– Но я же так люблю его, – уговаривала она себя, – он не сможет… просто не сможет не ответить мне любовью хоть когда-нибудь…

Она решила еще раз попробовать завоевать привязанность своего упрямого супруга, когда тот заболел. Наступила очень холодная, дождливая осень. Как бы ни были хороши условия, в которых содержался знатный узник, пробирающая до костей сырость проникала в Бастилию, не позволяя создать вполне благоприятную для здоровья обстановку. Луи-Арман подхватил «злокачественную лихорадку», которая довольно скоро стала угрожать его жизни. Тогда Мари-Анн со всех ног бросилась к королю и стала умолять его о милости: пусть он разрешит ей отправиться в тюрьму ухаживать за больным мужем.

– Идите, дитя мое, – сказал растроганный Людовик XIV. – Нам бы очень хотелось надеяться, что подобная преданность будет вознаграждена!

Счастливая Мари-Анн разделила с супругом его заключение, она ни днем, ни ночью не отходила от постели больного и ухаживала за ним с нежностью, которая растопила бы камень. Когда к Фронсаку вернулось сознание, ему оказалось очень трудно сдержать свою абсурдную, дурацкую клятву. Рядом с ним постоянно находилось дивное создание, исполненное очарования и любви, отдающее ему все, ничего не прося взамен, – и он чувствовал, что положение, в которое он сам себя поставил, делает его попросту смешным.

– Вам следовало бы сжалиться надо мной, сударыня, – сказал он ей однажды. – Вы отлично понимаете, что дворянин не имеет права отказываться от своего слова. Зачем вы искушаете меня?

– Я люблю вас, вот и все! – Мари-Анн была особенно хороша, когда произносила эти слова.

– Видит бог, вы достойны того, чтобы быть любимой! Но все останется как есть. Я не стану любить вас, потому что не хочу доставить этим удовольствие госпоже герцогине, вашей матушке!

Он не сдавался. Вооружившись безмерной гордыней, заковав себя в броню бесчувственности, он в конце концов добился своего. Мари-Анн потеряла надежду завоевать мужа.

– Я вижу, что мое присутствие тяготит вас, – сказала она однажды своему странному супругу. – И поскольку вы уже выздоровели, я думаю, сударь, мне лучше покинуть вас…

Она действительно ушла, и он даже не попробовал удержать ее. Впрочем, как всякий эгоист, молодой человек не слишком долго страдал от разрыва с прелестной девушкой. В конце концов, в Париже вполне хватает красивых женщин!

Прошло четырнадцать месяцев, и герцог де Фронсак наконец вышел из Бастилии. Его жена сделала для этого все возможное. Она проявила истинное величие души, ходатайствуя за своего нелепого супруга. Но когда он хотел поблагодарить ее за это, Мари-Анн отказалась его принять. Что-то умерло в ее сердце, и это было уже навсегда.

Едва оказавшись на воле, наш ветреник вернулся к привычной беспутной жизни, коллекционируя любовниц, развлекая высший свет своими похождениями, насыщая ими скандальную хронику. Об этом говорил не только двор, но и болтали на всех городских перекрестках. Мари-Анн знала обо всех приключениях мужа, но никто бы не смог догадаться, как она страдает.

И лишь когда она умерла – в двадцать пять лет! – люди, которые любили ее, поняли наконец, что ее сердце было разбито…

Любовные похождения герцога Фронсака, в скором времени ставшего герцогом де Ришелье, были многочисленны и разнообразны, одна авантюра сменяла другую. Он еще два раза женился. Сначала, в 1734 году, на мадемуазель де Гиз, которая подарила ему двух детей и скончалась шесть лет спустя. Третий брак был заключен намного позже, когда неисправимому волоките уже исполнилось восемьдесят четыре года. Его супругой стала мадам де Рот, которой было всего тридцать. Между этими двумя событиями в объятиях неутомимого любовника перебывали сотни женщин. Однако на закате жизни, когда он стал понимать, что смерть уже близка и что играм приходит конец, его стали неотвязно преследовать воспоминания о Мари-Анн.

