«Я не смог бы описать картину скорби, какую являет собой Париж со дня вашего отъезда, – писал он. – Потоки слез, которые я видел, делают менее горькими мои собственные слезы…»

Слезы маркизы Бриньоле, как всегда, были обильно приправлены гневом. Она была просто в бешенстве от того, чем обернулся брак, который стоил ей таких трудов. Маркиза взяла свое верное перо и адресовала своему «дорогому сыночку» следующую эпистолу:

«Моя дочь – отнюдь не девица легкого поведения. Она любит вас давно и верно. Откройте мне ваше сердце: если вы находите в ее поведении хоть что-либо, что требуется изменить, доверьтесь мне. Но разве вам самому не в чем себя упрекнуть? Было бы отлично, если бы вы поторопились образумиться…»

Сразу же после этого маркиза написала и дочери, чтобы уговорить ее простить мужа, если тот вернется «к прежним своим чувствам».

Видя, что на него ополчился весь свет, убедившись к тому же, что и сам король им весьма недоволен, Гонорий III подумал, что лучше будет согласиться на все, но придумать свой план. Он дал знать маркизе, что готов позабыть о прошлом, если Мария-Катарина вернется к семейному очагу. Молодой женщине трудно было бы отказаться. Поддавшись увещеваниям матери, она покинула монастырь и возвратилась в Париж.

Но едва она переступила порог особняка Матиньонов, едва увидела своего драгоценного супруга, как тот, не тая довольной улыбки, сообщил ей, что не только нет никакой необходимости разбирать вещи, но совсем наоборот: следует внимательно оглядеться, не забыла ли она чего-нибудь, уезжая в монастырь.

– Мы немедленно возвращаемся домой, – сказал он. – В Монако вам будет куда легче прийти в себя.

Мария-Катарина сразу же поняла, что попала в ловушку.

Замок на скале мог легко преобразиться в тюрьму. Придя в ужас от одной только мысли о том, что она окажется там в заточении до конца своих дней, Мария-Катарина решила опередить мужа и в тот же вечер сбежала из особняка в монастырь на улицу Бельшасс, большое преимущество которого по сравнению с другими заключалось в том, что он находился в очень близком соседстве с дворцом Бурбонов. Там жил принц Конде, когда бывал в Париже. Мария-Катарина настаивала на расторжении брака, заявив, что отныне вверяет правосудию «свою жизнь и свою свободу».

Князь Монако Гонорий III, разумеется, усомнился в компетентности французских судей.

– Я изменил бы самому себе и своим потомкам, – величественно заявил он, – если бы признал себя подсудным иностранному трибуналу в деле такого сорта.

Выразился он, прямо скажем, неудачно. К тому же Гонорий III с течением времени становился все менее и менее симпатичен французскому двору. А главное, принц Конде на самом деле был весьма влиятельной особой.

Все это привело к счастливому исходу событий: 31 декабря 1770 года парламент освободил Марию-Катарину от обязанностей по отношению к мужу. Более того, чтобы обеспечить ее безопасность, князю было запрещено «как преследовать и посещать супругу, так и прямо или косвенно покушаться на ее свободу».

Игра была сыграна. Но князь Монако не желал признать себя побежденным. Он начал с того, что отправил весьма интересное письмо маркизе, ставшей «его дорогой матушкой».

«Дорогая моя матушка, ваша дочь, вероятно, расскажет вам о том, что ваши желания исполнились. Это событие слишком затрагивает ее репутацию, чтобы я мог остаться к нему безразличным. Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она покинула свой дом и нашего сына. Однако юрисконсульты, к которым я обращался, настаивают на том, чтобы я издал в Монако постановление, призывающее ее вернуться к своим обязанностям. Я не льщу себя надеждой, что это поможет возвратить ее на праведный путь, с которого она свернула, и мне кажется, что нам остается только одно: оплакивать ее».

Князь приказал объявить своему народу о лишении своей бывшей жены ранга, титула и почестей, положенных ей как княгине. «Она больше не имеет права носить титул княгини Монако, в чем ей отказано ввиду ее измены и вероломства».

