Мод была в платье — красивом платье и свитере. Генри тут же понял, что Он недавно был у нее. Генри был пьян и расстроен, но пытался держать себя в руках. Он не хотел портить последнюю перед неопределенно долгой разлукой встречу.

— Почему же «неопределенно», — сказала Мод, передразнивая угрюмого Генри. — Я вернусь в августе или в сентябре.

— Ты даже не сказала, куда едешь. — Генри уселся на диван, не включив музыку. Музыка ему надоела, он был измотан, устал.

— Как прошла вечеринка, кстати?

— Неплохо, — ответил Генри и вздохнул. — Есть что-нибудь выпить?

Мод отправилась на кухню и вернулась с джином и граппой.

— Только не пей слишком много, — сказала она.

Генри достал пачку «Джон Сильвер», закурил и откинулся на спинку дивана.

— Ты не пользуешься портсигаром, — заметила Мод. — Продал?

— Не продал, — смутился Генри. — Заложил. Как только будут деньги, выкуплю.

— Ничего, — сказала Мод. — Так и было задумано. Как бы то ни было, теперь он все знает.

— И?

— Его это не волнует. Так он, по крайней мере, говорит.

— Ты уезжаешь с ним?

Мод кивнула и смешала небольшой коктейль. Генри не сгорал от любопытства. Его ревность скорее дремала, ибо ему изначально объявили ультиматум, и он знал, что Мод никогда не будет принадлежать только ему. B. C. был неотступной тенью, серым кардиналом, имя его не разглашалось. Генри уже привык к этому; он не любил Мод так страстно, как должен был, по его собственным представлениям. Он любил ее совсем иначе — возможно, более глубоко и серьезно, любовью, которой пока не понимал и не хотел понимать.

Мод решила раскрыть карты, посвятить Генри в тайну и рассказать, кто такой В. С. и почему она так нуждается в них обоих.

Однажды, много лет назад, в душном холле далеко отсюда стоял большой дорожный сундук и два чемодана. Мод аккуратно вывела на них свое имя и еще — «ШВЕЦИЯ». Она уже давно перестала понимать, почему должна писать «ШВЕЦИЯ» — ведь вместо этого на чемоданах могло бы значиться «ДЖАКАРТА» или «БЕЗ ГРАЖДАНСТВА», и это больше соответствовало бы ее ощущениям. Мод жила в разных местах и вовсе не чувствовала себя шведкой. Но в тот роковой день пунктом назначения была Швеция.

Мод, как и все остальные, знала, что у матери плохая память из-за таблеток, которыми она успокаивает нервы. Услышав что-нибудь утром, она забывала об этом к обеду — не всегда, но почти. Сейчас она не помнила, где отец. Мод сказала, что отец отправился в Чайный дом.

Мать выглядела измученной, но была по-прежнему красива. Она была самой красивой из всех жен дипломатов в Джакарте, включая роковых женщин французской миссии. Мать Мод стала жертвой собственной красоты, именно красота была причиной ее несчастья.

Мать попросила Мод сделать коктейль — слабый, — так как часы показывали уже два. Она спросила, не было ли вестей от Вильгельма.

Мод подошла к чайному столику, на котором стояло спиртное, и выглянула в окно. Она видела только дождь, муссонный дождь, который беспрерывно лил вот уже неделю. Вести от Вильгельма были. Он вместе с отцом поехал в Чайный дом за фарфором, должен был вернуться к трем.

Мать пребывала в расстройстве чувств. Возможно, из-за дождя. Она полагала, что дело именно в дожде. У нее болели плечи — скорее всего, из-за влажности. Она была расстроена и хотела домой, в Стокгольм. В Швеции была весна, в летних кафе подавали артишоки. Ей хотелось шведских овощей.

Мать все болтала, а Мод не слушала. Она слушала лишь бесконечный дождь, пытаясь понять, тянет ли ее в дорогу, тоскует ли она по «дому», по Швеции, хочется ли ей вообще чего-нибудь — но ничего не шло в голову.

В то время, когда Мод укладывала свою одежду в дорожный сундук с надписью «ШВЕЦИЯ», а мелкие вещицы — в чемоданы, ее отец, советник посольства Швеции в Джакарте, беседовал в Чайном доме с другом, Вильгельмом Стернером. Чайным домом называли небольшую хижину, скромный домик, который они снимали, чтобы время от времени выбираться из города. Домик находился у склона горы, на окраине маленькой деревни, в нескольких десятках километров к юго-востоку от Джакарты.