– Как я мог быть таким дураком? – вздыхал он. – Я бы мог быть так счастлив… Мог бы?..

Мужское тщеславие нашептывало ему это последнее сомнение, но старое, изношенное сердце, которому вскоре предстояло остановиться навсегда, давало совсем другой ответ…

17 октября 1796 года большой особняк банкира Перрего на улице Монблан сверкал огнями от подвалов до чердака. Элегантные кареты сменяли одна другую у портала, из них выходили и устремлялись к подъезду женщины в роскошных туалетах и мужчины в фантастических костюмах. Сюда съехались все красавицы, все ловеласы и франты и все, кто ворочал большими делами при директории.

Прошло уже десять лет с тех пор, как швейцарский банкир купил у знаменитой Гимар этот великолепный особняк, построенный специально для нее архитектором Леду и подаренный ей любовником. Глядя на дом в этот вечер, можно было подумать, что вернулись времена блестящих праздников, устраивавшихся великой танцовщицей. На самом деле бал в эту ночь давался в честь полковника Мармона, адъютанта генерала Бонапарта, который только что привез Директории от имени своего начальника завоеванные в боях с врагом знамена. Страшные воспоминания о годах террора были еще так свежи в памяти парижан, что каждый из гостей просто-таки набросился на возможность побывать на празднике у банкира, чтобы обрести хотя бы на время радости прежних дней.

В обильно украшенных цветами и ярко освещенных залах смеялись, танцевали, пили, но, когда появился герой этого вечера, все умолкли. Воцарилась тишина. Стройный, элегантный, затянутый в блестящий мундир, подчеркивавший его широкие плечи и тонкую талию, полковник Мармон производил неизгладимое впечатление. Ему было всего двадцать четыре года. Этого мужчину с черными волосами и темными глазами, безусловно, можно было бы назвать одним из самых эффектных в молодой французской армии. К тому же, в отличие от многих своих товарищей по оружию, он не был безродным солдатом, которому просто повезло. Сын бургундского дворянина Огюст Вьесс де Мармон был прекрасно воспитан, получил блестящее образование, одним из первых закончил артиллерийскую школу в Шалон-сюр-Марн. Бонапарт отметил его и проникся к нему дружескими чувствами при осаде Тулона.

Но отнюдь не его военные достижения делали его центром внимания всех присутствовавших на балу женщин. Среди этих прелестниц, весьма смело декольтированных и окутанных облаками довольно прозрачного муслина, невозможно было найти ни одной, которой не хотелось бы привлечь к себе его взгляд. Но самое неподдельное восхищение было написано на лице совсем юной, пятнадцатилетней девушки маленького роста. Изяществом сложения она напоминала хрупкую статуэтку. Нехватка величественности искупалась в ней чрезвычайно выразительным личиком, изобилием шелковистых черных волос и самыми красивыми в мире голубыми глазами. Голубыми глазами, расширенными до предела, потому что она старалась не пропустить ни одного движения почетного гостя своего отца. Это была дочь банкира, Гортензия Перрего, которая сегодня впервые появилась в свете. В течение нескольких лет ее энергично и сурово воспитывала и снабжала необходимыми познаниями грозная мадам Кампан.

Другая девушка, такая же очаровательная, но светловолосая, смеясь, глядела на подругу. Они были товарками по пансиону: Гортензия Перрего и ее тезка, Гортензия де Богарне, падчерица самого Бонапарта, дочь обольстительной креолки, на которой генерал женился всего полгода назад. Девушки были очень дружны, и Гортензия-блондинка не смогла скрыть удивления, когда заметила, что Гортензия-брюнетка, ее сумасбродная подружка, настолько увлечена каким-то военным, что просто умирает от восхищения…

– Неужели он и правда так тебе понравился?

Малышка Перрего обрела способность говорить, но глаз с Мармона она тем не менее не спускала.

– Ты даже представить себе не можешь, до какой степени! Понимаешь? Ты же знаешь меня, и знаешь, что если я что-то решила, то непременно добьюсь своего. Так вот, послушай! Я выйду замуж только за этого человека и ни за кого другого!