—Я вижу, вы самого низкого мнения о моих мотивах, — сказал профессор.

—Что вы! — сказал я. — Отнюдь не самого. Я знавал в свое время многих критиков — крысиков, — и некоторые из них были в своем роде гениями.

Кто-то поставил на плиту свиную отбивную, и ее запах стал перебивать запах селедки. Он достиг нас, как музыка из обетованной земли. Я не ел отбивных уже года два. Сало, косточка, слишком много добра пропадает. Но профессор, возможно, вырос в роскоши, и этот аромат был для него словно ветер пустыни для чертополоха. Ноздри его трепетали, упиваясь благоуханием мяса. Хмельной дух кинулся ему в голову. Он прямо опьянел.

—Мистер Джимсон, — сказал он. — Поскольку вы сами об этом упомянули, я возьму на себя смелость предположить, что вы страдаете от финансовых затруднений, временных, без сомнения.

—Вовсе нет, — сказал я. — Я к ним привык.

—Но ведь маклеры дали бы вам немалые деньги за ваши картины. Я знаю кое-кого, кто заплатил бы любую сумму за хорошее полотно.

—Я уже имел любую сумму, она выразилась в нуле минус издержки.

—Вы сами не знаете себе цены.

—А сколько я стою? Назовите цифру.

—Ну, это, разумеется, будет зависеть от картины. Если бы джентльмен, которого я имею в виду, мог посмотреть какие-нибудь определенные работы.

—Конечно, проф. Если ваш друг не поленится съездить в Девоншир, он найдет в Энкуме лучшее, что я создал.

Алебастр вынул записную книжку.

—В Энкуме, мистер Джимсон?

—Да, в деревенской ратуше. На торцовой стене под четырьмя слоями белил.

—Ах, фреска!

—Да, но я писал масляными красками на специальной штукатурке. Очень устойчиво.

—Боюсь, мой друг не в состоянии перевезти стену.

—Что ж, тогда могу предложить вам другое произведение, почти такое же хорошее, как то. Оно находится в Брэдбери, недалеко от Лидса. Я думаю, вам его уступят за семь с половиной шиллингов.

—Тоже фреска?

—Нет, полотно.

—Может быть, вы мне сообщите подробности?

И записная книжка появилась вновь.

—Иаков и его жены, угоняющие стадо Лавана.

—Очень интересная тема.

—И неплохо вышло.

—Где, вы говорите, картина? В Брэдбери?

—В последний раз, когда я ее видел, она служила ширмой в парикмахерской... правда, ее немного подкоротили и покрыли черным лаком, но и сейчас можно разглядеть глаза и кусок левой ноги Рахили.

—Какое варварство!

—Конечно, лучшая моя работа — это «Избиение младенцев»; боюсь только — ее вашему другу не получить. Она находится в холле терапевтического общества, возле Чип-сайда. Но здание перешло к какой-то колониальной администрации, и им не понравились младенцы, потому что те без штанов. Ну, они заявили, что штукатурка может обвалиться, это опасно, взяли молоток и немножко постукали по ней. Большая часть и обвалилась.

—Я, кажется, слышал об этом скандале.

—Кто мог им запретить? В конце концов, они купили здание, почему бы им не распорядиться внутренней отделкой так, как они хотят?

—Произведения искусства должны быть священны для цивилизованных людей.

—Эти люди вполне цивилизованны. Носят штаны и не плюют на пол. Они плюют в камин.

—Я не могу легко относиться к подобным вещам, мистер Джимсон. Меня это глубоко возмущает.

—А меня нет, мистер Алебастр. Я всегда говорил и говорю — тот, кто связался с искусством, получает то, что заслужил. Если он кончит в Академии художеств, он должен возблагодарить Господа Бога, что не кончил еще хуже. Мог бы подметать общественный сортир на Лестер-сквер. А если он кончит в богадельне, он должен сказать себе: что ж, я немало побыл на воле. И неплохо провел время. Мне место в тюрьме или в сумасшедшем доме, и я на свободе только потому, что меня поленились туда посадить. Слишком мелкая сошка. Не стоит труда.

—Вы излишне скромны, мистер Джимсон... Ваши картины еще не оценены по заслугам. Вам нужен коммерческий агент.

—Обеспечьте мне коммерцию, проф, и я обеспечу вам вашу долю.

