Ее уверенность пошатнулась. Она поняла его слова и почему он говорит именно так. Он рассказывал ей о том, что рос в тесной маленькой квартирке вместе с отцом, который доработался до того, что спился, заболел и умер, пытаясь забыть мать Юнфинна и ее предательство.

— С ними всегда было светло, — продолжал он, и эти почти пропетые слова и отсутствующий взгляд встревожили ее, — тебе сложно понять, ведь твое детство прошло не в унылом маленьком норвежском городке в середине шестидесятых, но… — Он принялся тереть руками ноги. Затем он внезапно резко вскочил. — И тут мы вдруг узнаем, что все это — обман! Ложь и обман! Ладно, допускаю, но почему это обязательно должно быть связано с их смертями? И еще я не понимаю, почему тебе приспичило непременно связывать это! — Он уже подошел к двери. — Извини, я не особенно хочу есть…

Он побежал вниз, в подвал, где сушился его спортивный костюм. Потом — в гараж, где стоял его вымытый блестящий велосипед. А потом по извилистым дорожкам между домами выехал на шоссе. Может, он поехал к вилле Скугли? Как часто во время своих поездок он останавливался там, не говоря ей ни слова об этом? И какая ему от этого польза? О чем он думал? Что вспоминал?

Плакать ей не хотелось. Встав, она принялась убирать со стола: выбросила остатки еды, а тарелки и кастрюли ополоснула и поставила в посудомоечную машину. Все уладится. Это только сделает их сильнее. Такова часть совместной жизни. Может, это только еще раз подтверждает старую «истину», гласящую, что полицейским не стоит связываться с полицейскими? Что работа в конце концов окажется важнее? И отнимет внимание и заботу, которые следует проявлять к возлюбленному? Тогда им лишь остается опровергнуть это утверждение, правда ведь?

Она опустилась на диван и только тогда, уткнувшись в подушку, разрыдалась.

«Клаус Хаммерсенг. Ответь мне, это важно!»

Ей потребовалось время, чтобы собраться и продолжить поиск в Интернете. В успех своей затеи она и верила, и не верила. Чаты — вполне подходящее место для поиска. Она и раньше прибегала к подобному методу, отыскивая старых друзей, с которыми перестала общаться. Это оказалось необыкновенно эффективным: если самого разыскиваемого в Интернете не оказывалось, то обязательно находился кто-нибудь, кто замечал сообщение и связывался с ним. Она поместила объявление на всех мыслимых чатах, от «Печали и отчаяния» до «Радости и удовольствий». Эротические чаты она не трогала, иначе ее компьютер просто загадили бы.

Ее необычное занятие вернуло ей силы. Прочитав пару хвастливых, явно лживых сообщений на последней раскрытой страничке, она с юмором восприняла хвастовство и вульгарность, хотя если по ним судить, то современная нравственность выглядит довольно печально, что постепенно раскрылось также и при расследовании дела Хаммерсенгов. В таком занятии она находила какую-то своенравную радость. Именно этого Юнфинн терпеть не мог, когда разрушают идеальные образы. Естественно, ему бы такое не понравилось, но у нее есть работа, и ей нужно подчиняться интуиции. Такой метод он сам всегда считал важнейшим: «Система доведет тебя лишь до определенной точки. А потом у тебя останется только интуиция». Вот именно! А ее интуиция говорит, что такие, как Клаус и Ханне Хаммерсенг (если они еще живы), будут искать общения по Интернету, потому что для общения в реальной жизни они слишком измучены.

Она отправила объявление о поиске Клауса Хаммерсенга несколько раз, подписавшись «выпускник Кафедральной школы 78 года».

Она приготовилась к ожиданию, но всего через пару секунд выскочил ответ: «Выпускник, оставь меня в покое!»

Она почувствовала, как в лицо бросился жар, есть контакт! С Клаусом Хаммерсенгом. Вот оно, доказательство! А потом вернулась профессиональная рассудительность. Пять слов в чате ничего не доказывают. Она написала: «Клаус, ответь мне, это важно!»

«Кто ты?» — Человек на том конце ответил так быстро, словно он, как и она, приклеился к экрану.

А вот сейчас проверят, не врет ли она. Имя кого из старых друзей Клауса будет выглядеть правдоподобным? Она оказалась на распутье. Вспомнился их разлад с Юнфинном, сложности с взаимопониманием. Подозрительность. Что произойдет, выясни он, чем она занимается? Она отбросила эту мысль. Надо действовать. Прямо сейчас.

