«П.М.Мёглер. Главврач», — гласила надпись на двери в офисное здание. Перед дверью был припаркован новенький «Ауди 8». Валманн поставил свой «мондео» несколько поодаль.

— Главврач не принимает вне часов приема, — пропищала молоденькая секретарша, которую, судя по внешности, взяли на работу не только по профессиональным качествам. У нее на столе не было ни одного листа бумаги, а экран компьютера зиял черной пустотой. Даже непонятно, что она тут делала после окончания рабочего дня.

— Но меня-то он наверняка примет, — произнес Валманн и показал свое удостоверение. В тот же момент он отключил свой мобильник, демонстрируя тем самым, что он человек воспитанный.

Главврач оказался приятным, несколько рассеянным человеком лет шестидесяти. Он выглядел отлично — мускулистый, моложавый и аккуратно одетый. Рыжие волосы с проседью были коротко острижены по моде того времени, когда он конфирмовался. Он встретил посетителя с вежливым выражением скуки на лице, как будто ничто не могло удивить или тронуть его после шестнадцати ноль-ноль. Валманн обратил внимание на то, что его новенький и блестящий «ауди» был припаркован таким образом, что просматривался из окна.

— Чем обязан?.. — Мёглер был человеком старой выправки и любил вежливые формулировки. Он даже несколько грассировал, произнеся свою фамилию: Мёглер.

Валманн вкратце обрисовал, почему его интересует Ханне Хаммерсенг.

— Ну, я, конечно, мало что могу сообщить вам, ведь речь идет о пациентке нашей больницы, — начал Мёглер и откинулся назад в кожаном кресле с высокой спинкой. Однако выражение его лица позволяло предположить, что он все-таки кое-что расскажет. — Давайте скажем так: пациентка Ханне Ха или… не знаю, под каким именем она выступает в настоящее время, вызывала общий интерес. И не только потому, что принадлежала к поистине трудным пациентам. Ее случай был особенно сложным, потому что картина болезни была крайне нестабильной. Для шизофреников в общем-то характерна быстрая смена настроения, но в случае с Ханне Хаммерсенг… Может, попросить Биттен принести нам по чашечке кофе? — Он нажал на кнопку внутренней связи и, не дождавшись ответа, произнес: — Не будешь ли так добра принести мам кофе? Господин… — Он растерянно посмотрел вокруг, пока не заметил визитную карточку Валманна посредине стола. — Мы с господином Валманном задержимся здесь на некоторое время. Большое спасибо. Итак… ведь наша беседа носит частный характер, не так ли? — Валманн кивнул. Пусть Мёглер сам отвечает за разглашение служебной информации. Доктор несколько наклонился вперед, вытянул руки и сплел пальцы. — Значит, в случае с Ханне Хаммерсенг колебания в настроении были огромны. У нее могли быть длительные периоды нормального поведения, которые совершенно неожиданно сменялись чудовищными взрывами сексуальной агрессивности. Если бы она не принимала лекарств, то могла бы представлять реальную опасность для окружающих. Мы отметили явное улучшение во время ее пребывания у нас, она привязывалась к людям в отделениях, где находилась. Особенно к одной работнице социальной сферы, которая помогала больным, но та, к сожалению, уволилась. У нас проблемы с текучестью кадров, понимаете, молодые женщины выходят замуж, рожают детей и так далее… — Мёглер непринужденно болтал, как будто пересказывал содержание романа, в котором Ханне Хаммерсенг была одним из персонажей. Его речь была складной и лилась плавно, он проявлял явный интерес к отклоняющемуся поведению пациентки, но, видимо, его совершенно не заботили закон об охране прав личности и обязанность врача хранить служебную тайну. Валманн обратил внимание на то, что доктор все время говорил о Ханне Ха в прошедшем времени, как будто ее судьба относилась к давно минувшим дням.

Хорошенькая секретарша вошла с подносом, на котором стояли кофейник, две чашки, сахар и сливки.

— Отлично, Биттен. Ты просто ангел, — сказал Мёглер и посмотрел на нее так, как будто хотел сказать что-то другое. — Спасибо, на сегодня все.

