Если сама направленность убийственной критики была более чем очевидна, то имя автора продолжало оставаться неизвестным. На титульном листе можно было прочесть, что издание представляет собой надёжное и простое пособие, как сочинять и ставить итальянские оперы современных авторов. Мелким шрифтом перечислены основные работники театра, готовящие спектакль, для которых чтение может быть весьма полезным, а вот крупными буквами набрано:

«Автор посвящает сей труд композитору оперной музыки».

Под этим посвящением помешена виньетка, на которой изображена венецианская neata — лодка для перевозки грузов с гребцом и сидящим на носу медведем. На корме играющий на скрипке ангел в шляпе священника. Не отрывая смычка от скрипки, играющий ангел-скрипач пытается пнуть гребца ногой, чтобы ускорить движение. В нём без труда узнаваем рыжий священник. Под виньеткой давался набор фраз с зашифрованными адресами издательства, книжной лавки, где можно купить издание, а под другими адресами подразумевались имена известных певцов. Например, словечко Aldiviva— это ни что иное, как монограмма Вивальди. И таких загадок было немало в этом ребусе, над которым читателям придётся поломать голову.

«Мода на театр» стала излюбленной пищей пересудов и сплетен в венецианских художественных салонах, а особенно в театральной среде. О ней много было разговоров и среди завсегдатаев мальвазий, открытых до двух ночи. Делались самые невероятные предположения.

Если прототип ангела в шляпе священника и со скрипкой не вызывал ни у кого сомнений, то по поводу сидящего на мешках медведя делались разные догадки. Многие сошлись во мнении, что медведь (ит. orso) — это не кто иной, как предприимчивый импресарио Орсатто, прославившийся тем, что помимо заботы о заполняемости театра продавал зрителям в буфете вино, кофе и пирожные весьма сомнительного качества. В конце концов он прогорел, и его место импресарио занял некто Модотто, занимавшийся ранее перевозкой грузов по воде. Художник изобразил его на виньетке гребцом, усиленно работающим вёслами.

Немало шуток было отпущено по поводу этого чтива. Но Джован Баттисте было невесело, он болезненно переживал злую кампанию осмеяния и наскоков на сына. До этой злосчастной публикации Антонио сочинил и поставил тринадцать опер и занял ведущее положение на оперном Олимпе, и это кое-кому пришлось не по вкусу. Вивальди как композитор и импресарио поставил дело на коммерческую основу, стремясь извлечь из оперных спектаклей максимум выгоды. Этот Вивальди резко отличался от рыжего священника в сиротском приюте Пьет а , где дукаты не имели для него первостепенного значения. Вот почему именно там и проявлялись его истинная любовь к творчеству и страсть к музыке, что нашло блистательное выражение в ораториях «Моисей» и «Юдифь», в инструментальных опусах «L’Estro Armonico» и «La Stravagenza».

Анонимный автор «Моды на театр» злобно иронизировал также по поводу «подобострастных посвящений» партитур сильным мира сего.

Несомненно, объектом насмешек вновь являлся Вивальди, о чём нетрудно догадаться, читая следующее: «Маэстро или поэт обычно заканчивает своё посвящение, заявляя, что готов с глубоким почтением облобызать всех блох на лапах собаки Вашего Превосходительства». Намёк более чем очевидный, если вспомнить, как маэстро, посвящая скандинавскому королю Фридриху IV свой op. II, писал, что «недостоин поцеловать последнюю ступень пьедестала» монарха.

Если оставить в стороне ядовитые стрелы в адрес Вивальди, то разоблачительный пафос нашумевшей публикации вызван застоем венецианского оперного театра. Предав забвению уроки великого Монтеверди, создателя так называемого «взволнованного стиля» в музыке, опера стала заметно деградировать в царящей атмосфере делячества, коррупции и пошлости, всё более превращаясь в угодливую служанку либреттистов и певцов, чей уровень культуры оставлял желать лучшего.

