— Надеюсь, она доживет до девятнадцати.

Сьюзан отключила телефон. Я так и не успел объяснить, что все приняли происшествие за намеренный трюк Ортона Мистлето и восхищались его гениальностью, поскольку Хэл так и не признал, что падение Дженни было для него полной неожиданностью. Наоборот, он поддерживал идею о своем запланированном участии в шоу.

В шесть тридцать я позвонил Китген. Но никто не ответил. Я позвонил в «Рафаэль», но и в ее номере трубку тоже никто не взял. Возможно, она задержалась, и я позвонил в «Ритц».

— Месье Казанову, будьте любезны.

— Одну минутку.

Раздалось три сигнала, и он снял трубку.

— Да? Алло! Кто это, черт побери?

Я услышал женский голос где-то рядом с ним и, ничего не сказав, отключил телефон, решив, что у меня еще есть надежда встретить Киттен в «Рафаэле». Я снова позвонил в ее номер, и снова никто не ответил. Поэтому я уселся ждать в фойе. Я ждал столько, сколько было в моих силах, так что когда прибыл на кинофестиваль, то просто заснул в кресле.

Разбудил меня сосед, возмущенный моим храпом.

Я не мог больше верить в то, что человек перед смертью успевает вспомнить всю свою жизнь, поскольку не в состоянии был вспомнить ничего из своей жизни, когда мы летели на ржавом «лэндровере» по краю дороги над обрывом, а внизу под нами дремало Средиземное море. Мое сознание в тот момент было пустым и безмятежным. В голову приходила всяческая чепуха. Я размышлял о том, что не пообедал как следует, а значит, пустой желудок обеспечивает мне меньший вес при погружении в воду и возможность выплыть на поверхность… И вот, глядя в глаза смерти, я не думал ни о чем, кроме как о жирном гамбургере, который не успел съесть. Его образ парил перед моим внутренним взором, как гигантский дирижабль, заслоняя собою страх перед возможной катастрофой.

Можно было не сомневаться в водительских талантах Эдвины. Она могла ловко управиться с любой машиной даже на самых высоких скоростях. Водила она бесподобно, но неприятность заключалась в ее не самом лучшем зрении. Вообще-то Эдвина была слепа, по крайней мере так говорил мой приятель Барт, сидевший с ней рядом как раз на «месте смертников» и беспрестанно куривший «Мальборо». Слепа, и это не преувеличение. Только теперь я начал понимать, что совершенно несправедливо считал Эдвину снобом. Дело не в снобизме, а в том, что она не здоровалась со мной, потому что не замечала.

Поскольку гнали мы довольно быстро, все ее внимание было целиком сконцентрировано на дороге. Но, расположившись на заднем сиденье, я не мог с уверенностью сказать, видит ли она что-нибудь на самом деле. Казалось, намного больше, чем на себя, Эдвина полагается на реакции Барта. Она следила за выражением его лица, пока мы неслись со скоростью восемьдесят километров в час.

— Знаешь, Барт, — ее произношение было настолько изысканным и безупречным, как может быть только наследственное, а не приобретенное, — я помню тот момент, когда потеряла к тебе всякое уважение.

Когда я выглядывал в окно, то смотрел вниз, в пропасть под нами, пытаясь разглядеть, где находится наш отель, выспаться в котором я рассчитывал, если останусь в живых.

— Это было, — продолжала Эдвина, — когда ты наклонился над моей выгребной ямой в своем грязном саронге с дырой, используя мою машинку для ногтей, чтобы удалить волосы с груди. Конечно же, ты не мог захватить ею волосы! Но разве ты соображал, что она для этого не предназначена! Если ею можно стричь ногти, то можно стричь и волосы и вообще все, что угодно, размышлял ты.

Она болтала без умолку.

— …твои отпечатки! Ты грязная свинья!

