– Гм… – буркнул Якоб.

– Да, да, – продолжал дядя Вигго. – В деле с Лаусом нам весьма пригодились бы добрые отношения с оккупационными властями. Но что поделаешь, теперь все бросились подражать коммунистам и устраивать засады на улицах, а порядочных людей обзывать свиньями и предателями. Вот до чего у нас дошло, Якоб.

Вигго вскочил со стула и зашагал по комнате.

В волнении он то снимал очки, то снова насаживал их на нос.

– Поверьте мне, – сказал он, – я только и мечтаю о том, чтобы Лаус вернулся к нам, я бы все отдал ради этого… Но боюсь, скоро и вовсе нельзя будет ни на что рассчитывать, а все из-за этих безобразий – диверсий, забастовок и прочих выходок! И как только люди не поймут, что все это – дело рук коммунистов! А коммунисты, как всегда, действуют по указу из Москвы, преследуя везде и повсюду одну и ту же цель – создавать хаос и разрушение. Надо сказать, они успешно осуществляют свой замысел. Да, Якоб, признаться, я глубоко разочарован изменой рабочих; тем, что они отвернулись от нас, социал-демократов. До сих пор я полагал, что благоразумие и осмотрительность не позволят датским труженикам следовать призывам коммунистов. Брать бы им пример с нас, и все бы тогда совершалось мирно и благопристойно, жили бы мы с немцами душа в душу и вышли бы из войны без кровопролития и потерь. Назовите мне более гуманную, более благородную задачу! А теперь один бог знает, что с нами будет.

– Гм… – неопределенно хмыкнул Якоб. – Ты все же пошли это письмо. Поглядим, а вдруг оно поможет.

– Конечно, Якоб, я сделаю все, что смогу, конечно, – забормотал Вигго, снова усаживаясь на диван.

– Но вот что я тебе скажу, – продолжал Якоб, понизив голос. – Даже ради спасения Лауса и таких ребят, как он, я не хочу, чтобы датчане были превращены в рабов и склонили голову перед нацистами!

– Ты это всерьез?

– Да.

– Жестокие это слова в устах отца, Якоб!

– Мы на войне, Вигго, и должны быть готовы к жертвам, другого пути нет. Слишком долго мы смиренно терпели побои, теперь пришла пора дать отпор. Мы и так одумались слишком поздно. А вашу старую песенку про благоразумие, осмотрительность и злых дядей – коммунистов вы приберегите для себя. И вообще я советую вам переменить пластинку, иначе вам тоже не поздоровится.

– Выходит, ты такой же безумец, как и все, Якоб!

– Как и все, да. Ты верно сказал!..

– А вы понимаете, на что идете? Немцы вас по головке не погладят!

– Понимаем, да только мы тоже не намерены гладить ихпо головке!

– Зря я с тобой толковал! – вздохнул Вигго. – Боже, боже, что теперь будет?

Когда спустилась темнота и город окутала ночь, неожиданно всех разбудил какой-то страшный грохот. Взрыв был такой силы, что стекла вылетели из окон и со звоном разбились на мостовой.

Взрыв был делом рук патриотов – под самым носом у немцев они уничтожили железнодорожный мост через реку.

Так была перерезана главная железнодорожная линия, тянувшаяся через всю Ютландию. Восстановить теперь мост нелегко, в воде торчат одни столбы. Весь город злорадствовал и смеялся над фашистами.

– Молодцы наши, здорово провели немцев! – воскликнула Карен. – Сколько было часовых, а вот ведь не углядели!

Третий день продолжалась забастовка.

Время шло. В последнее воскресенье августа вооруженные до зубов немецкие солдаты снова разъезжали по улицам на броневиках. Ощетинившись штыками, они назойливо демонстрировали горожанам свою силу.

Наутро пришла весть: датский флот сам потопил свои суда, датская армия без боя сложила оружие, король стал пленником в собственном дворце, а правительство подало в отставку.

Было это 29 августа 1943 года.

День за днем Мартин провожал Ингу домой. Он нес ее ранец и покорно ждал у каждой витрины, где девочка останавливалась, восторгаясь какими-нибудь нарядами или украшениями. Если же Инга слишком долго задерживалась у очередной лавки, Мартин злился:

– Черт возьми, Инга, пойдем дальше, а не то я швырну твой ранец на мостовую и убегу!

Инга, смеясь, отвечала:

– Ни за что ты этого не сделаешь!

– А вот и сделаю! – говорил он.

– А вот и нет!

– А вот и да!

– А вот и нет!

