Она так преданно защищает Старика, что Кадровик вспоминает: ему ведь тоже есть кого защищать и о ком заботиться. Что там с его дочерью? Можно ли спросить, что Начальница канцелярии о ней думает?

— Хорошая девочка… — Чувствуется, однако, что она почему-то избегает прямого ответа. — Немного рассеянная, правда, не совсем организованная. И сама еще не знает, чего хочет. Но ты не волнуйся — в конце концов она найдет дорогу в жизни. Они все ее находят…

Кадровик медленно кладет трубку и устало прикрывает глаза.

В телефонной трубке — низкий высокомерный голос на фоне разухабисто лязгающей музыки, как будто Змия подколодного застигли на свадьбе или в дискотеке. Впрочем, это не мешает Журналисту прежде всего обрушиться на своего Редактора. Что за отвратительная манера — показывать статью ее же героям?! Настоящая непорядочность, и профессиональная, и моральная. Теперь понятно, почему эта скотина так поспешила спрятаться ото всех. И что же — вам, значит, не приглянулась моя статья, да? Ну, он так и полагал, что теперь начнутся всякие закулисные интриги, давление, угрозы — не зря ведь фотограф уже тогда, во время их визита в больницу, напоминал ему, что кроме пекарни у вас там есть еще писчебумажный отдел, который вроде бы поставляет бумагу газетам. Ну и что — вы небось полагаете, что в обмен на небольшую скидку в цене бумаги вам положена полная моральная неприкосновенность? Черта с два! И вообще, что случится, если ваш ответ появится неделей позже? Мир от этого не развалится. Ах, вот как, вы хотите, чтобы я вообще отозвал статью? Вас что же, так задело обвинение в бесчеловечности? А может, вы просто испугались реакции покупателей? Знаете, для капиталиста вы как-то поразительно наивны. Неужели вы всерьез думаете, что из-за какой-то статьи хоть кто-нибудь станет бойкотировать ваши продукты? Если бы… Но этого не будет, увы. В наше время, когда человеческое достоинство попирается совершенно в открытую, везде и повсюду, кто там станет обращать внимание на мелкие провинности крупного предприятия?! Ну, подумаешь, бросили свою работницу умирать и даже не поинтересовались, что с ней! Да это, скорее, даже уважение вызовет у нашего задолбанного до беспамятства народа: вот, глядите, есть еще, оказывается, в нашей стране места, где не распускают всякие слюни насчет «человечности», а правят твердой рукой и в результате — как эффективно! А если даже какой-нибудь особенно мягкосердечный простачок и возмутится вашей наглостью — ну и что? Неужто вы думаете, что он пойдет искать на полках супермаркета ваши продукты, чтобы их бойкотировать? Чепуха! Ну, а если вас это все-таки беспокоит, так пожалуйста — присылайте нам свои объяснения, извинения, оправдания, что там у вас есть, только будьте любезны — на следующей неделе. Чао!

— Нет, ни о каких оправданиях или извинениях не может быть и речи! Тем более на следующей неделе! — Кадровик тщетно пытается перекричать грохочущую музыку. — Эта женщина, эта погибшая, смерть которой вы так усиленно пытаетесь на нас навесить, ушла от нас уже месяц назад. Так что во время теракта она даже формально не была нашей работницей, и только по причине небольшой бюрократической путаницы мы продолжали платить ей зарплату и даже выплачивать за нее налог. Всё это проверено. Мы не только не могли знать о ее смерти, но и не должны были знать о ней. И я полагаю, что элементарная порядочность обязывает вас теперь признать свою ошибку и отозвать статью.

Ленивый высокомерный голос сообщает ему, что не может быть и речи о том, чтобы признавать какую-то там ошибку. Интересно, как это она вдруг перестала иметь к вам всякое отношение? Вы что, уже придумали, как похитрее уволить ее, задним числом, чтобы ваша совесть была чиста? А как же с платежкой вашей уважаемой пекарни, которую нашли у нее в сумке? Что это вы всё крутите да изворачиваетесь? Ясно же, что она ваша! И вы обязаны не просто извиниться, вы обязаны еще и немедленно ее опознать, чтобы легче было найти ее родственников и друзей и организовать ей достойные похороны. Это ваш минимальный долг по отношению к своему работнику. Вы ведь достаточно ее эксплуатировали, пока она была жива, так выполните теперь свой долг, и тогда читатели, может быть, простят вам ваше омерзительное бездушие и когда-нибудь забудут об этой истории…

Кадровик буквально задыхается от гнева. Во-первых, всё, что в этой стране когда-нибудь вроде бы забывают, потом обязательно когда-нибудь всплывает. А во-вторых, прежде чем выносить приговоры и раздавать указания, лучше объяснили бы, каким боком вы сами причастны к этой истории. Почему это, интересно, вы не обратились к нам сразу же после того, как обнаружили нашу платежку? Почему это даже из реанимации бегут сообщать прежде всего в газету?

