– У меня же нет никакой военной подготовки! – сказал он.

– Это нам известно, Якоб, но командиры четырех рот южной группы все равно настаивают, чтобы моим преемником был именно ты – если меня убьют. Вполне естественно, что мои люди учитывают и такой поворот: война есть война!..

– Ладно, я согласен, – ответил Якоб. Склонившись над картой, они продолжали вполголоса обсуждать что-то, а пальцы их скользили по карте от одного пункта к другому. Мартину пришлось открыть чердачное окно, чтобы густые клубы табачного дыма выползли наружу.

Небо было ясное, синее, испещренное прозрачными, точно вуаль, облачками. Под ними, словно черные стрелы, скользили ласточки.

Когда на часах пробило полдевятого, Мартин спросил:

– Включить Лондон?

– Включай, включай, – сказал Якоб. Он по-прежнему стоял над картой, запустив руку в седые волосы и прислушиваясь к словам Красного Карла, который посвящал его в план операции.

– Нам необходимо создать вербовочные пункты, чтобы набрать достаточное число бойцов, – все так же тихо говорил Красный Карл.

Повертев ручку приемника, Мартин вскоре нащупал знакомые позывные – отрывистый барабанный бой. Затем раздались звуки горна и труб, после чего привычный голос произнес:

– Говорит Лондон, Би-би-си. Начинаем передачу для Дании.

Диктор охарактеризовал сдвиги на фронтах, происшедшие за последние часы, и отметил, что число военнопленных непрерывно растет. Затем неожиданно наступила пауза.

– Минуточку, – объявил диктор, – только что мы получили важное сообщение. – Резкий шум глушителей наполнил комнату. Красный Карл и Якоб оторвались от карты, подняли головы и повернулись к приемнику. Когда диктор снова заговорил, ясно было, что он чем-то взволнован. Более того, в его голосе явно звучало торжество. – Нам сообщают из штаба генерала Монтгомери, что все немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании полностью капитулировали.

С трудом переводя дыхание, они встали со стульев и подошли к радиоприемнику. От волнения они не могли произнести ни слова.

И тут снова раздался голос диктора:

– Мы повторяем: как сообщают из штаба генерала Монтгомери, все немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании полностью капитулировали.

Они смотрели друг на друга и радостно смеялись. Первым пришел в себя Мартин.

– Мы свободны! Свободны! – воскликнул он и замахал руками.

– По этому случаю разопьем по чашке настоящего кофе, – сказала Карей.

Мартин рывком распахнул дверь и, перескакивая через несколько ступенек, помчался вниз по лестнице.

Люди выходили из домов, оглядывались по сторонам, радостно приветствовали друг друга.

– Наконец-то победа!

– А часовые у школы все еще топают?

– Топают.

– Эти свиньи, наверно, еще ничего не подозревают.

– Погодите! Завтра от них и следа не останется!

– Пожалуй, ночью здесь уже будут англичане!

– Мы свободны! Свободны!

– Господи, неужели это не сон?

Казалось, только сейчас люди услышали птичье пение, ощутили всю прелесть теплого майского вечера. Им казалось, что будущее расстилается перед ними, как большой прекрасный сад, за которым раскинулись леса и поляны с душистыми цветами и журчащими ручьями. И все это принадлежало им, только им!

В домах распахнулись окна. Перекликаясь и пересмеиваясь с теми, кто гулял на улицах, жители города вывешивают датские флаги. Бурным ликованием встречает толпа каждый маленький датский флажок. В окнах загораются огоньки. Черные шторы, которыми пользовались для затемнения, срывают и выбрасывают, а внизу чьи-то ревностные руки хватают их и раздирают на куски. Одуревшие от счастья люди топчут эти клочки, отплясывая на них танец дикарей.

Площадь перед ратушей была черным-черна от народа. Горожане обнимали друг друга, целовались. Кто-то играл на гармонике «Интернационал», и люди пели. В другом конце площади затянули датскую песню «Чудесна наша страна», а немного погодя английскую – «Снова настали счастливые дни». Кругом летели в воздух шляпы, на асфальте плясали и без устали твердили друг другу: «С праздником!» Мартин просто не знал, куда глядеть, – поспеть всюду было невозможно.

