— Ничего?

Чины кивнули:

— Rien.

Парламентарии один за другим откалывались. Посольские чины смылись. Все чаще случались перебои с электричеством, урчание вентиляторов умолкало, температура поднималась, зной становился убийственным.

Когда в предпоследний вечер Мария в одиночестве сидела у стойки гостиничного бара, д-р Фокс воспользовался возможностью. Снял тропический шлем и спросил, усаживаясь на табурет:

— Вы позволите?

— Прошу вас.

— Чем вас угостить?

— Джин. Без льда.

— Без льда? По мне, так чем холоднее, тем лучше! — воскликнул он. — Вы правда считаете, что надо без льда?

— Да. И я бы рекомендовала вам есть только чищеные фрукты.

— Чего вы только не знаете!

— Мои тетушки руководят миссией в Конго.

— Весьма опасное место.

— О, им не привыкать.

Фокс заказал два джина без льда. Выпростал из рукава белого смокинга манжету и сказал:

— Нам бы стоило немного побеседовать.

— Вот как, неужели?

— Мадам, у нас с вами одна цель. Извините за каламбур, но мы оба максисты.С вашей помощью Майер взял старт, я вывел его на национальные подмостки. Он продвигается вполне успешно, вы не находите?

Бармен подал напитки. На стойке горели свечи; снова не было электричества.

— За ваш особенный вкус! Как видите, я следую вашим советам — без льда!

— Я могу говорить откровенно?

— Я прошу вас об этом! — с обидой воскликнул он. — Что вас тревожит?

— С самой посадки меня не оставляет недоброе ощущение.

— Вы полагаете, с этой поездкой что-то не так?..

— Я бы выразилась иначе, — сказала Мария. — Меня все время мучает вопрос: что мы тут забыли?

— А открытым текстом?

— Я подозреваю, что Макса и нескольких его друзей нарочно отправили в буш, чтобы на этапе важных решений убрать их из партийного центра.

— Вы удивительно проницательны. Можно мне называть вас по имени?

— Santé! [65]

— Мария, — сказал Фокс, — Майер обладает подлинной харизмой. Он верит в то, что говорит людям. Ему действительно по душе такие слова, как взаимопонимание между народами, демократия, мир, будущее,и благодаря вам общественность превосходно его принимает. Вы прирожденная First Lady.Иначе говоря: Майер своего добьется. Но для этого ему нужны не только вы, ему нужен и я, как вы, наверно, успели заметить. Я могу кое-что для него сделать в партийном руководстве.

— Ого! Звучит как угроза.

— Это и естьугроза. Предположительно, вы считаете меня дурным человеком. Откровенно говоря, не без оснований: в молодости я сделал ставку не на ту карту. Однако все это давно в прошлом. Мы стали старше, Мария.

— Ваше предложение?

— Ничего сложного. Вы, урожденная Кац, забудете, что я печатал во время войны, а я изъявляю готовность впредь поддерживать Майера. Вот так. На сегодня мне достаточно. Завтра у нас напряженный день. Товарищ генерал, глава государства, прислал нам приглашение. Журнал у нас преимущественно левого толка и об этом приеме заявит весьма громко, можете не сомневаться. — Он допил джин, со стуком поставил стакан на стойку. — Да, Мария, эта поездка в тропики не столь бессмысленна, как вы думали. Если Майер хочет стать заметной фигурой, ему необходимы красивая жена, хитроумный друг и доброжелательная пресса. Без прессы никак нельзя, и поверьте, обвести этих писарчуков вокруг пальца проще простого. Сплошь моралисты, а стало быть, по части смекалки слабоваты. Вы поступили умно, поговорив со мной. При случае возьму реванш. — Он снова привычно усмехнулся: — Полагаю, вы хотите сохранить родительский дом.

— Да, я не могу переехать с малышом в столицу.

— Что ж, возможно, мы найдем выход.

— О чем вы говорили? — заспанным голосом спросил Макс.

Внизу на площади виднелись огненные точки, видимо сигареты солдатни, охранявшей гостиницу. На столике горела стеариновая свеча, и в тусклом ее пламени по стенам скользили огромные, прямо-таки первобытные тени.

— Фокс объяснил мне смысл нашего вояжа, — ответила Мария.

