— Скоро ты все узнаешь, — сказала Туве как-то вечером. — Скоро настанет пора.
Случилось это после отличного ужина: стол ломился от яств, которыми славится Дания. Чудесный жирный окорок, паштеты, угорь, яичная паста и немало «Ольборга». Водка разгорячила кровь, они занялись любовью, но после Туве снова заплакала. Генри стал спрашивать, в чем дело: хватит скрывать от него правду, ведь он все замечает.
— Потерпи еще немного, — ответила Туве.
— Я хочу узнать сегодня, сейчас, — возразил Генри. — Я больше не могу видеть твоих слез.
— Я не могу ничего рассказать, мне нельзя.
— Я думал, что вы, квакеры, всегда говорите правду.
— Спи, — сказала Туве. — Потерпи еще немного.
Генри совсем не хотелось спать, ему порядком надоело беспокойно ворочаться в постели, пока по ферме разгуливают переодетые шпионы. Он был дезертиром и числился в розыске — это лишь усиливало его мнительность. Натянув на себя одежду, Генри вышел покурить, но стоило ему переступить порог, как пошел дождь. Спокойный прохладный дождь моросил над побережьем, море глухо ворчало, словно предупреждая о приближении осени, о бунте, о свободе.
Генри не понимал, что он здесь делает, что он забыл в этой датской глуши без единого пригорка. Его же просто-напросто депортировали сюда, как пленника. Дождь вкупе с этими мыслями разозлил Генри, и в этот момент он увидел свет в окне кабинета Фредрика. Он осторожно отправился туда, чтобы заглянуть внутрь.
Фредрик с распутинской бородой сидел, склонившись над столом, и читал документы при свете лампы. Перед ним лежала большая карта, время от времени он делал заметки в черной книге.
Генри постучал в окно, и Фредрик вздрогнул, словно от пистолетного выстрела. Увидев Генри, он сразу успокоился, открыл окно и спросил, что тот делает на улице под дождем.
— Я увидел свет в окне, — ответил Генри. — Я хочу кое о чем спросить.
— Не кричи, — попросил Фредрик. — Разбудишь всех. Лучше заходи.
Генри вошел в кабинет и присел за стол.
— Я знаю, — сказал Фредрик. — Я знаю, что Туве грустит. Она на грани отчаяния. Она любит тебя, Генри. Так не должно было случиться…
Фредрик озабоченно морщил лоб.
— Как это? Не должно! — повторил Генри.
Фредрик задумчиво покусывал кончик карандаша, его влажный свитер пах мокрой овечьей шерстью.
— Что происходит? — спросил Генри. — Ведь что-топроисходит, так? Я хочу знать, прямо сейчас, это касается меня…
— Да, да, — вздохнул Фредрик, покручивая прядь своей распутинской бороды. — Может быть, и пора. Ты знаешь о Челле Нильсоне?
— Из Лунда?
— Именно! Наверное, ты знаешь и то, что он вместе с другими шведскими студентами привлечен к суду?
— Могу себе представить.
— А ты решился бы сделать то, что сделали они?
— Поехать в Берлин?!
— Мы знаем, что ты именно тот, кто нам нужен, Генри. У тебя верный взгляд на вещи, ты храбрый.
— Как вы можете знать, какой у меня взгляд на вещи?
— Такое можно почувствовать. Я узнаю нужных людей. И Туве. И еще мы кое-что проверили…
Генри откинулся на спинку стула, кусая ноготь.
— Только не надо ходить вокруг да около, — раздраженно произнес он. — Чего вы хотите?
— Тебя разыскивают, Генри, — спокойно сказал Фредрик.
— Ну и что? Я не собираюсь возвращаться в Швецию.
— Но новый паспорт тебе не помешает?
— Это шантаж?
— Вовсе нет, — так же спокойно ответил Фредрик. — Вовсе нет… речь идет об одолжениях и ответных услугах…
— И что же у вас за планы, позвольте поинтересоваться?
— Очень простые, — ответил Фредрик. — Ты рискуешь немногим.
Квакер взял с Генри честное благородное слово хранить услышанное в тайне и изложил план — во всяком случае, ту его часть, в которой фигурировал Генри, — и план оказался в самом деле прост. Генри надо было сесть на паром до Засница, добраться на поезде до Берлина, поселиться в отеле и ждать сообщения, которое станет сигналом для нового этапа. Новый этап подразумевал краткий визит в Восточный Берлин через «Чекпойнт-Чарли» для передачи фальшивых паспортов, которые должны были использоваться для поездок на Запад.