– Здравствуй, Мартин! – произнес кто-то за его спиной. Он обернулся. Перед ним стояла Инга в красном платье с белым воротничком. Светлые волосы мягкими волнами окаймляли красивое лицо.

– Пойдем, – сказал он, обняв ее.

– Куда, Мартин?

– Куда глаза глядят.

– Ты мог бы поздравить меня, ведь сегодня день моего рождения! – сказала она.

– Сколько же тебе лет?

– Пятнадцать. – Взявшись пальчиками за край юбки, она сделала несколько па и закружилась в таком вихре, что ее платье зашелестело, словно листва на ветру.

– Раз так, я сейчас тебя поцелую, – заявил Мартин.

– Нет, уж это ты брось! – крикнула Инга, но нисколько не рассердилась, когда он схватил ее в объятья и расцеловал.

– Ну и нахал же ты, Мартин!

– Ну и пусть…

– Как ты смеешь целовать меня на глазах у всего города! Ведь нас могут увидеть!

– Ну и пусть… Поздравляю тебя с праздником!

– Спасибо! – сказала Инга и, взяв Мартина под руку, повела за собой. – А знаешь, я рассказала про нас с тобой маме.

– Господи боже мой, а она что?

– Мама сказала, чтобы я как-нибудь пригласила тебя к нам домой на чашку кофе. Придешь?

– Приду, если ты меня поцелуешь! – сказал он и снова попытался ее обнять.

– Ну уж нет! – рассмеялась Инга, ловко увернувшись от него.

Она побежала по улице, тоненькая и юркая, проскальзывая между прохожими. Но все же Мартин настиг ее и втолкнул в парадное. Тяжело дыша, она прислонилась к стене.

– Ну, – сказал Мартин, нахмурив лоб, и тут две руки вдруг обвились вокруг его шеи и горячие губы коснулись его губ.

Что-то сладко заныло у Мартина в позвоночнике, жаркая волна обдала его тело, казалось, она проникла до самых кончиков его волос. Счастье пело в его душе.

– Так ты смотри приходи, – повторила она на прощанье.

Он серьезно кивнул.

– Значит, мы теперь жених и невеста, – сказал он. – Поклянись, что ты никогда мне не изменишь.

– Клянусь, – сказала она.

Взявшись за руки, они побежали по улице туда, где звенела музыка.

На следующий день Мартин проснулся счастливый, точно батрак Йеппе в кровати барона. А вдруг все это только приснилось мне? – испугался он. Нет, то была явь.

Принесли газету: на первой полосе самым крупным шрифтом, каким располагала типография, было написано: «Дания свободна».

Чудесный выдался день, праздничный, весь пропитанный дыханием свободы. Якоб – тот и не ночевал дома, он вернулся под утро, чтобы проглотить чашку кофе да заодно проведать своих.

На широкой груди Якоба висел тяжелый автомат. Он осторожно снял его и поставил в угол, а пиджак повесил на спинку стула. На рукаве у отца Мартин увидел трехцветную повязку – она заменяла ему мундир.

– Сегодня ночью мы заняли все предприятия и мосты, – сказал Якоб, потирая руки. – Кое-где пришлось повозиться с немецкими часовыми, но все же дело пошло, ха-ха, да как еще пошло! Наши ребята дерутся даже лучше, чем я думал!

Карен послала Мартина за хлебом. Булочная была битком набита ранними посетителями, очередь тянулась от прилавка до самой двери. Молоденькая продавщица укладывала в мешочки булки и пышки, только что вынутые из печи. Вошедший булочник весело поздоровался с покупателями и тут заметил Мартина.

– Твой отец – борец Сопротивления, – сказал он и протянул ему огромный пакет со свежим хлебом. – Нет, нет, – сказал он, – платить не надо. Примите сегодня хлеб от меня в подарок! А отцу передай привет.

Все улыбались Мартину, его даже смутило всеобщее внимание. Вернувшись домой, он сказал матери:

– В булочной с меня не взяли денег, потому что отец – участник Сопротивления. – И вернул Карен все деньги, что она дала ему на хлеб.