Одним из высоких черных домов и оказался отель «Резиданс 51». Он мог бы быть грязной городской больничкой, мог бы быть муниципальным многоквартирным клоповником, мог бы быть полицейским комиссариатом, но это был отель. За стойкой ресепшена дремал какой-то хмырь, не говоривший толком ни по-французски, ни по-английски, ни по-немецки. Он изъяснялся на дикой смеси языков с уверенностью человека, которому безразлично, поймут его или нет. Паспорт Фреда он долго изучал с тем же выражением, что и женщина в аэропорту, как будто подозрительность была здесь возведена в культуру.

Перед тем как подняться в свой номер, Фред спросил, можно ли отсюда позвонить. Хмырь кивнул на телефон-автомат в углу и что-то путано объяснил, кажется, на редкость сложную тарифную систему. Фред попробовал с кодом и без, с международным и без, потом без нулей, показавшихся ему лишними, но был вынужден скрепя сердце признать, что поговорить с женой не удастся. Наверно, есть какая-то тонкость, надо будет спросить завтра, до совещания. Он решил подняться в номер, сон накатывал с силой морского прилива, почти до дурноты.

Хмырь с ресепшена проводил его до двери. Номер был с минимумом удобств, крошечная ванная сомнительной чистоты, платяной шкаф напротив кровати и окно, из которого не открывалось никакого вида, выходившее на водосточный желоб, по которому стекал талый снег вперемешку со льдинками. Оставшись один, он на всякий случай еще раз попытался дозвониться по мобильнику. Не вышло. Принимать душ сил не было, сил едва хватило сходить в туалет, раздеться и дотащиться до кровати. Он лег, послушал немного, как стучит дождь по оконному стеклу, и выключил свет.

На него кто-то смотрел. Он был в этом уверен. За долю секунды перед темнотой увидел что-то, но не успел понять, что именно. Несколько минут он лежал, боясь шевельнуться, потом включил свет. Посмотрел направо, налево. Ничего. А потом он увидел, что это было, — на шкафу. Зверек, похожий на обезьянку, только с огромными глазами, пристально смотрел на него. Фред вскочил и потянулся к своей одежде. Зверек моргнул. Фред оделся, не сводя с обезьянки глаз, сунул ноги в туфли и пошел вниз, жаловаться хмырю на ресепшене.

Тот увлеченно смотрел передачу по телевизору, его очень интересовало описание технических характеристик тяжелого мотоцикла. «В моем номере на шкафу обезьяна!» Хмырь с ресепшена поднял глаза, нахмурил брови, потом до него, похоже, дошло, о чем речь, — «не обезьяна, коала!» Фреду было без разницы, обезьяна, коала, один черт. «Ну, и что мне прикажете делать?» Хмырь улыбнулся ему и объяснил, с усилием извлекая скудный запас французских слов из глубин памяти: «Он здесь привык. Он не кусается. Тихий. Не трогать. На улице холодно. Он любит в этом номере. Любит на шкафу».

Фред валился с ног, у него не было сил ни вникать, ни ломать голову, что делать. Он вернулся в номер.

Коала был на том же месте, полусидел, полулежал в какой-то чудной позе на шкафу под потолком и смотрел своими глазищами величиной с десертные тарелки.

Фред разделся под взглядом зверька, лег и выключил свет. Коала смотрел на него, он это знал, такое странное было ощущение, как будто миллиарды иголок кололи все тело. Он повернулся на один бок, на другой, услышал какой-то тихий звук и готов был поклясться, что это коала пукнул.

Он подумал о жене, которая ждала его звонка, о сынишке, который кашлял, и наконец уснул мутным сном без сновидений, тяжелым, как мраморная плита.

Первое, что он увидел утром, был лупоглазый взгляд коалы, устремленный прямо на него. Спал ли он ночью? Закрывает ли вообще когда-нибудь глаза? Фред в этом сомневался. Бледный свет от грязного снега просачивался сквозь полузадернутые шторы, не обещая ничего хорошего на этот день. Фред встал, наспех принял душ. От воды исходил слабый запах сероводорода, слегка напоминавший болотную вонь. Несколько раз он пытался закрыть дверь ванной, но она все равно оставалась приотворенной настолько, что, вытянув шею, коала мог наблюдать за ним. Положение стало совсем уж невыносимым, когда Фред обнаружил, что дверь туалета тоже не закрывается и что, еще немного вытянув шею, коала наблюдает за ним и там, с любопытством ученого, открывшего новую форму жизни.

