– А зачем прислушиваться к голосам злых людей? Мало ли на свете клеветы, вероломства!

– Понимаю. Но я не испытываю никаких чувств, когда оказываюсь рядом с этим юношей. Если говорить о нем, то мое сердце омертвело!

– Только по отношению к нему? – по-прежнему тихо спросил поэт.

Герцог, почувствовав себя скверно, покраснел и отвернулся. Он больше не смотрел на собеседника, задумчиво созерцая языки пламени, плясавшего в очаге. Протянул руки к огню, пытаясь согреть их. Приступы гнева, всегда свойственные д'Арпажону, теперь стали особенно дикими, по-настоящему лишавшими его рассудка. Разве совсем недавно не подверг он жестокому наказанию огнем и мечом жителей деревушки Сен-Жорж, расположенной поблизости от Милло, только за то, что они отказались расквартировать у себя его соединение легкой кавалерии? Это событие наделало много шума. Герцога сурово осудил сам молодой король Людовик XIV. Но полусумасшедший старик и не подумал раскаяться. Одному Сирано удавалось усмирить дремавшего в нем хищного зверя. Но сейчас герцог резко передернул плечами.

– Сердце? Это просто бесполезный и мешающий орган, друг мой. Куда лучше было бы вовсе не иметь его. Меньше пришлось бы переносить страданий…

Сирано ничего не ответил, только покачал головой. Он знал герцога куда лучше, чем тот мог себе представить, и не терял надежды, пользуясь убеждением и дружеским участием, добиться примирения отца с сыном. Конечно, на это понадобится время…

Однако времени поэту было отмерено до обидного мало. Когда два месяца спустя, декабрьским вечером, он возвращался в особняк д'Арпажона, где у него были свои апартаменты, невидимая рука нанесла ему смертельный удар. Кто-то из бесчисленных врагов, нажитых им благодаря редкостному остроумию, решил сократить ему жизнь. Через несколько часов тридцатишестилетний поэт скончался. И не осталось никого, кто смог бы или захотел преградить путь бушующей ненависти, которая постоянно накатывала и на отца, и на сына.

Смерть друга, как ничто иное, способствовала погружению герцога в мир своих демонов и своих призраков. Но ему так хотелось избавиться от всего этого! Пытаясь вырваться из чудовищного мира своих воспоминаний, он решил жениться во второй раз. К тому времени ему уже исполнилось шестьдесят восемь лет. И вот 3 февраля 1657 года он обвенчался с Мари-Элизабет де Симиан де Монша, богатой наследницей, принесшей ему в приданое громадную сумму в 240 000 ливров ренты. Брак был заключен почти день в день с тридцать пятой годовщиной его женитьбы на несчастной Глорианде.

Однако судьба не благоволила жестокосердному. В конце того же года герцогиня умерла в родах. Перед тем она пережила тяжелейший нервный припадок: кто-то посвятил молодую женщину в тайну гибели первой жены ее супруга.

Герцог был потрясен внезапной кончиной Мари-Элизабет. Какое-то время казалось, что горю его нет предела. Но вскоре он взял себя в руки и с упрямством, обязанным своим происхождением желанию победить судьбу, как бы приговорившую его к вечному одиночеству, снова начал борьбу за счастье. Прошло еще два года, и он женился в третий раз. 24 июля 1659 года состоялось бракосочетание семидесятилетнего старца с Катрин-Анриеттой д'Аркур де Беврон. Он не побоялся жениться не просто на юной красавице – на придворной даме дофины, на самой прекрасной из девушек французского двора. Свадьба была отпразднована весьма торжественно, присутствовал сам король, а через год новоявленная герцогиня д'Арпажон подарила мужу дочь.

Эта женитьба переполнила чашу терпения Жана-Луи, а рождение дочери прибавило масла в огонь. В ночь на 19 февраля 1660 года он во главе большого войска, набранного из людей, имевших все основания ненавидеть герцога, напал на родовой замок, надеясь застать там отца. Но ему не повезло: герцог накануне вечером отбыл в Париж. Тогда, захватив замок и окружив деревню, Жан-Луи свел счеты с другими своими обидчиками. Все, кто когда-то принимал участие в казни маркизы Глорианды и еще не умер, были повешены. Дом Бартелеми Эвеска был разграблен и сожжен, а он сам и его жена, невзирая на почтенный возраст, были публично высечены на сельской площади. Катрин во время экзекуции скончалась. После всего этого Жан-Луи обосновался в замке и объявил себя хозяином родового поместья.