— Он упомянул, что мы христианская партия?

— Нет, не упомянул.

— Жаль. Я надеялся, он тебя образумит. Как христианская партия — увы, я не в первый раз вынужден это подчеркнуть, — мы ставим в центр нашей деятельности семью. Семья — это средоточие, Мария, ядро!И она должна быть вместе, черт побери! Семья собирается вокруг одногоочага, живет под однойкрышей, и я молю Бога, чтобы ты наконец поняла, сколь противоестественна наша жизнь. Знаешь, как меня прозвали? Майер Третий. Майер Третий!Не смейся! Именно тебе я обязан этим позором. По твоей милости я только и гожусь, что инспектировать развалины в Африке…

Вообще-то ей надо было положить этому конец, но она опоздала: большой Кот, творец светлого будущего, уже редуцировал свое «я» до маленького, непризнанного, никем не любимого Майера Третьего. А кто виноват? Как кто? Она, змеюка, не желающая вслед за парком пожертвовать и родительским домом и переехать с сыном к нему, в столицу.

— В угоду тебе, — причитал он, — я согласился на эту нелепую поездку. Африка! — ликовала ты. Макс, давай полетим в Африку! Полный провал — вот что это такое.

Внизу раздался смешок, наверно, фыркнул часовой, а вокруг москитной сетки, под которой они лежали, оба голышом, мокрые от пота, вились целые стаи мотыльков, мух, москитов. Потом подъехал джип, старая тарахтелка, захрустел под сапогами гравий, послышались тихие голоса; неподвижная пара на кровати вслушивалась в африканскую ночь, внимала отчаянному вою и визгу, не то собачьему, не то шакальему, порой словно бы совсем рядом с гостиницей, порой где-то в отдалении. Джип угромыхал прочь; жужжание стало совершенно невыносимым, воздух — как густое желе. За стеной временами слышались шаги: Фокс ковылял в туалет, тщетно дергал цепочку смывного бачка — водопровод тоже не работал, а ядреные дезинфицирующие средства, которые разбрызгивали повсюду, скоро окажутся не способны заглушить вонь фекалий. Когда взошло солнце, испорченный ангел просунул свои крылья сквозь поломанные планки жалюзи, окрасив комнату-аквариум в грязновато-багровый цвет. Макс кричал? Нет, скорее, смеялся, полуиспуганно-полувесело. Она со всей силы вонзила ногти ему в спину, во влажную белую плоть, из царапин выступила кровь, смешалась с потом, взблеснула в рассветных лучах. Вообще, это не в ее правилах, отнюдь не в ее, но на сей раз она хотела пересилить его сон. Ей было невмоготу терпеть его отчужденность, и как знать, возможно, в тот миг, когда она вцепилась ногтями ему в спину, из глубин души всплыло воспоминание: первая ночь любви с Максом. С этой точки зрения ее поступок был не атакой, не агрессией, а мучительной попыткой рвануть его тело в прошлое, в убогую, пропахшую фенхелем, пóтом и бедностью комнатушку столичного пансиона, где накануне ее приемного экзамена они впервые любили друг друга.

— Послушай, Макс…

— Да, Мария, я тебя тоже. Но пойми наконец, мы должны быть вместе!

— А Луиза? Что будет с Луизой?

— Поместим ее в дом престарелых.

— Я люблю Луизу.

— Выбор за тобой.

— Я не откажусь от дома.

— Ладно, тогда расстанемся.

— Слушай, — шепнула она ему на ухо, — Фокс хотя и хитрец, но от shakehands [66]с революционным генералом тебе проку не будет.

— В прессе будет.

— В прессе, но не среди народа. Нам нужны и те и другие. Как левые, так и правые. В своем лице ты должен предложить им примирение противоположностей… Макс, ты что?

— Не так громко, старушка, стены тонкие.

— Ну и пусть, — хихикнула она, — пусть твой покровитель услышит…

Вот так сюрприз! Мальчуган был здоров. Из носа у него не текло, кашель прошел, температура тоже, а когда Луиза в подобострастной позе внесла в гостиную банановое пюре, малыш с аппетитом принялся за еду. Господи, мальчуган чувствовал себя просто замечательно, вернувшейся домой матери пришлось несколько раз кашлянуть, только тогда он обратил на нее внимание.