—Но мы как раз укрепляем стены, — сказал я. — Кроме того, это мое рабочее помещение, а вы не имеете права выгонять работника из рабочего помещения. У меня контракт на три года.

—Боюсь, в связи с постановлением муниципалитета ваш контракт не будет иметь силы, — сказал джентльмен, обладавший синим вязаным жилетом и румяной улыбающейся физиономией, очками в золотой оправе, жирным носом и хорошими манерами. Весь так и сочился комитетской вежливостью.

—Зачем вам выставлять меня отсюда? — сказал я.

—Потому что здание ненадежно, — сказал джентльмен.

—Меня это не волнует, — сказал я.

—Но оно может обрушиться и убить вас, — сказал он.

—Я ценю ваши добрые чувства, — сказал я,— и снимаю с вас всякую ответственность.

—Значит, вы намерены активно противиться постановлению муниципалитета?

—Что вы! Я привык соблюдать законы. Я буду работать здесь втихую.

—Вы понимаете, — сказал он, — что мы это так не оставим.

—Вы не посмеете, — сказал Носатик, появившийся неизвестно откуда в крайнем возбуждении.

Мы оба удивленно и неодобрительно взглянули на него.

—Что? — сказал джентльмен.

—Что это мы не посмеем? — сказал я.

—Позор, — сказал Носатик. — Вы что, не знаете, что мистер Джимсон — это мистер Галли Джимсон, сам Джимсон?

—Знаем, — сказал джентльмен. — В том-то и дело, что знаем.

—Нет, вы только послушайте! — кричал Носатик, от которого пыхало жаром, как от радиатора. — А все потому, что вы Галли Джимсон.

—Тихо, Носатик, — сказал я, поглаживая его по плечу. — Иди домой. Проспись, пока никто ничего но заметил.

—Мы обратимся к народу! — заорал Носатик.

—Разумеется, — сказал джентльмен, радостно улыбаясь. — Дело обычное. Когда в позапрошлом году мы постановили отдать несколько домов призрения под гаражи, против нас организовали целую кампанию. Собрали даже что-то около тысячи фунтов, чтобы выкупить эти дома. Но за неделю все само собой рассосалось. И теперь там стоят бензоколонки. Превосходная заправочная станция. Приносит нам около тысячи чистого дохода в год.

—Как вы смеете! — орал Носатик, окончательно потеряв рассудок. — К-как вы с-смеете! Неужели вы не понимаете, что это войдет в историю. Л-люди будут п-проклинать вас еще много тысяч лет спустя.

—Мы не загадываем так далеко, — сказал господин советник, одаряя нас очаровательной дружеской улыбкой. — Муниципалитет не волнует, что будет через тысячи лет, поскольку тогда его самого уже не будет. Но мы будем здесь в назначенный день, чтобы выполнить наш общественный долг. До свидания, мистер Джимсон.

—До свидания, господин советник. Поклон семье.

И я как раз успел помешать Носатику ринуться на доброго джентльмена и, быть может, нанести ему роковые удары. Роковые для «Сотворения мира».

—Ты с ума сошел! Его личность неприкосновенна. Он — сама демократия в парадных штанах.

—Б-буржодуй! Скотина! — кипятился Носатик, размахивая руками. — Они хотят сорвать вам работу, потому что им не нравятся ваши картины.

—Не дури, Носатик, — сказал я. — Он держал себя вполне мило, этот господинчик. Выполнял свои обязанности по отношению к налогоплательщикам.

—Но это з-заговор! — кричал Носатик. — Все кругом уже знают. Не хотят, чтобы здесь была ваша картина — рядом со школой.

—Не с-смей говорить мне о заг-заговорах! — заорал я, выходя из себя. Не выношу таких разговоров. — Чтобы я этого больше не слышал! Нет ничего хуже и вреднее. Ты что, погубить меня хочешь? Знал я одного парня, который попался на эту удочку. Славный парень, торговал спичками. А конкуренты задумали выкурить его с того угла, где он стоял. Кто-то его предупредил, и он стал писать в газеты, митинговать против правительства и кончил тем, что сбил с полицейского каску. А теперь он в желтом доме. И что еще хуже — потерял всякий вкус к жизни.

—С-с-с... — начал Носатик, но я решительно взял его под руку и прервал.

—Тебе бы пойти и извиниться перед дорогим господином советником.

—Но он же хочет помешать вам, — сказал Носатик, становясь цвета маринованной капусты.