Когда герцог узнал о том, что произошло в Севераке, его охватил безумный гнев. Он немедленно лишил сына наследства и упросил короля примерно его наказать. Людовик XIV отправил в Северак войска, которые окружили замок. Жан-Луи мужественно защищался, но силы были неравны. Наступил момент, когда поражение оказалось неизбежным. Но Жан-Луи был не из тех, кто сдается на милость победителя: он выбрался из замка вместе с несколькими преданными ему людьми и бежал – сначала в деревню, а оттуда – в Париж.

Там он чувствовал себя в безопасности, ведь герцогу совсем не хотелось, чтобы сын открыл королю истинную причину своей непримиримой ненависти к отцу. Старик удовольствовался тем, что подтвердил решение лишить Жана-Луи наследства и не изменил этого решения даже тогда, когда узнал о женитьбе своего сына на Шарлотте де Вернон де ла Ривьер-Бонней, объявив невесту недостойной его рода. Девушка между тем была придворной дамой королевы Марии-Терезии. Этот союз благословил сам король.

16 мая 1669 года Жан-Луи де Северак скончался. Его отец пережил сына на целых десять лет. Лишь в 1679 году, в возрасте почти девяноста лет, старый герцог умер в своем замке, который незадолго до этого тщательно отреставрировал со всевозможной роскошью с помощью знаменитого флорентийского художника Себастьяно Гарджиоло.

Упорный в своей ненависти, ужасный старик после смерти Жана-Луи лишил наследства и двух других своих сыновей от Глорианды. Только дочь от третьего брака получила право наследовать все его огромные богатства…

Когда смерть явилась за ним, старому герцогу показалось, что теперь-то наконец ему удастся победить призрак своей первой жены. Но агония его оказалась столь долгой и мучительной, что, возможно, именно эта легкая тень не пускала черную душу убийцы к Господню престолу. Но ангел смерти в должный час забрал и эту душу. Луи д'Арпажон стал подсуден одному только Господу Богу.

1 марта 1841 года элегантная и обладавшая изящными манерами девушка явилась в большой и роскошный особняк, расположенный на улице Фобур Сент-Оноре под номером 51, чтобы занять там место гувернантки. Звали девушку Анриеттой Делюзи-Депорт, ей стукнуло двадцать восемь, она была из хорошей семьи, хотя и незаконного происхождения.

Внешне Анриетта выглядела весьма привлекательной: средний рост, красивые пепельные волосы, тщательно завитые в локоны на английский манер, прекрасный цвет лица, белоснежные зубы. Отлично сшитый костюм подчеркивал все достоинства тоненькой, но вполне сформировавшейся фигуры. Грация, миловидность и утонченность служили неплохой заменой ослепительной красоте. Весь ее облик говорил о безупречном воспитании. После пятилетнего пребывания в Англии, где девушка совершенствовалась в языке, она получила великолепные рекомендации, адресованные ее будущим хозяевам, владельцам роскошного особняка.

Собственно говоря, на самом деле особняк на улице Фобур Сент-Оноре, который именовали иногда «отелем Куаньи», принадлежал не им: он был собственностью маршала Себастиани, старого преданного соратника императора Наполеона I. Теперь ему уже исполнилось семьдесят лет, и он, естественно, был в отставке. Маршал не любил жить в Париже, особенно после смерти жены. Ему были куда милее его обширные владения на родной Корсике, чем этот столичный особняк, где он сохранил за собой всего несколько комнат.

Все остальные стали приданым его единственной дочери Фанни, когда та вышла замуж за герцога Теобальда де Шуазель-Праслен.

Этот союз, объединивший представителей имперского дворянства и цвет старейшей французской аристократии семнадцать лет назад, привлек особое внимание общества, тем более что это был настоящий брак по любви. Юному герцогу было тогда всего девятнадцать лет, его невесте – семнадцать, и если о Теобальде можно было сказать, что он пользуется некоторым успехом у дам, то в оценке новоявленной герцогини сходились все, признавая ее совершенно очаровательной. Тоненькая невысокая блондинка с золотистой кожей и сверкающими, как звезды, черными глазами, в которых светился неуемный темперамент, обязанный своим происхождением кипучей корсиканской крови.