Эдвина встречалась с Бартом уже почти год. Он не мог порвать с ней, поскольку она одна из наиболее влиятельных редакторов модных изданий, которые не приняли бы Барта без ее протекции. Он нуждался в ее поддержке постоянно, чтобы не остаться без работы. Конечно, он суперпрофессионал в своем деле, настолько талантливый, что мог бы позволить себе пренебрегать отношениями с редакторами, но стереотип работы в модельном бизнесе предполагал соблюдение правил игры, и поэтому он предпочитал вести себя так, а не иначе. Барт умел не замечать то, что замечать не следовало. Эдвина была слепа, глуха, да еще и претенциозна, вульгарна и деспотична, но Барт не обращал на это внимания. Он делал вид, будто его все устраивает. Ценил в ней умение одеваться со вкусом, прекрасную фигуру. Всю дорогу Барт совал мне в нос ее полароидные снимки в голом виде. И почему-то при взгляде на них я тут же забывал про страх смерти.

Эдвина — красивая женщина, но чтобы наслаждаться ее красотой, нужно научиться не слушать то, о чем она говорит. Ужасное жеманство сводило на нет приятное впечатление, складывающееся при первом знакомстве. Но в то же время у нее был острый ум, интеллект, способность анализировать вещи, недоступные пониманию многих. Она одинаково хорошо ориентировалась как в самых обыденных вопросах, так и в предметах глубоко философских и абстрактных. Эдвина могла дать почти теологическое обоснование кажущимся пустыми и случайными капризам моды. Но если она видела плохо одетого человека, то даже не считала нужным снизойти до общения с ним, считая неумение одеваться признаком тотальной глупости. Она не разговаривала со мной несколько дней после того, как однажды увидела меня в пиджаке с пуговицами, отштампованными фирменным знаком «D&G», — деталь, на которую вряд ли кто-либо еще обратил внимание. Эдвина решила, что я принадлежу к тому примитивному типу людей, которые одеваются во второсортную продукцию «D&G». На самом же деле этот пиджак Кара дала мне во время игры в гольф, и я даже не стал рассматривать его. Позднее Барт объяснил мне причину недовольства Эдвины, и тогда мы помирились с ней.

Отец Эдвины был знаменитым историком искусств, который благодаря своему отцу и отцу своего отца смог занять видное положение в научном мире и позволить себе путешествовать по всему миру. Эдвина выросла в Лондоне, но ей также пришлось переезжать с места на место от Бермудов до Индии и Кении.

Африка разожгла пламя романтической страсти между Эдвиной и Бартом. Они вместе ездили на фотосессию Зули, которая проходила в окружении племени масаев по заказу британского «Вог». Их взаимное презрение и антипатия друг к другу с самого начала послужили теми искрами, из которых потом разгорелся костер их романа.

К тому моменту, когда Эдвина с визгом остановила машину перед входом в отель «Святая Екатерина» в Амальфи, я уже был погружен в состояние священного ужаса и забытья, скрючившись на заднем сиденье. Она тут же побежала спросить, доставили ей одежду для съемки или нет, Барт помог мне выбраться из автомобиля.

— Господи, Барт, я почти не сомневался, что нам конец.

— Странно, что тебя это испугало. Я-то готов к смертельному прыжку в любую минуту.

— Если она ни черта не видит, как может так водить машину?

— По памяти. Она ездила по этой дороге миллионы раз.

Мы нашли Эдвину в баре. Она наслаждалась созерцанием присланной одежды.

— А вот и Чарли.

Эдвина оглянулась, но я знал, что моего лица она видеть не может. Чертовка просто определила, что это я, по длине тени, появившейся в комнате. И еще она отлично различала звук шагов каждого знакомого, зависящий от того, ботинки какой марки он носит. Я ответил жизнерадостно, не придавая значения тому, что с Бартом она постоянно обменивалась колкостями. Иногда на нее находило дурное настроение, и Эдвина прикидывалась, что забыла о моем присутствии. Как правило, это случалось в те минуты, когда она ссорилась с Бартом и ее раздражали все, кому он симпатизировал.

— Ты виртуозно водишь машину! — сказал я.

— Да, прелестный бар, правда? — отозвалась Эдвина. — Моя мама обычно привозила нас сюда.

Только теперь я полностью убедился в том, что Эдвина не только слепа, но и глуха. Но несмотря на все эти недостатки, у нее была потрясающая способность к творческому видению, и фотографы любили с ней работать. Она не только прекрасно ориентировалась в истории моды, но и понимала, как надо создавать великие фотографии. Очень многим она подсказала наилучшую концепцию для работ, удостоившихся впоследствии всеобщего признания.