— Хорошо, доктор Мёглер, — ответила молоденькая Биттен и выскользнула, бросив на посетителя такой взгляд, что у Валманна возникло неприятное ощущение, что он отрывает главного врача от очень важных дел.

— Я читал в газетах о том, что случилось с ее родителями. — Главврач откинулся на стуле, держа чашку кончиками пальцев. — Было о чем поразмышлять… — Закрыв глаза, он вдохнул аромат кофе. — Но я думаю, что Ханне не могла иметь к этому никакого отношения. Разумеется!.. — Он открыл глаза и уставился на Валманна, который как раз наливал себе кофе. Взгляд был настолько пристальным, что тот невольно пролил несколько капель на блюдце. — Разумеется, она делала резкие и даже гротескные выпады против родителей, когда у нее случались… ну, скажем, приступы агрессии. Однако, судя по тому, что писали газеты о происшедшем на вилле, я не вижу никакой связи с патологической динамикой Ханне Хаммерсенг. А если бы случилось так, что она прекратила принимать лекарства и закусила удила, скажем так, то она бы не удовлетворилась, сделав один выстрел из ружья и столкнув кого-то с лестницы. Она бы разрезалаих на куски! — Он хихикнул, довольный своим хитроумным заключением, поднес чашку ко рту и отхлебнул. — Да-а! Уж одного-то я действительно добился за шесть лет пребывания в этом отделении — кофе стал намного лучше! А вы как считаете… Валманн?

Валманну ничего не оставалось, как согласиться. Кофе был вполне обычным. Однако в столовой полицейского управлении и такой кофе можно было получить далеко не всегда.

После визита Трульсена Анита Хетт чувствовала себя отвратительно. Она с трудом заставила себя сосредоточиться на его сообщении о том, что они теперь, когда сюда наконец-то приехал брат погибшего, должны прямо завтра, в его присутствии, просмотреть все документы, которые хранятся у адвокатов Финка и Норденхагена — видимо, завещание, ценные бумаги и прочее, — и завершить это дело. Дело, которое ему представлялось совершенно ясным с самого начала, — самоубийство, а затем несчастный случай. Все иные объяснения — спекуляция чистейшей воды. Мистификация. Затуманивание ясных и неопровержимых фактов, обнаружившихся в ходе следствия, которые «отдельные сотрудники полиции» с большими затратами времени и ресурсов пытались использовать для выдвижения своих версий. Разве она с этим не согласна?

Трульсен стоял перед ней, как будто хотел потребовать заявления о безусловном доверии, отказа от проявления любого интереса к упрямым утверждениям того же Юнфинна Валманна о том, что незамеченными оказались многие следы, и нерасследованными отдельные нити, и непродуманными отдельные версии…

Анита вспомнила приступы ярости Клауса Хаммерсенга на экране своего ноутбука. Его явную ненависть к отцу. Его явный интерес к ходу следствия. Разве он не мог обогатить следствие своими признаниями? Если бы только ей позволили отследить его. Иными словами, если бы руководство было заинтересовано в том, чтобы задавать вопросы, а не заминать дело. Если бы она сказала Трульсену, что начала собственное расследование, используя Интернет! Ведь, в принципе возможно отследить отправителя в чатовом пространстве, но для этого требуются специальные знания и разрешение Инспекции по информации. А если пойти этим путем, то тогда нет смысла присягать святому принципу неприкосновенности личной жизни.

Что касается Трульсена, то его заботило совершенно другое.

— Они еще не похоронены! — воскликнул он с неподдельным негодованием. — Супружеская чета такого уровня, и вот проходят недели, а они никак не могут получить христианского погребения. — Теперь он призывал религию в поддержку своей версии.

— Ты упомянул завещание. — Анита попыталась вернуть его к конкретным вопросам; а это было нелегко. — Есть оно или нет, нам все же надо попытаться найти наследников.

— Ты имеешь в виду детей? Детей Хаммерсенгов? Разве твой дружок Валманн уже не превысил свои полномочия, чтобы отследить их? И разве эти попытки не провалились и не завели нас в тупик? Бессмысленная трата ресурсов. Разве не пора сказать, что этот путь уже пройден? К чертовой матери!