– Посмотрим, – отвечал он и решительно уходил вперед. Инга тотчас догоняла его. Вдвоем они брели по улицам города, весело перебраниваясь на ходу и поддразнивая друг Друга…

Вот и базарная площадь, здесь они должны расстаться, но Мартин не отдает девочке ранец. Она изо всех сил тянет его к себе, сердито бьет Мартина по рукам и грозится:

– Никогда больше не дам тебе нести мой ранец!

– Больно надо! – отвечает он.

– Кому-кому, а тебе надо. Думаешь, я не знаю, что я тебе нравлюсь? – говорит она, лукаво склонив голову набок.

– Гм… – растерянно мычит Мартин.

Заглянув друг другу в глаза, Мартин и Инга громко прыскают и, смеясь, разбегаются в разные стороны – каждый к своему дому. Мартин несколько раз оборачивается, чтобы посмотреть на девочку. Прежде чем завернуть за угол, она останавливается, машет ему рукой и что-то кричит, но расслышать ее слова он уже не может.

Мартин улыбается, сам того не замечая. Он часто теперь бродит по городу, улыбаясь своим мыслям. Началось это с тех пор, как он подружился с Ингой. Так приятно шагать, мечтая о ней. Впрочем, деловитый, как все ютландцы, Мартин уже решил, что непременно женится на ней, когда они оба подрастут. До чего же здорово они заживут! Но до этого еще так далеко – ужасно далеко, тысячи событий могут произойти за это время и разрушить его мечты. Все это Мартин отлично понимает. Но пусть только кто-нибудь осмелится ему помешать, пусть только попробует!..

Зайдя домой, Мартин оставляет там школьную сумку и снова убегает в город, ведь он теперь служит рассыльным в обувном магазине.

Прежде всего он обязан доложить хозяину о своем приходе. Затем он отправляется на склад. На складе торчат манекены, вынутые из витрин. Здесь же сложены черные таблички с изречениями из библии. Когда-то они висели в лавке, но те времена, когда такие вещи были в ходу, давно миновали. Теперь в магазине висят портреты короля и королевы как свидетельство верноподданнических чувств его владельца, белобрысого, долговязого человека с водянистыми глазами.

Мартину велели навести на складе порядок, но это безнадежная задача. Порядка там быть не может, остается лишь передвигать манекены из угла в угол да временами подметать пол. Впрочем, большего хозяин и не требует. Он только страсть как боится, чтобы работник не сидел без дела. Поэтому он то и дело просовывает голову в дверь и спрашивает:

– Ну как, ты уже сделал что-нибудь?

Главная обязанность Мартина – разъезжать по городу и развозить ботинки богачам – тем, кто считает ниже своего достоинства заходить в магазин. Им присылают всякий раз чуть ли не дюжину пар обуви самого лучшего качества, и они выбирают то, что им нужно. Такую обувь не продают первому встречному. Обыкновенные смертные получают обувь несравненно худшего качества. Сидя в конторе, Мартин не раз слышал, как смазливая продавщица фрекен Исхей говорила клиентам, что магазин может предложить лишь туфли из рыбьей кожи для дам и стандартную обувь для мужчин. Если же клиенты возвращались спустя несколько дней, жалуясь, что рыбьи туфли расползлись в клочья, то им объясняли, что магазин теперь не дает никаких гарантий на проданный товар. Охам и вздохам хозяина при этом не было конца. Ничего в жизни ему так не хотелось бы, говорил он, как продавать людям хорошие ботинки, но что поделаешь, если прежней высококачественной обуви давным-давно и в помине нет. Хозяин лгал: на складе полки до самого потолка были завалены отличной обувью.

Хозяин выдавал себя за добропорядочного человека и патриота. Мартин не раз слыхал, как в беседе с продавщицей тот проклинал немцев; ему так же часто случалось проклинать их, как и говорить о футболе, а этот вид спорта был его страстью. Но стоило немцу заглянуть в магазин, как хозяин начинал дрожать точно осиновый лист и ни в чем не смел ему отказать. Потому что, объяснял он, никогда нельзя знать, на что способен немец. Он говорил с оккупантами по-немецки и беспрестанно оглядывался, как бы другие клиенты не подслушали разговор. Всякий раз он приглашал немцев зайти еще раз – попозднее, после закрытия магазина, и со служебного входа, а уж он постарается раздобыть к тому времени высокие черные сапоги, которые им так полюбились. Судя по всему, слух об этом уже распространился среди немецких офицеров: заказов на черные сапоги поступало очень много, и они выполнялись с лихорадочной услужливостью. «А все же, – как бы в оправдание свое говорил хозяин фрекен Исхей, – я заставляю их изрядно переплачивать!..»