— Провалиться почти невозможно, — сказал Фредрик. — У тебя будет надежный чемодан с двойным дном, ты передашь его человеку в Восточном Берлине и уедешь.
— Банально, — отозвался Генри. — Как в плохом триллере.
— В жизни многое банально, — парировал Фредрик.
— Сомневаюсь, — сказал Генри.
— Я забыл добавить, что ты получишь крупное вознаграждение…
— Где? — уже с большим интересом отозвался Генри.
— В Западном Берлине.
— А если я попадусь?
— Это очень маловероятно. Если такое произойдет, тебя вышлют в Швецию. Но этого не случится. У нас налажены связи со многими влиятельными шведами. Группировка Гирмана действует таким же образом, и в сложной ситуации мы можем рассчитывать на их помощь.
— А Туве? — спросил Генри. — Когда я снова встречусь с Туве?
— Как только вернешься, разумеется.
Все это казалось Генри очень подозрительным. И все же в серьезности Фредрика не было никаких сомнений. Человек с такой бородой не мог быть шутником. Квакеры проворачивают какие-то дела, это он понял с первой минуты, но что это мутные дела такого калибра, ему и присниться не могло. Генри почувствовал некоторое душевное родство с Джеймсом Бондом.
— По-моему, все это попахивает Веннерстрёмом, — сказал Генри.
— Веннерстрём был по другую сторону, среди военных.
— Это к делу не относится.
— Дело не в правых и левых, — по-прежнему спокойно и уверенно произнес Фредрик, — это этический вопрос, дело в свободе и морали, в разбитых семьях…
— Если вы добавите что-нибудь об ответственности, меня стошнит.
— Почему нет? И в ответственности. Ты бы решился, Генри, я знаю. Мы многое знаем о тебе. Ты решился уплыть на каноэ от военных, а на это не каждый способен.
— Я не трус, — гордо произнес Генри. — Я, конечно, решусь. Никто не может назвать меня трусом!
— Тогда подумай над моим предложением, — сказал Фредрик. — Мы не можем тебя заставить. Ответишь завтра. Я знаю, что Туве оценит твое согласие.
История о Генри- агенте,возможно, самая странная из всех. В ней речь пойдет о Билле Ярде, который прибыл в Берлин, притворившись музыкантом, а на самом деле занялся тайной перевозкой людей с востока на запад.
Все началось уже на пароме. Бар был необычайно тихим и жалким. Генри скучал. Молодому дезертиру, скрывающемуся под именем Билла Ярда, путешествующему боксеру и пианисту было невыносимо скучно. Пару часов он потратил на письма. Одно — домой, матери, с рассказом о том, что у него все хорошо, что о нем прекрасно позаботились добрые люди, так называемые квакеры, что сейчас ему представилась возможность послушать великий американский джаз в Берлине в исполнении янки, расквартированных в американской зоне.
Еще час Генри потратил на письмо Мод, в котором он очень изящно, как ему показалось, намекнул на то, что встретил новую страстную любовь, датчанку. Впрочем, Генри и сам не верил ни единому своему слову.
На борту парома, следующего в Засниц, Генри внимательно приглядывался к девушкам, словно уже забыл Туве. Она говорила о том, что истинная любовь жертвенна, что ради великого дела следует жертвовать собственным благом, как они с Генри, что это и есть высшая любовь. Перед отъездом Генри Туве уверяла, что счастлива. Прощаясь с ним, у ворот Эрстедспаркен в Копенгагене, Туве дала ему амулет в виде подвески. Нащупав его на груди, Генри прочитал надпись на серебряной пластинке: HODIE MIHI, CRAS TIBI — сегодня мне, завтра тебе. Опустив амулет в стакан с виски, он опрокинул содержимое в рот, всосав последние капли британского напитка, и подумал о том, сколько еще любовных трофеев ему предстоит собрать. У него был серебряный портсигар с инициалами «В. С.» на крышке, а теперь и медальон с надписью HODIE MIHI, CRAS TIBI — сегодня мне, завтра тебе.
Генри одолела слезливая сентиментальность, ему захотелось уйти прочь из этого бара, который и баром-то нельзя было назвать. Сначала ему захотелось обратно к Туве, и он заказал еще виски, но после виски Генри затосковал по Мод, и это уже было слишком.
