Следующие полчаса мы разбирали происшествие, причем ходили по кругу и в итоге ни к чему не пришли.
— Ну как йога? — спросил я, понимая, что, если ей и удалось немножко расслабиться на своих занятиях, эффект давно уже сошел на нет из-за моих новостей.
— Хорошо. Мэри тоже была. Мы в основном дыхалкой занимались.
— Как гуру Герри поживает?
— Еле живой. У него подружка новая.
Лиз отвернулась к зеркалу и принялась поправлять волосы. Этот Герри, хиппарь паршивый, — ее тренер по йоге. В том году они с ним пару раз переспали. Этот факт всплыл во время одной из терапевтических бесед с Джоанной, и я до сих пор еще не полностью оправился от удара.
Лиз пошла в душ, а я остался понуро сидеть на диване в смертельных оргоновых лучах телевизора, перебирая останки нашей семейной жизни. Некоторое пресыщение друг другом, проявившееся, в полном соответствии со статистикой, на седьмом году супружества, за два года переросло в язву желудка. Благодаря услугам Джоанны (девяносто фунтов в час, между прочим) нам пока удается избежать разговора о разводе, но друг к другу мы по-прежнему холодны, как мороженая треска. Отношения свелись к привычному отправлению ритуала. Ритуал неуклонно упрощается. У Лиз что-то с трубами. У меня спермиев кот начихал, и с каждым подсчетом все меньше. Мы прошли пыльной тропой, в конце которой виднеется оплетенная паутиной чашка Петри. [10]Мы перепробовали все имеющиеся лекарства, но Лиз так и не забеременела. Мы живем вместе только потому, что привыкли, а поодиночке страшно. Интересно, теперь, когда денег не будет, сколько мы с ней протянем?
Эти самые мысли и привели меня на занятия по методу калифорнийского доктора. Теперь они снова накинулись на меня уже на родном диване.
«Сядь прямо, — сказал я себе. — Отключись от разрушительных мыслей. Это все негативные установки, и ты можешь их изменить». Я с усилием оторвал себя от дивана, выключил ящик и пошел наверх. Надо поработать с зеркалом.
В душе плескалась Лиз. Я дошел до спальни, разделся, сел в позу лотоса перед зеркалом в полный рост и вознес хвалы белому Будде, восседавшему напротив меня. Мой взгляд скользнул по моему собственному отражению от желтоватой кожи вокруг подмышки до груди, потом до марципановых складок живота и ниже.
— Ты божество, ты лотос о тысяче лепестков, — начал я тоном заклинателя. — Ты совершенен, но с каждой минутой ты становишься совершеннее, ты — первый самец стаи, божественно спокойный в своем великолепии…
Минут через десять я встал, взял со спинки кресла свой старый свитер и оторопел: вместо кусачей, как репей, шотландской шерсти, познавшей превратности полного цикла в стиральной машине, я держал в руках нежнейшую, почти что кашемировую вещь. Я понюхал рукав, решив было, что тут не обошлось без какого-нибудь нового революционного смягчителя ткани, но не учуял никакой отдушки. Свитер пах исключительно натуральной шерстью. Это было странно и даже загадочно, но я велел себе не заморачиваться, а получать удовольствие. В конце концов, я это заслужил.
Вошла Лиз в чалме из полотенца и небрежно сбросила халат. Я подошел сзади и поцеловал ее в шею. Она обернулась и обняла меня, вся горячая после душа, источающая легкий белый пар. Ее большие глаза влажно блестели, а белки были яркие и девственно совершенные, как ее новенькие кроссовки. Мятая кожица вокруг глаз разгладилась, исчезли темные круги от анаши. Даже расширенные поры у нее на лице как будто сузились, а вялая линия щеки снова обрела былую четкость.
И дело тут было не в благоприятном освещении: в свете прикроватной лампы мне хорошо была видна моя собственная лапа, лежавшая у Лиз на плече, — вздутые синие вены переплетались под дряблой кожей, как корни сикоморы. Быстро твердея внизу, как ствол указанного дерева, я с великим удивлением обнаружил, что вожделею к собственной жене. И, как только я оправился от потрясения и отдался накатившему чувству, для меня настало райское блаженство. До меня вдруг дошло, что в этот раз не надо будет в погоне за оргазмом представлять себе других женщин и внутренним киноаппаратом проецировать порно на спинку кровати.