Вид отсюда открывался величественный — на ложбину и древний вулкан. Тропический лес окутывал склоны вулкана приглушенно-зеленым одеянием, тяжелые облака венчали вершину — казалось, за ними скрывается буддийский монастырь. В этом домике друзья просидели за разговорами не один вечер, слушая голоса животных и потягивая виски.

Вильгельм Стернер и советник посольства были школьными друзьями, оба изучали юриспруденцию, специализировались на международном праве, оба впоследствии оказались в дипломатическом корпусе. Теперь же, в пятьдесят шестом году, Стернеру предложили привлекательную должность в промышленной сфере. Он намеревался оставить дипломатию и вернуться домой, в Швецию. Советник же оставался в Джакарте.

Они сидели в Чайном доме и говорили о тропическом ливне. Впереди было по меньшей мере еще две недели дождей, и Вильгельм Стернер не имел ничего против возвращения домой. Он обещал позаботиться о Мод. Советник укорял себя за утраченную связь с семьей, в которой что-то явно было неладно.

Вильгельм Стернер волновался и даже слегка негодовал. Было неясно, понимает ли советник — идеалист вроде Дага Хаммаршёльда — то, что давно известно всем. Однажды эти люди встречались в Нью-Йорке, отец Мод нередко вспоминал встречу и неясные впечатления, которые она оставила: он чувствовал, что во многом уступает Хаммаршельду, но в то же время ощущал поддержку, как при встрече с родственной душой. Они имели общие представления о мире. Отец Мод всегда был закрытым и, в то же время, открытым человеком, публичным и тайным. Его жена с трудом переносила такой характер, это было известно всем. Она искала выход, рвалась прочь, а он словно бы искал свой крест, искал свое распятие.

Сейчас советник поведал Стернеру, что хотел бы получить пост в Венгрии. Он нуждался в переменах, а Венгрия, вероятно, нуждалась в нем.

Вильгельм Стернер пытался открыть ему глаза на другие проблемы, на трудности в его собственном доме. В первую очередь следовало разобраться с семьей. Кроме того, он был нужен здесь, в Джакарте. В островном государстве было неспокойно, население трех тысяч вулканических островов жаждало крови Сукарно. Хочешь изображать святого — пожалуйста. Стернер уже говорил с Мод, и она плакала — но не из-за переезда, нет, а от тревоги и страха.

Вильгельм Стернер заметил, что советник слышит, но не слушает его. Отец Мод казался сосредоточенным, но при этом отсутствующим. Он напоминал анимиста, который слушает дождь, пытаясь уловить голос капель, предсказывающих судьбу земли.

Упрямо созерцая дождь, отец Мод повторял, что нужен в Венгрии и постарается получить пост там.

Было уже поздно. Следовало возвращаться домой, вечером Мод и Вильгельму Стернеру предстояло вылететь в Швецию. У пригорка рядом с Чайным домом стояли два автомобиля. Советнику принадлежал английский автомобиль новой модели с широкими тракторными покрышками, Стернер же взял напрокат джип, старый колониальный джип со складным верхом. По здешним проселочным дорогам можно было ездить только с хорошей оснасткой. Дождь размывал глину, землю заливало водой, и кое-где приходилось проезжать по болотцам метровой глубины, а где-то случались небольшие грязевые оползни. Дорога к Чайному дому постоянно менялась. Даже тот, кто ездил по ней очень часто, не мог чувствовать себя уверенно.

Автомобиль отца Мод был полон ост-индского фарфора. Он очень выгодно приобрел партию и собирался отправить одну коробку домой с Мод. Лучше всего было отправлять драгоценности домой частями.

Вильгельм Стернер ехал позади, с трудом удерживая скорость. Джип скользил на поворотах, и Стернер удивлялся, как советнику удается двигаться вперед на такой скорости. Они оба неплохо водили машину, но на этой местности обычные правила не действовали. Дорога была совершенно непредсказуема: густая листва ветвей, свешивающихся едва не до земли, барабанила по лобовому стеклу, сбивая с толку водителей.