— По-моему, они меня и без того вычислили, хотя я понятия не имею, каким образом. Но какое это сейчас имеет значение! Главное, чтобы вы нас поскорей освободили.

Нас? Что он имеет в виду? Ах, его и гроб? Что, они и гроб зачем-то приволокли вниз? Вот идиоты. Ну, ничего. Всё будет в порядке. Они вот-вот. Им нужно только оформить еще кое-какие документы. Видите ли, этот офицер требует, чтобы мы представили ему справку. Ну да, заявление родственников, что они обязуются забрать этот гроб и похоронить его. С указанием места, даты и времени захоронения.

— Но этот ее бывший муж… разве он не с вами?

О да, он здесь, с ним всё в порядке, он-то готов хоть прямо отсюда отправиться на кладбище и окончить всю эту церемонию еще до полудня. Но тут возникла другая проблема. Этот подросток, ее сын, — он взбунтовался. Хочет во что бы то ни стало дождаться бабушку. Говорит, что не позволит хоронить мать, пока бабушка не приедет на похороны.

— Ну, так в чем же дело? Привезите ее…

Ха! Легко сказать — привезите! Мало того что она живет в какой-то чертовой дыре, так ей даже еще не сообщили о смерти дочери. Нет, не по растяпству. Она, оказывается, несколько дней назад отправилась на паломничество в какой-то монастырь, и никто не знает, в какой именно. Так что теперь нужно ждать, пока она вернется…

— Но это же займет кучу времени! Пока она вернется из этого своего монастыря, пока соберется сюда… А почему он так настаивает, этот парень? И вообще, почему мы обязаны считаться с его капризами?

— Он здесь единственный, кто состоит в кровном родстве с погибшей. По здешним законам расписаться в получении гроба и под обязательством о захоронении имеют право только кровные родственники.

— Ну и порядки! Сколько ему лет, этому полномочному родственнику?

— Тринадцать, четырнадцать, что-то в этом роде… Но на вид намного старше. Не мальчик и даже не подросток. Почти юноша. Беда в том, что у него, как говорят специалисты, сложный характер. Лично мне он показался просто парнем с криминальными наклонностями. Бог знает, что у него в голове и почему он так настаивает на приезде бабушки. Но в любом случае мы целиком в его руках.

— Так что, мне так и сидеть тут, пока вы там разберетесь?!

Где он находится? В багажном отделении, в подвале? Как, его там закрыли? Ну, это уж слишком! Что они себе позволяют, эти таможенники?! Почему он сразу не сказал? Сейчас они постараются его освободить. Если не получится, они пошлют кого-нибудь сменить его в качестве заложника. Нет причин волноваться…

— А я и не волнуюсь. Я человек терпеливый, привык в армии. Просто хочется ускорить дело. Так что давайте освобождайте нас отсюда. И не забывайте держать меня в курсе.

— Да-да, конечно. Кстати, у вас прекрасная связь. Я вас слышу так, будто вы говорите внутри моей головы.

— Это потому, что я говорю по спутниковому телефону. Так сказать, небесная коммуникация…

— Небесная связь, прекрасно! В общем, ждите, мы скоро. Раз уж небеса с нами…

Он отключается. Теперь Кадровик может наконец посмотреть на гроб. Странно, он уже трое суток занимается этой женщиной. С той первой минуты, когда услышал о ее гибели и дал обещание взять это дело на себя. Опрометчивое, конечно, обещание, не исключено, что он слишком поспешил с ним, но сказано — сказано, это дело действительно целиком легло на его плечи. Который уж день он им занимается и только сейчас впервые встречается со своей подопечной, так сказать, лицом к лицу. Не совсем, конечно, «к лицу», в мертвецкой на Сторожевой горе, когда ему предложили взглянуть на ее лицо, он отказался, а сейчас оно, что ни говори, скрыто гробовой доской, но, как бы там ни было, теперь они впервые наедине друг с другом, в одном тесном и закрытом пространстве. Ну, что ж, разрешите представиться, госпожа Рогаева, произносит он с кривой улыбкой. Вот он я, начальник отдела кадров той пекарни, где вы некоторое время работали. То есть это раньше называлось «кадры», а потом Старик переименовал их в пышные «человеческие ресурсы». Ему показалось, что «ресурсы» звучит человечнее, чем «кадры». Короче, я Кадровик. А вы, как я понимаю, — Юлия Рогаева, бывшая работница нашей пекарни, имеющая все права пострадавшего согласно Закону о национальном страховании, не так ли?