—Ну и что? — сказал я строго. — А если ему не нравятся мои картины? А хорошо, по-твоему, писать картины, которые кому-то не нравятся? Да еще такую громадину — хочешь не хочешь, а смотри! Безобразие, да и только! Все равно, как если бы я вылез на середину улицы и стал поносить его жилет или манеры, хаять его нос или смеяться над физиономией. Каждый вправе защищать свой жилет. Это и есть свобода. Так что прекрати шипеть, Носатик, и даже не пытайся внушать мне крамольные мысли, или, клянусь жизнью, я не позволю тебе работать со мной.

Эта угроза возымела действие. А с муниципалитетом я знал, как управиться. В таких случаях надо уповать на господ. Ибо никто как они. Я черкнул профессору записочку, сообщив, что я собираюсь употребить весь мой престиж, и забыл о муниципалитете. И нисколько не расстроился. И работа тоже не приостановилась. Но другой удар оказался посерьезнее. От него нельзя было так просто отмахнуться. Начались волнения среди рабочих, и не без основания. Как только плотник стал наколачивать рейки, ему на голову полетели кирпичи, большая балка, отделившись от стены, повисла в воздухе, с крыши загремела черепица, а в северной стене образовалась двухдюймовая трещина.

Рабочие прекратили работу и заявили об уходе, поскольку их жизнь подвергалась опасности. И Носатик снова стал меня точить: нельзя начинать картину, пока не поставят его знаменитые леса.

Но в этот критический момент я вспомнил Нельсона. Я приставил свернутую в трубку бумагу — только не к черной повязке на глазу, а к носу — и сказал:

—Не вижу никакой трещины. А насчет опасности, так неужели вы думаете, что для картины, о которой я мечтал всю свою жизнь, я выбрал бы здание, которое вот-вот рухнет?

И пока рабочие обсуждали последний довод, я пошел к Джорксу и сказал:

—Говорят, здание может рухнуть, и, по-моему, это вполне возможно. Ну так как? Я за то, чтобы продолжать.

—Я тоже, — сказал Джоркс, румяный паренек с большим ртом и коротким носом. — Я тут придумал, как укрепить еще дюжину лампочек посередине. Правда, придется повозиться.

—Придется, — сказал я. — Придется, может, и шею себе свернуть.

—Запросто, — сказал Джоркс, подымая глаза к потолку. — Здесь все насквозь прогнило.

—Что я и говорю, — сказал я. — Стоит ли бить тревогу из-за нескольких штук кирпича, когда вся крыша держится на пыли, прилипшей к паутине.

—Не беспокойтесь. Проводку я сделаю, — сказал Джоркс. — Я уже все обмозговал.

—Валяй, — сказал я. — И не давай им тебе мешать.

В итоге рабочие подперли стены и продолжили работы.

—Не стоило бы нам рисковать, мистер, — сказали они. — Эта часовня — сущая западня. Ну да ради доброго дела...

—Ради искусства, — сказал я.

—Нет, сэр. Но мы слышали, у вас контры с муниципалитетом.

—Муниципалитет приказал мне убираться.

—То-то и есть, сэр. Вот нам вроде как и неохота брать сторону муниципалитета против вас, сэр.

И они остались на всю ночь. Англичане до мозга костей.

Назавтра доски были прибиты, щель зашпаклевана, а крыша укреплена еще несколькими метрами провода. Конечно, какая-то мелочь продолжала сыпаться нам на головы, и Носатик все еще нервничал.

—Она может в любую минуту рухнуть, — сказал он. — Что тогда будет с вашей картиной?

— Вот-вот, Носатик, я как раз собирался поговорить с тобой о картине. Понимаешь, к субботе надо перенести на стену шестьсот эскизов и несколько дюжин картонов.

—К с-с-с...

—Да, к субботе.

—Почему к с-с-с...?

—Потому что нельзя терять ни минуты. Особенно если эта чертова часовня разваливается, что весьма похоже на правду, поскольку из нее уже сыпятся кирпичи. И в первую очередь мне нужна дюжина хороших помощников. Хорошо бы пригласить девчонок из художественного класса политехнической школы.

—Но ведь здесь опасно, — сказал Носатик. — Их м-может у-убить.

—Думаю, именно поэтому работа придется им по душе, — сказал я. — Во-первых, опасно; во-вторых, грязно и по шею в краске.