Но кто мог быть автором едкой сатиры? Конечно, музыкант и человек сведущий и образованный, а может быть, кто-то из местной знати, страстный поклонник музыки. Не исключено, что им мог быть и высокопоставленный патриций, обеспокоенный состоянием дел на венецианской оперной сцене. Постепенно положение стало проясняться. Вначале робко и вполголоса, а затем всё настойчивее и громче стали называть имя музыканта Бенедетто Марчелло, выходца из старинного венецианского рода, чей предок в XV веке был дожем. Вместе с патрицием Каппелло Марчелло стал владельцем театра Сант’Анджело и, возможно, имел зуб на Вивальди, который узурпировал часть прав на этот театр, проводя самостоятельную репертуарную политику, не считаясь с подлинными хозяевами театрального здания. А недавно патриция Марчелло избрали судьей Quarantia criminale— Криминальной канцелярии, занимающейся расследованиями преступлений, связанных с убийством, насилием, хищением частной и государственной собственности, подрывом национальной безопасности и оскорблением властей. Неожиданно для всех Марчелло стал законником и обличителем пороков.

— Тоже мне выискался блюститель нравственности, — ворчал Джован Баттиста. — Да этот дамский угодник сам ещё вчера бегал по злачным местам и увеселительным заведениям!

Единственным, кто не обращал внимания на мелкие уколы, был сам Антонио Вивальди.

— Это всё зависть, — говорил он с усмешкой, пожимая плечами.

Как обычно, после доброй понюшки любимого табака Вивальди садился за работу. Несмотря ни на что, он продолжал сочинять музыку, верный своему девизу «следовать за Богом».

Как раз в эти дни пришло письмо из Мантуи от юной ученицы Анны, которая сожалела, что уроки вокала надолго прервались, она писала, что готова сама приехать к учителю в Венецию. Но сейчас ему было не до ученицы. Нужно во что бы то ни стало подготовить новую оперу для театра Сант’Анджело, а времени, как всегда, не хватает. Ему в руки попалось либретто Лалли «Филипп, царь Македонии», и он поручил знакомому композитору Джузеппе Бонивенти написать музыку двух первых актов, оставив себе третий.

Среди приятных и менее приятных новостей Вивальди наконец услышал долгожданную весть. Как-то в перерывах между репетициями в театре ему повстречалась приютская воспитанница Анджелина, которая работала в секретариате Пьет а . Она сообщила, что в попечительском совете сожалеют по поводу отсутствия класса виолончели. На следующий день дон Антонио появился в кабинете управляющего Пьет а для важного разговора. Хотя Яккини сочинил немало произведений для виолончели, этот инструмент продолжали игнорировать в оркестре, заменяя его теноровой виолой вместе с клавесином. Более того, изготовление виолончели было куда более дорогостоящим, нежели скрипки, и мастера — изготовители струнных не торопились, поскольку на виолончели не было большого спроса. Дела в Пьет а шли неплохо, и Анджелина оказалась права. Не прошло месяца после визита дона Антонио в Пьет а , как оттуда пришло письмо с поручением возглавить класс виолончели с жалованьем в 40 дукатов. Перед Вивальди открывалась редкая возможность разработать совместно с ученицами технику игры на виолончели на основе уже написанных им концертов, чтобы уравнять этот инструмент в правах со скрипкой. А предложенные 40 дукатов были неплохой добавкой к другим поступлениям. Можно сказать, что 1720 год и в финансовом отношении завершался весьма успешно для Вивальди и его семьи.

Однажды утром, как обычно, после окончания заутрени в соседней церкви Франческо открывал ставни лавки цирюльника, когда на площади Брагора появились сбиры во главе с начальником сыска, который обратился к парню с вопросом:

— Ваше имя Франческо Гаэтано Вивальди? Вам тридцать один год, и вы являетесь сыном Джован Баттисты Вивальди и Камиллы Каликкьо?

Не успел опешивший Франческо толком ответить, как ему заломили руки за спину, связали и повели к набережной на виду у прихожан, выходящих из церкви. Поднялся невообразимый шум, и все разом принялись кричать: