Вернувшись, я увидел, как малыш-динозаврик вылупляется из яйца лишь затем, чтобы тут же попасть в ласковые руки Ричарда Аттенборо. Оставалось надеяться, что в этот же самый момент в параллельной новорожденный малютка Ричи очутился в острых когтях тираннозавра Рекса. Алан с Клэр самозабвенно уставились в экран.

Я закрыл глаза, чтобы хорошенько все обдумать. В сетчатку впечаталось остаточное изображение Аланова профиля. Все вертелось вокруг Клэр. Я чувствовал, что, если на нее надавить, она мне все расскажет. На экране началась долгая погоня, и я как зачарованный вперился в мелькание картинок. Когда над Лорой Дерн нависла динозаврова лапа смерти, я посмотрел туда, где сидели Алан и Клэр.

Их не было.

Я подскочил в кресле.

В панике вылетел в фойе. У стеклянных дверей менеджер в светло-зеленом блейзере выравнивал на стойке стопку рекламных проспектов.

— Сейчас никто не выходил?

Он покачал головой. Я помчался назад и забрался на ярус. Может, они просто перебрались наверх, на места получше? Я был уже у самой задней стены, когда вдруг щелкнул фонарик и в мой несчастный живот вонзился луч, похожий на луч лазерного пистолета.

— Билет у вас есть? — поинтересовался бестелесный женский голос.

Я показал ей корешок билета, после чего она неодобрительно цокнула языком и, освещая путь фонариком, препроводила меня вниз, к дешевым местам. В отчаянии озираясь по сторонам, я вдруг увидел Клэр. Она пробиралась вдоль одного из передних рядов, и ее силуэт был отчетливо виден на фоне экрана. Когда она села, я испытал неимоверное облегчение. Если Алан ушел, а ее оставил, это только облегчает мою задачу.

Динозавры бесновались вовсю, но мне было не до них. Я следил за Клэр. Второй раз ее упустить — это уже слишком. Сюжет фильма выступал в роли скрепки, удерживающей вместе разрозненные сцены со спецэффектами. Живот продолжал болеть. Я ерзал в кресле и мысленным взором видел, как неоново-оранжевый франкфуртер извиваясь ползет у меня в кишках, словно спелеолог в лабиринте пещер. Кто-то прошел прямо у меня за спиной, но, оглянувшись, я никого не увидел. Фильм все не кончался, в голове начался какой-то стук. Солпадеина бы сейчас тониного… По телу бежал жар, кожу как будто кололи иголочками. Господи, вирус, что ли, подхватил? И лоб горит. Я подался вперед и влез рукой в мягкий комок жвачки, прилепленный к обивке. Лицо мгновенно покрылось мелкими каплями пота, франкфуртер начал проталкиваться на выход.

Ноги зудели, я трясся, холодный пот застывал на майке. Меня бросало то в жар, то в холод, но я твердо решил дождаться конца фильма. В животе бурлило, страшно хотелось выйти, глотнуть свежего воздуха, но я не мог позволить себе упустить Клэр. Я посмотрел в ее сторону и увидел, что Алан вернулся.

Я корчился в кресле. Я был уверен, что хот-дог был отравлен. Новые симптомы все, как один, вписывались в клиническую картину. Приступ тошноты подтвердил диагноз, а непереносимая жажда исключила последние сомнения. В скором времени, кстати, она перекрыла все остальные симптомы. Как обезвоженный рейвер в туалете ночного клуба, мой пересохший язык обшаривал небо в поисках влаги. Я посмотрел на светящийся циферблат часов. Ничего, по времени скоро уже должно кончиться.

Жажда стала непереносимой. Я обливался потом, мне казалось, что я сейчас упаду в обморок. Если сейчас не попить — все.

Я осторожно поднялся на ноги и чуть не упал — накатила тошнота. Мне было даже паршивее, чем я ожидал. Цепляясь за спинки кресел, я медленно пошел вдоль ряда. Майка липла к спине, ноги были ватные. Я добрался до выхода, шаркая взлез по лестнице, ведущей в фойе, и направился к киоску с едой. Продавщица сидела за прилавком и читала журнал «Хелло!». Я вылавировал к ней по бурному морю ковра и попросил стакан воды.

— Воды у нас, к сожалению, нет. Может, вам газировки налить?

Я пошатнулся и навалился на прилавок.

— Вам нехорошо?