Совещание прошло ни шатко ни валко. Решить ничего не решили, обсуждали маловажные проблемы, а Фред так и не накопал никакой информации о пользовании телефоном. Когда он вернулся в отель, ощущая во рту привкус несделанного, который всегда ненавидел, коала был на том же месте и тотчас устремил на него внимательный взгляд. Фред в который раз попробовал дозвониться до жены, и в который раз безрезультатно.

За окном дождь вперемешку со снегом все шел с тихим упорством, в котором было что-то навязчиво-маниакальное. Фред подумал о своем полуторагодовалом сынишке, то и дело простужавшемся. Интересно, каким он вырастет, на кого будет похож, пойдет ли в мать, немножко истеричку, или в отца, немножко зануду? Коала почесался, зевнул и, как прошлой ночью, пукнул. Фред готов был на стенку лезть. Впереди еще сорок восемь часов в этом отеле, а он даже ничего не захватил почитать. Ему надо поговорить с женой, надо узнать, как сынишка, надо, чтобы хоть что-нибудь произошло. Он спустился на ресепшен, хмырь смотрел по телевизору американскую борьбу. «Мне нужно позвонить домой!» Хмырь еще раз с грехом пополам объяснил всю бодягу с тарификацией, как будто от нее был какой-то толк.

Фред снова попробовал позвонить из кабины, но связи по-прежнему не было. Он не мог больше выносить эту страну, и этого хмыря, и свою работу, и вообще, жизнь не удалась по всем статьям. Он опять подошел к хмырю. «Коала пукает!» Хмырь не отрицал, да, от сушеных фруктов вместо эвкалиптовых листьев с кишечником у него неладно, что поделать, пукает время от времени. Фред рявкнул: «Ну конечно, ясное дело, здесь никто ни за что не отвечает!» и ушел в номер.

Коала был все там же. Он и его не мог больше выносить, не мог выносить круглых глаз, напоминавших ему пресс-папье из муранского стекла, которых была целая коллекция у его бабушки. Он встал на кровать и подхватил коалу под мышки. Рукам стало тепло и мягко, зверек заурчал, как будто удивленно. Фред распахнул окно и тотчас получил в лицо тысячу колючих ледяных капель. Ну и погодка! Как можно вообще здесь жить? Он опустил коалу в водосточный желоб, окунувшись в ледяную воду, зверек содрогнулся и уперся лапой в окно, которое Фред уже захлопнул.

Фред задернул шторы и лег на кровать. Надо успокоиться, надо дышать ровно, надо вспомнить, что ему говорили на курсах НЛП [3]. Он уснул.

Прошел день и другой. И второе совещание прошло получше. Коллега одолжил Фреду мобильник, который работал, и ему удалось дозвониться до жены. Сынишка больше не кашлял и спрашивал, где папа.

За час до отъезда, в отеле, он вспомнил про коалу, открыл окно и увидел его свернувшимся в комочек в водосточном желобе. Он взял зверька в руки. Тельце было холодное и окоченевшее, глаза закрыты.

Фред положил его на шкаф и спустился к заказанному такси.

Рохля был в общем-то неплохим парнем. Чисто внешне — высокий, ладный, а лицом, пожалуй, напоминал какого-то американского актера восьмидесятых, типа Берта Рейнолдса, только потоньше, и у него были красивые глаза, круглые и светлые, чем-то похожие на глаза ездовой собаки. Но внешность, пожалуй, и была единственным его достоинством. Что говорить, умственные способности у Рохли были хоть и не ниже среднего уровня, но далеко не блестящие: он плохо разбирался в жизни, путал либерализм с социализмом, не отличал социал-демократическую партию от христианско-демократической, мало что смыслил в законах физики и в законах химии, в логике вообще, в лингвистике и даже в азах бухгалтерии. Искусство для него было лишь длиннющей лапшой, которую вешают на уши снобы, и с него сталось бы на полном серьезе утверждать, что история музыки начинается с шедевра «Your arms, sweet harmony» группы «Платтерс». Короче, был Рохля немного придурковат, что да, то да, но глупость не отравляла бы ему жизнь сверх меры, не сочетайся она с другим, куда более серьезным недостатком — он был рохлей.