«Юнфинн Валманн, одноклассник. Помнишь меня?»

«Валманн, — тут же появился отклик, — ты же вроде полицейский. Что тебе надо от меня?»

«Может, поговорим наедине?»

«Хочешь уйти в „приват“?»

«Ага».

«ОК».

«У тебя есть ник?»

Чуть помолчав: «Как тебе „Шопен“?»

«Отлично. Тогда я буду „Жорж Санд“».

Какая глупость! Она стукнула кулаком по столу. Ведь Жорж Санд была женщиной! И естественно, он об этом знал. И еще имя «Жорж», «Георг» — оно сейчас как раз в гуще событий, не отпугнет ли это его?

Нет. На экране тут же появился ответ: «Так чего тебе надо от меня, Джордж?»

«Тебе не о чем беспокоиться, — ответила она, — у нас юбилей, 25 лет со дня выпуска. Мы хотим, чтобы ты пришел!»

На этот раз ответа пришлось ждать целую минуту, которая показалась ей часом.

«Я на них не хожу. Ты же понимаешь, Джордж».

«Но почему? — вновь попыталась она. — Разве не здорово встретиться со старыми приятелями?»

Однако «Шопен» не отвечал. Ни через минуту, ни через пять. Ни через полчаса. Тогда она сдалась.

«Я еще вернусь, позже. Нам есть о чем поговорить. Можно было бы встретиться, — каждое слово было исполнено разочарования. — С приветом, Ю.». Пытаясь сыграть на чувствах, она подписалась первой буквой настоящего имени. Однако это не подействовало. Окошко чата угасло.

Распечатав переписку, она положила листок в одну из своих папок. На ней был замочек, которым она никогда прежде не пользовалась. Теперь она заперла папку и засунула ее во второй ящик стола, на самое дно, где хранила личные вещи. В доме не нашлось лучше места, чем их общий письменный стол. Сейчас она пожалела, что они не устроили ей кабинет из лишней спальни, которая была задумана как детская. Дети в ней никогда не жили, а может, никогда и не будут жить.

— В хижине кто-то побывал. — Аксель Фейринг утратил свое обычное хладнокровие. Его голос в трубке звучал возбужденно.

Валманн пообещал приехать немедленно.

Насколько они понимали, ничего не пропало и не было сломано, дверь просто аккуратно сняли с петель и приставили к стене рядом. Сразу за порогом были четко видны следы грязных кроссовок, а больше ничего в глаза не бросалось. Однако свечные огарки были сдвинуты. Теперь они были расставлены на полу, образуя симметричный круг около полутора метров в диаметре. Кто-то зажег их, и они выгорели до конца.

— Прямо какой-то идиотский спиритический сеанс! — Злобно скривившись, Фейринг тем не менее понизил голос, стоя на широких, вытертых досках пола. Видимо, в оккультизме он не силен.

Валманну вспомнились слова Гудрун Бауге о «неформальных» общинах, поселившихся в этих местах. Ему было известно про экопоселения. Вообще-то однажды на празднике он ел запеченную «экологическую» свинину из Станге, и на вкус она оказалась превосходной. Однако он мало чего слышал про религиозные коммуны и сообщества, поддерживающие различные нестандартные философские идеи. Если такие и существовали, то деятельность их, во всяком случае, была незаметной. Насколько он знал, в полиции ни один из таких видов деятельности зарегистрирован не был. В отличие от сообществ христианской молодежи, чьей целью была активная миссионерская деятельность в расхристанном Хедмарке. На них часто поступали жалобы из-за громкой музыки, доносящейся из миссионерских автобусов.

— Снимите отпечатки пальцев еще раз. Если все осталось по-прежнему, мы, по крайней мере, можем обнаружить хоть какую-то взаимосвязь.

Валманна начало по-настоящему раздражать то, что ему приходилось планировать дальнейшую работу при Фейринге. Его молодой коллега кивнул с таким видом, будто давно уже так и решил и даже начал воплощать задуманное. Ну что ж, и правильно сделал, устало подумал Валманн. Он решил не рассказывать Фейрингу о своем разговоре с фру Бауге о «приезжих из Стейнера и других чокнутых», которые предположительно здесь селились. Он был уверен, что настолько неясные и почти бесполезные сведения этот юный карьерист воспримет крайне отрицательно.