Он коротко объясняет парню и его отцу, что им предстоит сделать, потом поворачивается к Кадровику:

— Вместе с парнем и этим инженером нас тут четверо, не считая моей жены, конечно. Вытащим сами или позовем водителя?

— Зачем нам водитель? — говорит Кадровик. — Вы забыли о тех двух газетчиках, которые заварили всю эту кашу. Заварили кашу, пусть теперь и хлебнут немного.

Подколодный Змий с улыбкой разводит руками, Фотограф тоже кивает в знак согласия, и они впятером, в сопровождении паренька, спускаются в подвальный этаж. Первым долгом гроб проталкивают через узкую дверь в коридор, потом, по команде мужа Консульши, поднимают на плечи и несут к лестнице. Металлический ящик тяжело давит Кадровику на плечо, но прикосновение металла его уже не пугает. Зато паренек явно испуган, даже потрясен этим страшным зрелищем. Не оттолкни его вовремя отец, он, пожалуй, упал бы, потащив за собой всех остальных.

Они медленно, осторожно подымаются по ступеням — муж Консульши и инженер впереди, два газетчика за ними, и Кадровик позади, замыкая процессию, — маневрируя на поворотах и стараясь сохранять равновесие с помощью указаний пожилого мошавника, которые тот отдает попеременно на двух языках, и на обоих одинаково громогласно. Вдобавок всё время тяжело пахнет чем-то кисловатым — не то из гроба, не то от мальчишки, который, похоже, давно не мылся. Действительно, вот он, рядом, — не отстает, старается идти поближе и время от времени протягивает руку, как будто хочет прикоснуться к страшной ноше.

— Извини, что я нарушил предписанную тобой дистанцию, — не оборачиваясь, говорит Журналист. — Ты сам виноват, распорядился, чтобы мы тоже тащили эту тяжесть.

Кадровик усмехается. Ради того чтобы проучить Змия, он может и потерпеть его близость. Тем более что мучительный подъем уже кончается, впереди виден свет, бьющий из коридора.

Некоторые из провожающих, стоя у окон, еще машут своим близким, которые подымаются по трапу на самолет, но тут через весь зал, на плечах пятерых запыхавшихся мужчин, медленно проплывает тяжелый на вид металлический ящик. И даже издали видно, что это гроб. На мгновенье все застывают, а потом слышится взволнованный шепот: кто это? откуда? куда его несут? А когда по залу проходит — тоже шепотом, — что это одна из наших женщин, погибшая при взрыве в Иерусалиме, многие начинают креститься, кто-то вытирает глаза, а кто и просто опускает голову. Все стоят угрюмо и молча, пока эти пятеро заталкивают свою ношу в стоящий перед зданием маленький минибус. А потом один из них, с большим фотоаппаратам на груди, поворачивается к залу и яркой вспышкой запечатлевает эту неожиданную картину слитной, молчаливой скорби перед лицом чужой смерти.

Минибус тяжело проседает в снегу, и водителю приходится долго газовать, пока он трогается с места. Консульша и ее муж сидят рядом с водителем, гроб возвышается посредине. По одну его сторону — мальчик и его отец-инженер, явно довольный, что избавился наконец от тяжкой необходимости возиться с гробом и похоронами, но всё еще, кажется, ждущий какого-то возмещения или компенсации своих застарелых обид, по другую — Кадровик, стиснутый между бойким Журналистом и Фотографом и раздраженный этим неприятным соседством.

Город уже недалеко, но Консульша все еще выговаривает мужу за то, что он не позволил ей перехватить что-нибудь в аэропортовском кафе. Ее ворчливый шепот веселит Кадровика. Он широким жестом открывает одну из своих картонок и предлагает всем угоститься.

