пор чарует, а их нераскаянные души навсегда заключены в преисподней. Эти двое предпочли свою земную любовь вечному блаженству.

В измученном солнцем Римини, разлегшемся между дымящимися болотами и темно-синим морем, старик Малатеста, хозяин города, размышлял и печалился, сидя у иссохшего русла реки, которая не служила больше зеркалом порыжевшим городским стенам. С тех пор, как Папа в обмен на оказанные кондотьером услуги пожаловал ему Римини и обширные владения вокруг него, Малатеста да Веруччио, наверное, впервые задумался о будущем.

Скоро Господь положит конец его дням, и смерть явится за ним. Как бы это не стало сигналом к жестокой битве между его четырьмя сыновьями, равно стремящимися к власти. Конечно, пока они живут в добром согласии, но кто знает. Их удерживает до поры до времени железный кулак старого синьора. А все Малатеста – «из племени псов, алчущих крови»… [2]

Для соблюдения раз и навсегда установленного порядка нужно, чтобы старший из сыновей после смерти отца продолжал править в городе.

К несчастью, этот старший, Джованни, умный, доблестный воин, отличавшийся редкостными проворством и ловкостью, был горбатым карликом, страшным как смертный грех. Страх за судьбу династии побеждал в старике Малатеста родительскую любовь. Ну почему, почему первым родился именно Джованни? Был бы он младшим, ушел бы в хороший монастырь. При его талантах смог бы при ревностном служении Церкви стать одним из ее князей. А теперь?! Именно ему, следуя династической логике, должно было стать синьором Римини! Разумеется, Джованни в состоянии защитить свой город, но какая женщина согласится отдать ему свою руку и сердце? Разве что девица из низкого сословия в погоне за богатством. А чтобы удостоиться чести стать женой наследника Римини, надо быть едва ли не принцессой…

Впрочем, – старик досадливо поморщился, – и характер Джованни вполне отвечал его ужасающей внешности. Желчный, ревнивый, завистливый, вспыльчивый грубиян, подверженный приступам страшного гнева, делающим его опасным для окружающих. Как он ненавидел своего брата Паоло! И не мудрено, юноша был настолько же прекрасен, насколько сам Джованни – уродлив. Впрочем, не лучше он относился и к двум младшим – Малатестино и Пандольфо. Жил один – только с лакеями, собаками и лошадьми, изредка отправляясь в горы, возвышающиеся над приморской равниной, к диким скалам Сан Марино, где сеял ужас…

Именно в этот летний день 1281 года Джованни, которому окрестное население дало прозвище Джанчотто (Джованни Злой), должен был вернуться из одного из таких походов за пределы владений отца. Малатеста боялся его возвращения. Всякий раз Джанчотто рассчитывал найти себе супругу в семье одного из соседних князей и всякий раз возвращался разочарованным. И разочарование это он с охотой вымещал на окружающих. Не вышло бы какой беды.

Однако когда наследник переступил порог родительского дома, то показался старику куда спокойнее, чем обычно. Никакого буйства, никаких угроз, никаких приступов гнева или издевательств над слугами. Джованни буркнул:

– Надо поговорить. Я был в Равенне, – продолжал он без всяких предисловий. – У властителя этого города Гвидо да Полента есть дочь шестнадцати лет, такая красавица, что при взгляде на нее перехватывает дыхание. Ее зовут Франческой, и я хочу на ней жениться.

– Ты уже просил ее руки? – спросил старый Малатеста с тревогой, которую тщетно пытался скрыть. Но Джанчотто в ответ только презрительно усмехнулся и передернул плечами.

– Зачем? Чтобы снова получить оскорбительный отказ? Снова быть вынужденным совершать убийство бойца, посланного тем, кто меня оскорбил? Не принимайте меня за дурака, отец! Я поехал в Равенну только потому, что еще в харчевне Форли, куда я зашел выпить, до меня дошли слухи о красоте Франчески. Ну, я и отправился – один, только с Гвидантонио, моим оруженосцем. Я старался укрыться от чужих взглядов. Хотел увидеть красавицу своими глазами, но так, чтобы она меня не заметила. И увидел! Слухи преуменьшают ее красоту, и я клянусь, что эта самая прекрасная из всех девиц станет моей… Она будет принадлежать мне – самому страшному уроду!