—Извините, я не занимаюсь коммерцией. Я искусствовед. Но именно по этой причине я знаю, как ценят ваши картины маклеры.

—Тащите сюда своего приятеля, и мы выдоим его с двух концов.

—Мне известно, что он предлагал мистеру Хиксону двести гиней за «Женщину в ванной».

—За Сару в натуральном виде? Это не картина. Это мазня. У меня есть настоящая картина для продажи.

—Он даст вам две сотни за любую серьезную вещь.

—Выбейте из него три — и половина ваша.

—Право же, у меня и мысли об этом не возникало, мистер Джимсон... Но при данных обстоятельствах...

—Мы оба на мели, профессор. Чего беспокоиться, кому перепадет несколько лишних фунтов?

—Половина — это слишком много.

—Вовсе нет, если я получу вторую.

—Скажем, обычный гонорар агента по продаже.

—Тридцать три и три десятых процента за вычетом рамы.

—Право же, это слишком много, мне неудобно.

—Бросьте, профессор. Купите себе новый костюм и станете новым человеком. Рука руку моет. Заговорите ему зубы, а я сделаю фокус-покус — картину знаменитого Галли Джимсона.

—Меня весьма обижает ваш намек, будто я в своих действиях руководствуюсь какими-то побочными соображениями.

—Вы совершенно правы, профессор. Обижайтесь! Игра по правилам. Крысиков должны возмущать намеки. Что они продают? Всего лишь чье-то доброе имя... Быстрее, мистер Плант, на плите освободилось местечко.

Плант поднялся и вынул из-под себя сковородку. Я нашел ее на рынке на Хай-стрит, висела за дверьми магазина. Сама упала мне в руки. Тонкая жесть, дешевка. Форменное надувательство. Но для грубой работы сойдет. Старый Плант всегда сидел на ней.

—Вы продавите ее, мистер Плант, если будете сидеть всем весом.

—Но я не сажусь всем весом. Можете на меня положиться. В том-то вся и штука. Я кладу сковородку немного сзади и сбоку. Я бы вам показал, да это не так легко, как кажется с первого взгляда. Я набрел на этот способ совершенно случайно.

Что ж, подумал я, старый Плант тоже оказался художником. Жизнь и творчество Годфри Планта. Созидание чувства ответственности и собственного достоинства.

Сыны пророка заточили страсти в серебро

и железо галерей,

Творя красоту и форму вкруг мрачной юдоли горя,

Даря бесплотности духа имя и место в мире,

Беспредельности ставя пределы.

—Ладно, делайте, как знаете, мистер Плант, — сказал я. — Вряд ли сковородка может оказаться в лучших руках.

Я вынул из кармана четыре порции жареной рыбы с картофелем, положенной в бумажный пакет. Если берешь больше, чем две порции, их всегда кладут в пакет. И дают пакетик лярда.

Затем я подошел к плите. Все сковороды теснились на горячем месте, выпихивая одна другую, а владельцы их ругались, свирепо глядя друг на друга и раскалившись сильней, чем плита. Мне пришлось поставить сковороду на самый край. Но там все же было достаточно тепло, с той стороны, где шла тяга, чтобы растопить жир. Я взял небольшую жестянку из-под какао, в крышке которой была гвоздем пробита дыра, и встряхнул ее над сковородкой. Но вместо соли и перца, как можно было подумать, у меня там лежала мокрая тряпка, и, когда я встряхнул жестянку, капли воды попали на жир. Жир стал стрелять и плеваться, как английский сквайр, которого хотят взять в плен зулусы. Парни, захватившие жаркое место, так и подскочили.

—Ой, — сказал один, — что ты там затеял, старый недоносок? Прямо мне в глаз.

—Я и сам не знаю, как это вышло, — сказал я, — этот жир всегда так стреляет. Наверно, подмешивают какую-нибудь дрянь. Но что правительство делает для бедняков? Ничего.

—Ай-ай, — сказал другой. — Ты, свинья! Твоя проклятая сковородка сожгла мне нос.

—Я очень сожалею, джентльмены. Это все жир. Вот если бы поставить сковороду на горячее место, хоть на минутку, я бы управился быстрее.

—Да уж, черт подери, управляйся быстрее. Не то я вылью это тебе за шиворот. Эй, ай, ой, что ты делаешь?