Предложение приходится явно ко времени — все проголодались, Консульша и мальчишка даже просят добавки, и все дружно хвалят вкус и свежесть иерусалимских пирогов. Набросились так дружно и энергично, что Кадровик с запоздалым огорчением видит, что в его картонке, по сути, ничего уже не осталось. А он-то хотел угостить старуху мать в ее деревне! Но как был бы рад Старик, узнай он, что именно в эту минуту незнакомые люди в заснеженной далекой стране с благодарностью наслаждаются его халами и пирогами! Не позвонить ли ему? В Иерусалиме, правда, еще рановато, но по такому случаю… Он включает свой спутниковый мобильник, набирает знакомый номер, но ему и на этот раз отвечает домоправительница. Она, видимо, осведомлена о его специальной миссии и, узнав его по голосу, говорит, что хозяин отправился на утреннюю молитву и скоро вернется.

— На молитву? — Кадровик искренне изумлен. Он уже десять с лишним лет работает со Стариком, но никогда не думал, что в нем есть хоть капля религиозности.

— Не всё видать снаружи, — с народной мудростью разъясняет ему старуха его ошибку. Что передать хозяину? Нет, спасибо, ничего. Кадровик не хочет раскрывать свои дерзновенные планы этой чужой женщине, к тому же по-английски. Он рассказывает ей только, каким успехом пользуются тут халы и пироги их пекарни, просит передать это Старику и обещает позвонить попозже.

При виде спутникового телефона Журналист возбуждается. Видимо, после ночного полета и участия в переноске гроба он уже считает себя полноправным членом предстоящей экспедиции и поэтому теперь без всякого стеснения просит дать и ему поговорить с Иерусалимом. Кадровик знает, как дорого стоит каждая минута разговора через космос. Но прослыть мелочным тоже неприятно, и потому всё то время, пока Змий подколодный весело болтает со своими домашними и знакомыми, он сидит, как каменный, закусив губы и упершись взглядом в обозначившуюся впереди белую каменную стену, окружающую город. Интересно, повлияет ли его великодушие на то, как будет выглядеть эта история позднее, в газете? Если повлияет, то это будет только справедливо. Его миссия почему-то представляется ему сейчас не только разумной, но даже благородной и высоконравственной.

Так они и въезжают в город под трескучую, пересыпанную шутками и сплетнями болтовню распоясавшегося Змия. Водитель, умело маневрируя, паркует минибус во дворе большого жилого дома, где размещается израильское консульство, оно же личная квартира Консульши и ее супруга, и они впятером выгружают гроб, аккуратно пристраивают его в укромном, затененном углу, между чьими-то поленницами и мусорными ящиками, и затем старательно укрывают брезентом от чужого глаза.

Теперь настало время разделиться. Кадровика приглашают подняться наверх вместе с Консульшей, а тем временем ее супруг с водителем продолжат подготовку к перевозке гроба в родную деревню покойной. Супруг Консульши первым долгом хочет отправиться к врачу, чтобы показать ему заключение израильских патологоанатомов и выяснить, может ли труп продержаться всё время перевозки, а водитель намерен поискать машину побольше, повыносливей и с более широкими шинами. Двух газетчиков завезут по пути в близлежащую гостиницу, паренек отправится к отцу, чтобы приготовиться к дальней поездке, и только сам его отец, бывший муж, для которого в этот момент наступает завершение всей истории, должен сейчас окончательно распрощаться со всеми. Но он не торопится, напротив — угрюмо стоит, придерживая сына за плечи, как заложника, словно надеется таким образом выторговать у мира, который только и знает, что разочаровывать, что-нибудь из огромного списка недополученного в жизни. Кадровик чувствует укол жалости. Ему, как никому, понятна боль стоящего перед ним обманутого мужчины, и он растерянно оглядывается — чем бы утешить этого изможденного, недовольного человека, который смотрит на него жадным и одновременно злым взглядом. Разве что этим? — и он протягивает ему вторую коробку Старика. Инженер удивлен. Что это? Чем еще они думают от него откупиться, эти сволочные израильтяне? Он вытаскивает из кармана перочинный нож, торопливо вспарывает обвязку и картон, роется среди блокнотов, записных книжек, тетрадей и папок, просовывает руку до самого дна и под конец, не найдя желаемого, с озлоблением плюет и что-то говорит отрывисто и грубо. Судя по тому, как яростно шикают на него и Консульша, и ее муж, это какое-нибудь грязное ругательство на местном языке.