— Добрый вечер, — раздается чей-то голос.
Я оборачиваюсь.
На вид шестьдесят — шестьдесят пять. Толстый слой пудры. Тучная. Пышногрудая. Тяжелый подбородок. Черное пальто, белая сумочка. Сталь в глазах.
— Вечер добрый, — улыбаюсь в ответ.
— Тоби, не так ли?
Клиентка надвигается на меня с неожиданной для ее комплекции прытью и подставляет напудренную щеку.
— Можешь называть меня Памелла, — снисходит она.
— Приятно познакомиться, Памелла, — отвечаю я, целуя ее в щечку.
— Ну что ж, замечательно. — Моя немолодая дама придирчивым взором изучает себя в зеркале, поворачивает голову под несколькими углами, не сводя с отражения бдительного взгляда, плотно сжимает губы, взбивает рукой прическу, приглаживает ладонью пальто — проверка окончена: она удовлетворена. Одаривает меня победной улыбкой, расстегивает сумочку. Просмотрев ее содержимое, вытаскивает чек и протягивает его мне. Закрывает ридикюль.
На чеке указана сумма в триста фунтов.
— На дорогу и прочее, — говорит она. — Не пора ли?
В холле я натыкаюсь на юнца с хилыми ляжками, разряженного в молескиновые джинсы и шелка. У него красивые пышные волосы и испуганная улыбка. Памелла прижимается ко мне и шаловливо подхватывает под локоток.
— Мой муж, сэр Дерек, прощает женушке мелкие шалости, — мурлычет она. — Я отвечаю тем же. — Старая кокетка устремляет на меня стальной взгляд, в котором сквозит некий намек на юмор. — У него свои Руперты, у меня, — она с силой стискивает мой локоть, — свои Тоби. Когда доживешь до наших лет, научишься воспринимать жизнь проще.
С этими словами она ведет меня к ждущему у дверей такси. По пути я решаюсь промямлить Руперту что-нибудь вроде «приятно познакомиться», как вдруг замечаю в коридоре зловещую тяжеловесную фигуру сэра Дерека, который надвигается на Руперта со спины, — и слова приветствия застревают в горле.
Памеллу не назовешь ценительницей высокого искусства. Истории знакомы примеры, когда жены крупных промышленников прививали себе вкус к культуре, но наша Пэм к ним не относится. Из всего многообразия театральных постановок она выбирает постельный фарс в лучших традициях Вест-Энда под названием «Твоя жена в моих брюках!». Честно говоря, пьесу я смотрю кое-как: мы сидим в частной ложе, и я чувствую себя угодившим в мышеловку — Памелла мертвой хваткой вцепилась в мою коленку и не желает ее выпускать. В любом случае сюжет постановки крайне запутан. Актеры уходят со сцены и появляются вновь с невероятной быстротой, то и дело повторяя фразы, от которых зритель, по расчету автора, должен покатываться со смеху. «Но ведь это мои брюки!» — эту реплику я вспоминаю с особым отвращением. Когда ее произносят в пятый или шестой раз, зрители в партере буквально держатся за подлокотники, чтобы не попадать с кресел в припадке необузданного веселья. Причем радость сильнее охватывает тех, кто заплатил за свои места больше. (Исключая, конечно, публику в корпоративном секторе — те подремывают, беспокойно вздрагивая во сне, и чуткий сон их нарушают лишь бульканье в кишках да периодически пробуждающийся интерес к текущему индексу промышленных акций.)
Во втором действии ситуация накаляется — виной тому послужил бокальчик шардоне, выпитый в антракте. Публика настолько захвачена происходящим на сцене действом, что Памелла без всякого стеснения переходит к более откровенным действиям. Ее рука отпускает мое колено и решительно направляется вверх по ноге с упорством полярного исследователя. Пэм не пасует перед трудностями. (Ранульф Файнц [17]гордился бы такой последовательницей.) Ее не так-то легко сбить с пути: я ерзаю, трясу ногой — все безрезультатно. Наконец, к своему несчастью, я больно зажимаю ее руку между своих костлявых бедер, отчего рвение Пэм воспламеняется с новой силой. Рука движется все дальше, она все ближе к цели, а ее владелица томно улыбается моему правому уху. И вот — вожделенный Северный полюс, и я в ужасе понимаю, что теперь она непременно захочет разбить здесь лагерь.
Я мог бы вскочить и убежать, ведь в мои обязанности не входит разыгрывание в театре интимных сцен. Но что поделаешь — оплачено.