Но княжество Монако уже стало чем-то далеким. В Париже княгиня наконец обрела счастье, которое, правда, сопровождалось глубокой печалью, потому что Гонорий безжалостно разлучил ее с сыном. Письма ее возвращались нераспечатанными.

Время шло, горечь не утихала, но тем не менее Мария-Катарина чувствовала себя счастливой оттого, что рядом с нею находился принц Конде. Когда начались революционные бури, любовники вместе отправились в эмиграцию.

В 1795 году Мария-Катарина узнала о смерти Гонория III, то есть о своем полном освобождении. Она все-таки поплакала о том, кого так любила и кто оказался таким безжалостным по отношению к ней. Она все еще жила в Англии и не собиралась покидать эту страну.

В 1808 году принц Конде испросил у короля Людовика XVIII, также эмигрировавшего в Англию, разрешения жениться на вдове князя Монако. Марии-Катарине к тому времени уже исполнилось шестьдесят два года, а ее возлюбленному – семьдесят два. Разрешение было получено, и под самое Рождество, в часовне Уэнстеда, ровно в полночь Мария-Катарина Бриньоле-Сале стала наконец принцессой де Конде. Она пробыла ею четыре года, пока ненастным вечером 1813 года эта героиня великой истории Любви не скончалась в Уимблдоне. Луи-Жозеф де Конде пережил ее на пять лет.

Вопли были такими пронзительными, такими душераздирающими, что, казалось, они разносятся по всему Сен-Жерменскому предместью. В самом особняке де Монто эти крики звучали совсем уж невыносимо. Слуги, укрывшись в подвале, затыкали себе уши и чуть ли не отдавали богу душу со страху. Не иначе сам сатана собственной персоной явился в их дом и сражается теперь с хозяйкой! Ни один из них не сдвинулся бы с места за все золото и серебро мира!

– Может быть, следует сходить за комиссаром полиции? – неуверенно предложил Фирмен, старший лакей.

– А скандал? – отозвалась горничная графини Селестина. – Если мы обратимся в полицию, завтра же об этом заговорят во всех газетах!

– Да теперь разве скроешь! – пожав плечами, возразил ей кучер Эжен. – Возьму-ка я кнут и пойду посмотрю, что там делается. Если он ее убьет, сегодня же вечером в доме будет полно ищеек!

Селестина питала слабость к кучеру. Она с криком повисла у него на шее:

– Не ходи! Он и тебя убьет! Этот татарин ужасно сильный!.. Там же еще эти два его здоровенных казака во дворе. Они мигом прибегут ему на помощь.

– Все равно пойти придется.

Кучер Эжен и впрямь был бравым молодцом. Он схватил длинный кнут, мигом выбежал по лестнице из подвала и выскочил во двор, застав заключительную сцену драмы. Высокий и крепкий мужчина, элегантно одетый, но с грубыми чертами лица, в котором слегка проступали монгольские черты, в этот момент мчался вниз по парадной лестнице. Он тащил за волосы полураздетую женщину. Несчастная была в ужасном состоянии. На ее теле не было живого места. Он швырнул ее прямо на камни, мгновенно вскочил в ожидавший его роскошный экипаж, и карета спокойно удалилась. Женщина, потерявшая сознание, лежала посреди двора. Эжен, придя наконец в себя после всего увиденного, с криком «На помощь!» бросился к своей хозяйке. Остальные слуги, понимая, что опасность миновала, тоже стали выбираться наружу.

Графиня де Монто еще дышала. Ее уложили в постель. Вскоре явился вызванный слугами врач, от которого потребовали предельной деликатности. Но было уже слишком поздно. Слухи о страшном избиении женщины в аристократическом особняке уже понеслись по всему Парижу. Вечером, в театре, из одной ложи в другую кочевала новость о том, как, желая разорвать отношения со своей любовницей, прелестной Фанни де Монто, этот невыносимый князь Демидов не нашел ничего лучшего, чем расправиться с ней, избив чуть ли не до полусмерти.

Король Луи-Филипп предпочитал, когда соблюдались правила приличия. Случившееся привело его в ужас. Такая жуткая история!.. Грандиозный скандал!.. Чересчур вспыльчивому и свирепому москвичу едва хватило времени пересечь границу, чтобы избежать ареста королевской полицией, посланной за ним вдогонку.