Он протягивает руку и прикасается пальцами к холодному металлу крышки. Как это воспарял в своем описании тот лаборант из мертвецкой? «Точно заснувший ангел»? Интересно, только ли потому, что уж очень хотел соблазнить его на опознание, или действительно увидел наметанным глазом какую-то особую красоту в ее мертвом лице? А вот сейчас оно скрыто крышкой гроба, а гроб стоит в багажном подвале чужого аэропорта. Можно сказать, в тамбуре между двумя мирами — ее родиной и его родиной. И ждет освобождения. В сущности, они оба ждут освобождения: она — чтобы вернуться в свою землю, он — чтобы вернуться на свою. Разве что теперь их роли изменились — из ее опекуна он превратился в ее заложника. Да, жаль, что нельзя приоткрыть крышку. Хотя бы сейчас, пока они здесь наедине. Хотя бы на минутку. Тогда бы он попрощался с ней действительно лицом к лицу. И заодно увидел бы наконец, была ли она так уж красива на самом деле. И что это за странная складка была у нее над глазами?

Увы — гроб плотно прижат к стене. И не известно даже, есть ли у него там задвижка или замок. А окно в этой комнатке, кстати, маленькое и расположено чуть не под потолком. Типичное окошко арестантской камеры. Если понадобится проветрить помещение, открывать будет трудно. Что ж, придется проститься с покойницей заочно. Произнесем же и мы нашу надгробную речь: «Прощай, Юлия Рогаева! Чего ты искала в нашей стране? Что ты надеялась найти в нашем Иерусалиме, этом тяжелом, угрюмом городе, который в конце концов убил и тебя? Чем он так удерживал тебя, что ты осталась в нем даже после того, как твой единственный сын бежал оттуда? Почему ты не последовала за ним?»

Странная мысль вдруг приходит ему в голову. Даже если бы гроб сейчас действительно распахнулся — ведь он бы, пожалуй, не знал, как ее встретить! Что, раскрыл бы этот кожаный чемодан, выхватил оттуда ее белое свадебное платье и предложил надеть по случаю воскресения из мертвых? Или угостил ее теми дурацкими пирогами и халами, которые послал с ним Старик? А может, торжественно вручил бы навязанные им нелепые письменные принадлежности? Пусть бы описала, пока не поздно, свои живые впечатления о загробной жизни. Пока они еще не стерлись из ее памяти…

Он пытается представить себе, что бы они сделали дальше, но тут его праздные размышления прерывает резкий телефонный звонок. Опять тот же мужской голос. Ну, как вы там? Не падайте духом. Потерпите еще чуть-чуть. Не волнуйтесь. Мы о вас не забыли. Всем сердцем с вами. Да, уговариваем здесь этого упрямого мальчишку. Если нам и сейчас не удастся его уговорить, я немедленно спущусь к вам на смену. Еще несколько минут…

Ничего страшного, отвечает Кадровик. Он не волнуется. Он вообще никуда не торопится и никого не торопит. Он прилетел специально для этого дела, и он предвидел, что могут возникнуть осложнения. Пусть они там делают всё, что им представляется необходимым, а он будет держаться.

Убрав телефон, он удобней устраивается на стуле, кладет ноги на кожаный чемодан и, не найдя на стене выключатель, закрывает глаза той черной полумаской, которую ему дали в самолете. Пусть они там делают всё, что считают необходимым. Что до него, то он намерен как следует отдохнуть.

Хорошо спится под маской. И хорошо, что спится. Операция по освобождению заложников явно затягивается. Оказывается, в мозгу бдительного офицера-таможенника угнездилась гранитная уверенность, что обмен одного заложника на другого имеет скрытой и коварной целью оставить злополучный гроб на аэродроме, и поколебать эту уверенность Консульше не удается. Поэтому, когда спустя некоторое время Кадровик просыпается от того, что его тормошат, он видит, что его пришли не освобождать, а всего лишь сменять. На смену ему пришел Консульшин муж. Пожилой мужчина лет семидесяти, рослый, с волнистой гривой волос. Простая рабочая одежда делает его похожим на старого израильского кибуцника или мошавника [3]. Улыбнувшись Кадровику, он неторопливо разувается, отряхивает сапоги от снега и грязи, потом стаскивает с себя толстое пальто и, не задумываясь, расстилает его на крышке гроба. Затем вынимает из нагрудного кармана очки, а из заднего — приложение к пятничному выпуску доставленной на самолете иерусалимской газеты и знаком показывает бдительному таможеннику, что тот может идти. Лишь тогда офицер поворачивается к Кадровику и зовет его за собой.