Шершавый грубый язык Пэм касается моей мочки. От нее исходит жар разгоряченного жадного дыхания, и меня охватывает девственная дрожь. Памелла сжимает все сильнее, рассвирепев от желания.
Я поворачиваюсь и смотрю ей в лицо: стальной взгляд, накладные ресницы, обвисшие складки на щеках, грубая акулья кожа, глубокие морщины в толстом слое пудры. Пожалуй, ей все семьдесят. Закрываю глаза. (Единственное, что мне теперь остается, — цинично отдаться.)
— Будь со мной ласкова, — шепчу я.
Все закончилось. Мы лежим на убранной шелком постели в ее безразмерной, залитой ярким светом спальне размером с танцплощадку, и ей хочется поворковать.
— Знаешь, что мне в тебе нравится, Тоби, — говорит Памелла, гладя меня по голове, — ты не красавчик.
На второе свидание иду как в бой — решительно и без колебаний. Первая кровь пролита, и теперь я смело взгляну врагу в лицо.
Правда, эта встреча, должен признаться, принесла мне настоящее облегчение, и я чувствую себя настоящим героем. Я самоутвердился в собственных глазах и, если не считать нескольких припадков жесточайшей дрожи, выдержал испытание молодцом. Моя клиентка, вполне обольстительная женщина за сорок с пепельного цвета волосами и кислым выражением лица, — безупречная, пунктуальная австрийка, жена какого-то дипломата, к счастью для меня, не отличающаяся особым дружелюбием.
Когда все закончилось, она встает. Надевает платье и молча поворачивается ко мне спиной — немое требование: молния.
— Я, — начинает австрийка, опустив вперед голову, чтобы мне было удобнее застегивать крючок, — как вы это говорит, нье выбьирать глазами. — Поворачивается ко мне лицом и, глядя в упор своими темно-серыми глазами, продолжает: — Мне с фами комфорт — фы не слишком красифый, Тоби.
Неделю спустя она снова меня вызывает, и так мы с Маргаритой становимся постоянной парой.
Когда моя третья клиентка заводит ту же песню: «У тебя есть одно неоспоримое достоинство, Тоби…», я ее вынужден перебить: «Да-да, я не слишком хорош собой».
— Верно, сладенький, — Берет меня за руку и смеется. — Нам, женщинам в годах, легче быть с теми, у кого много недостатков. Тогда не кажешься себе такой уж ущербной.
— Я очень рад за вас.
На следующий день я шагаю по Тоттнем-Корт-роуд, прохожу мимо лотка с одеждой, и вдруг взгляд мой приковывает яркая надпись на футболке: «Все мы проститутки».
— Вам, мой друг, уступлю за пять фунтов, — говорит морщинистый продавец, притопывая ногами от холода.
Не могу устоять перед таким соблазном. По правде говоря, я покупаю две.
По роду своей профессиональной деятельности мне приходится иметь дело с женщинами разных пристрастий и комплекций. В большинстве своем они богаты и вполне счастливы. И ни одна из них не стремится к значительным переменам в своей жизни. Им просто нужна компания на вечер в лице молодого мужчины, которого можно будет пригласить домой и провести с ним страстную (или будто бы страстную) ночь в постели. Все элементарно как дважды два. На следующее утро клиентка прощается со мной, вокруг нее витает ореол спокойствия и тихой радости, а над головой светится нимб, и я понимаю, что поступил правильно. Наверное, я все-таки занимаюсь нужным делом.
Мне хорошо платят. И роскошь, в которой я внезапно стал купаться, тоже что-нибудь да значит. Теперь я завсегдатай частных лож королевского оперного театра «Ковент-Гарден» и пью шампанское трижды в неделю, нередко марочное. Мой банковский счет с каждым днем все здоровее, а деньги тратить не на что. Я провел неделю в Париже за счет клиентки, побывал в Нью-Йорке. Мне уже не в новинку обедать в ресторанах высшей марки, где отличный, но темпераментный шеф-повар считает себя вправе выйти в зал и наброситься на посетителя с кулаками, если тот посмеет попросить перца. Меня узнают в «Ле Гаврош», «Обержин», «Лейнсборо» и «Ритц», я ночую и завтракаю в самых дорогих отелях самых фешенебельных районов Лондона. Своим родственникам и друзьям я неизменно говорю, что в рабочее время подрабатываю дома. Иначе говоря, устроился неплохо. Кэт смотрит на меня с недоверием, подозревая, что я продаю школьникам крэк или тайно встречаюсь с какой-нибудь знаменитостью.