— Во-первых, не в газету, а ко мне лично, — назидательно цедит высокомерный голос. — Во-вторых, в отделении реанимации некогда заниматься документами, они борются за жизнь раненых. Это потом, когда никто не явился ее опознать, и тело отправили в морг, и прошло еще несколько дней, один тамошний патологоанатом, мой знакомый, решил проверить ее сумку и нашел там эту платежку, без указания имени… Кстати, почему это у вас такие анонимные платежки, в вашей пекарне? А, понимаю! Разделяй и властвуй. Скрывай и эксплуатируй. Ну, конечно. Очень похоже на всех вас. В общем, так — мой знакомый не мог ничего разобрать и поэтому обратился ко мне. Мы с ним немного сошлись за последний год, потому что я написал серию статей о том, как работают наши больницы во время терактов…

— Почему же вы не обратились к нам сразу же, когда увидели, кем выписана эта платежка?

— Потому что есть предел и моему терпению. Мое сердце просто лопалось от гнева при виде вашей душевной глухоты и равнодушия, и я решил, что вы заслуживаете небольшой порки, и притом желательно прилюдной. Это уже не первый раз, что крупные предприниматели, вроде вашего хозяина, умывают руки, когда их рядовые работники становятся жертвами терактов…

— Но как же так?! — возмущенно воскликнул Кадровик, понимая, что он наконец нащупал уязвимое место. — Как же так?! Ради какого-то сомнительного «урока» вы готовы оставить погибшего человека на неопределенное время в морге?!

— Что значит «оставить»? — насмешливо удивляется голос в трубке. — В каком смысле «оставить»?

— Оставить ее неопознанной, непохороненной — и все для того, чтобы вы могли заварить свою кашу?

— Вот что, любезный. — Кажется, голос впервые выходит из равновесия. — В отличие от вас, я за каждым конкретным случаем вижу прежде всего общий принцип — низкий уровень общественной и личной порядочности наших преуспевающих богатеев, которые топчут на своем пути всех остальных. Идут по трупам. А об этой женщине вам нечего беспокоиться. Ей уже не важно, она может оставаться там хоть навечно. Я видел таких мертвецов, которые неделями ждали, пока их опознают и похоронят. Это морг при университетской клинике, они там умеют сохранять человеческое мясо…

— Просто невозможно поверить! — гневно говорит Кадровик. — Вы называете умершего человека «мясом», а сами выступаете в крестовый поход против крупных предприятий из-за их, видите ли, «неуважения к умершим»!

Музыка в трубке неожиданно смолкает.

— Уважение к умершим? — В голосе Змия звучит неподдельное изумление. — Вы полагаете, что я сражаюсь за уважение к умершим? Нет, господин хороший, вы ни черта не поняли. А мне-то казалось, что вы уже уловили, что меня нисколько не занимает ваше идиотское «уважение к умершим». Видите ли, граница между живыми и мертвыми абсолютна. Мертвец — это просто неодушевленная материя, и всё. Уважение, страх, вина — всё это относится только к нам самим. Мертвые тут ни при чем, они в этом уже не участвуют. Уж вам-то, как начальнику отдела кадров, полагалось бы понимать, что все несчастья и боль в нашем мире порождены не отсутствием уважения к умершим, а недостатком внимания к живым. Той невыносимой легкостью, с которой вы забываете о почему-то не вышедшем на работу человеке, отказываетесь признать его своим в уверенности, что тотчас найдете ему замену среди других безработных, и так далее. Но я, если мне хочется выжать из нашего скучающего, равнодушного читателя хотя бы толику боли и возмущения всем этим, — я должен оставить эту погибшую женщину безымянной еще на несколько дней. Что поделать, таковы времена. Даже самый высокий принцип приходится растворять в ложечке скандала… Можете мне поверить, если бы не их вонючая щепетильность, этих типов в нашей редакции, я бы и фотографа своего непременно послал, чтобы он сфотографировал ее в морге. Этот мой приятель там, патологоанатом… он сказал… ну, выразился в том смысле… что эта ваша погибшая была если не совсем красоткой, то уж наверняка очень интересной женщиной…