Мир то расплывался, то снова обретал четкость. Тело было слеплено из холодной замазки.

— Ничего, нормально. Гриппую малость. Мне, пожалуйста, газировки, самый большой стакан.

Меня знобило.

Продавщица взяла металлический шланг с соответствующим номером на кнопочке, нажала ее, и в бумажное ведерко струей брызнула прозрачная жидкость.

— Пожалуйста. Может, вам все-таки сесть?

Я покачал головой, принимая у нее литровую емкость с «Севен-Ап». Чтобы поднести ее ко рту, понадобились обе руки.

— Фунт сорок, — сказала продавщица.

Я отсчитал деньги, еще раз глотнул как следует и повернулся, собираясь уходить. Продавщица закричала. Я резко обернулся. Ко мне подбежал менеджер в зеленом блейзере и вцепился мне в плечо.

— В чем дело? — спросил он.

— Шафраз, смотри, у него вся спина в крови! Господи, и ноги! — вопила продавщица, запертая за своим прилавком. Шафраз не успел еще развернуть меня и посмотреть, что там такое, как она метнулась к настенному телефону.

— В «скорую» звони, Дениз. Живо! — велел он.

Она трижды ткнула пальцем в девятку.

Онемев от ужаса, я пощупал собственную поясницу. Под рукой было влажно и липко. Я отнял ладонь. Ладонь была в крови. В розовом неоновом свете поблескивала вязкая коричневая жидкость. Я отключился.

Очнулся в больнице. От болеутоляющих — слабость и резиновый вкус во рту. К правой руке приделана капельница с прозрачной жидкостью, к левой приникла Лиз. Пластиковая трубочка капельницы уходила под марлевую повязку на тыльной стороне ладони. Из повязки торчал зеленый пластмассовый краник. Тоненькая струйка крови по трубочке втянулась в емкость с прозрачной суспензией и тихо клубилась в ней, как сигаретный дым в замедленной съемке. Как будто эктоплазма понемногу высасывала из меня живую кровь. Я резко сел, но Лиз уложила меня обратно на подушки. К шее была приделана поролоновая опора для затылка, как та, что была на Алане, когда он приходил ко мне в больницу.

— Тихо, тихо. Не бойся. Все хорошо, — твердила Лиз, пытаясь спрятать беспокойство под дрожащей улыбкой.

У нее были темные круги под глазами. Кажется, в этот раз она даже одевалась второпях. Инь и янь у нее на майке льнули друг к другу, как пара взаимозависимых слезинок.

— Что там? — спросил я, указывая на капельницу.

— Ничего такого: глюкоза да антибиотики. Постарайся не ворочаться, ладно? А то ты тут метался, иголка могла выскочить. — От нервного напряжения голос ее звучал почти раздраженно.

— Капельницу сейчас поменяют. У тебя ничего серьезного, скоро поправишься… Господи, как хорошо, что ты живой.

— Что случилось, Лиз? Что за хрень вообще?

— Тебе в кино кто-то бритвой шею порезал сзади. Кровопотеря была страшная — почти литр восемьсот.

Лиз сильно закусила губу, словно из сострадания решила присовокупить к моей кровопотере несколько капель собственной крови.

— Господи боже. — Я потрогал себе шею сзади, просунул пальцы под поролон и нащупал под бинтом длинный шов там, где кончаются волосы.

— В полиции уже знают кто?

— Нет пока. Это, конечно, ужас, но, слава богу, ты уже выкарабкался. Тебе переливание сделали. Завтра тебя уже отпускают. Ну, в крайнем случае, послезавтра… — В ее глазах была усталость и напряжение. — Господи, это даже представить себе невозможно — просто вот так подойти и бритвой… Безумие какое-то. Доктор говорит, тебе повезло, что ты жив остался.

— Что-то не очень мне везет в последнее время. Не понимаю как это я вообще, ничего не заметил.

— Доктор говорит, ты мог и не почувствовать. Там так тонко прорезано — как будто бумагой и не глубоко. Он тебе, кстати, здорово швы наложил, очень аккуратно.

— Сколько швов?

— Где-то пятнадцать, наверно. Но очень маленькие, я видела, когда тебе повязку меняли.

— Хорошо.

Я снова пощупал шов. Стежки казались мне вереницей черных мух, облепивших рану, сосущих кровь из открывшегося во мне добавочного рта.

— Ты постарайся сейчас отдохнуть, хорошо?

— А где я?