И все же, прежде чем слиться с женой в единое целое, мне необходимо было пописать, а посему я пошлепал в ванную. Там горел свет, а в воздухе витал пар и восхитительный густой аромат духов. На полу валялись Лизины спортивные одежки — ты моя растрепка сладенькая! — а коврик был залит водой.
Выписывая над унитазом совершенную параболу, я заметил, что всевозможных пузыречков рядом с жениной раковиной стало как будто еще больше. Словно мази и притирки размножились в приторно-пахучей атмосфере. Там же стояли два открытых флакона с духами, ради которых я опустошил свою карточку «Баркли» в Нью-Йорке. Я надел обратно крышечки и направился в спальню.
Глянул на дверь и остановился. В верхней части панели обнаружился пульсирующий участок размером с большую тарелку. На блестящей поверхности краски вскипали пузырьки, кружили маленькие водоворотики — в общем, было очень похоже на космические съемки «Вояджера»: замерзшая планета, и ветер гонит по ней пыль. Я всмотрелся внимательнее. Движение замедлилось до млечно-муаровых переливов комбинационного искажения и перешло в мерцание, какое бывает на пруду в ветреный день.
К чему бы это? Я открыл дверь и обомлел: на краю кровати какой-то тип имел мою жену. Он уперся ногами в комод и дергался с такой лихорадочной быстротой, что в глазах у меня расплывалась телесная муть.
— Лиз! — заорал я.
— Стив! — взвизгнула она, сотрясаемая неизвестным обидчиком.
Я вцепился ему в волосы, рванул назад (он оказался слабее меня) и приложил его о гардероб. Потом в белой ярости бил и топтал его, уже лежачего, пока Лиз не крикнула:
— Перестань!
Она была в шоке, она пыталась что-то сказать, но рыдания душили ее.
— Все, — сказал я. — Все кончилось, все хорошо.
Мысли проносились в голове на бешеной скорости.
Я смотрел на голого врага. Он лежал, съежившись на полу, и стонал от боли. На спине у него красными пятнами проступали следы моих пинков. Хорошо бы у него оказалась гемофилия.
Хотел позвонить в полицию, но Лиз вцепилась в меня мертвой хваткой.
— Стив, — простонала она. — Стив…
— Ничего, ничего. Я здесь, я с тобой, — бормотал я, целуя ее и гладя ей голову.
— Что ты сделал? — закричала она.
Лиз вся побелела, ее трясло. Внезапно она разрыдалась и повалилась на кровать.
Я перекатил противника на спину и в ужасе отступил.
Стены заплясали.
У него было мое лицо. Мое! Что же это? Я взглянул на Лиз. Она заслонялась руками, раскрыв от ужаса рот. Человек на полу еще дышал.
— Смотри! — грозно сказал я, указуя на тело, распростертое на ковре. — Что это? Что тут вообще творится?
Лиз по-прежнему рыдала в подушку. Сердце у меня пустой консервной банкой колотилось о ребра.
Я заставил себя взглянуть еще раз. Да, моя голова, мой нос картошкой, такая же ямочка на скошенном подбородке. Но линии лица отчетливей, и общий вид не такой поношенный, даже почти что привлекательный. Растительность на голове намного гуще, волосы блестят, и седины в них меньше, чем у меня. Да и стройней он намного, и член — грустно, но факт — член у него тоже больше. (Хотя, может, это просто эрекция еще не спала?) Пока я рассматривал поверженного самозванца, Лиз приподнялась и села на кровати.
— Кто это? — спросил я, уже зная ответ.
Я видел его каждый день всю свою жизнь. Это он отражался в витринах, это он смотрел на меня из зеркала, когда я обрабатывал подбородок уникальным тройным лезвием.
Лиз била дрожь. В лице ее отражались все мучения нашей совместной жизни. Вдруг она сорвалась и побежала вниз, стремясь покинуть стены, где свершилось ее невольное грехопадение.
Я постарался успокоиться по калифорнийскому методу. Я закрылся в гостевой спальне, но окружающий мир лез в глаза с навязчивостью эксгибициониста, газом просачивался в дверную щель, фонтанчиком бил из прожженной дырки в ковре… Неуспокоенный, я вернулся в спальню.
