— Точно не знаю, — отозвался Генри. — Может быть, в кафе?

— Хорошо, — согласилась Черстин. — В Гамластан?

Не дожидаясь положительного ответа, она рванула вверх по Слоттбаккен, ловко пристроила автомобильчик на парковочном месте для мопедов и инвалидов и выскочила на улицу.

Мы отправились к Кристине, где заказали три кофе с коричными булочками и печеньем. В кафе было тесно и суетливо, и наше благоговейное настроение вскоре испарилось. Жизнь вновь поймала нас в силки голода, жажды и сладострастия. Однако Генри, которому никак не удавалось избавиться от тона проповедника, — я был уверен, что он по-прежнему надеялся тронуть сердце Черстин таким образом, — заявил, что он питает глубокое почтение к женщинам, облаченным в траурные одежды, ибо в их облике есть некое особое достоинство.

— Я, пожалуй, скоро сниму траурную ленту, — сказала Черстин. — Больше не могу выслушивать соболезнования.

— Ты осталась одна?

— Мама умерла пять лет назад. Мне казалось, я никогда не оправлюсь. Но пришлось взять себя в руки. Для папы это стало еще большим ударом. Теперь и его тоже нет. Не могу думать о нем как… как о мертвом. Он был таким замечательным человеком…

Принесли наши кофе, и Генри вновь предложил нам закурить, из деликатности промолчав — в кои-то веки!

— Он был таким находчивым, мой папа, — продолжала Черстин. — В двадцатые годы основал собственную фирму-тотализатор. В Гетеборге. Только ленивый не делал у него ставок. Потом наступили тяжелые времена, появилось АО «Тотализатор», и папе пришлось искать что-то другое. Он стал продавать велосипеды и автомобили. Если бы вы его повстречали, не забыли бы никогда.

— Наверняка, — согласился Генри.

Черстин снова расстроилась и заплакала. Закрыв лицо руками, она всхлипывала и шмыгала носом.

— Я ничего… не могу… поде… — рыдала она.

— Ну, ну. — Генри протянул ей выглаженный носовой платок.

— Спасибо. — Черстин как следует высморкалась. — Ой! Нет, вот черт! — крикнула она вдруг. — ЧЕРТ!

— Что такое? — спросили мы в один голос.

— Я потеряла линзу, — ответила Черстин. — Контактную линзу, правую. Сидите на месте, НЕ ДВИГАЙТЕСЬ, СИДИТЕ!

Мы с Генри замерли на месте, не смея вздохнуть, пока Черстин осторожно разворачивала носовой платок, внимательно рассматривая каждую складочку, чтобы затем перейти к своей траурной одежде, столу, стулу и полу. Она осторожно опустилась на пол, шаря по ковру, как подслеповатая собака, и бранясь, как сапожник.

— Чертова линза! — рычала она так, что Генри усмехнулся. — Эти гребаные линзы стоят пятьсот с лишним крон за штуку!

В конце концов она нашла линзу в собственной чашке, выловила ложечкой и отправилась в туалет, чтобы ее вымыть.

— Забавная штучка, — произнес Генри.

— У меня нет слов, — отозвался я.

— А я влюбился, — скромно сообщил Генри. — I’m in love again, — тихо пропел он.

Я не решился сказать, что тоже влюблен. Может быть, не по уши, но, во всяком случае слегка — примерно по плечи.

За сим, разумеется, последовала песня. Лишь увидев любовно зарифмованный мною текст «Черри с траурной лентой и линзами», Генри понял, что я тоже пал жертвой страсти. Черстин оставила Генри номер своего телефона, сказав, что обязательно хочет встретиться с нами вновь — причем вскорости! Всю дорогу до дома Генри парил в облаках. Я же держал восторги при себе, хотя текст, который я написал и отдал Генри, чтобы тот переложил его на ноты, говорил сам за себя. Вне всякого сомнения, так мог писать только по-настоящему влюбленный поэт.

Около часа Генри сидел за роялем, сочиняя новую песню, после чего подозвал меня и сказал с язвительной улыбкой:

— Это сильный текст, Класа. Чертовски сильный текст.

— Спасибо, Гемпа. Сердечное тебе спасибо, — ответил я, затягиваясь сигаретой и присаживаясь на софу с черными кисточками.

— Но у меня возникло ощущение, что автор этих строк питает нежные чувства к объекту, если можно так выразиться… Это же, с твоего позволения, панегирик.

Смутившись, я выпустил дым прямо в лицо свинье, сидящей за роялем.

— Может быть, и так.

— Хо-хо! — выкрикнул Генри прямо в лицо роялю. — Придется нам ее делить. Целомудренно и невинно. Жюль и Джим… — продолжил Генри, наигрывая песенку, которую пела Жанна Моро и которую он сам помнил примерно наполовину.

— Не паясничай! — Мне вовсе не хотелось выслушивать издевки над своей нежной любовной песней. — Играй по-хорошему.

— Ладно, прости. — Генри взял себя в руки и сыграл песню — лучшую из всего, что нам удалось создать вместе: чуть печальную балладу о девушке в линзах и с траурной лентой, которая скорбит по отцу, лотерейному королю из Гетеборга. Нет ничего проще и приятнее, чем подбирать рифмы к названию этого города.

Главным днем в году для охотников за сокровищами, несомненно, был гусиный праздник — день Святого Мартина. В начале ноября к нам явился Грегер — разумеется, подосланный Биргером, — и поинтересовался, что их ждет в этом году. Генри сообщил, что все будет как обычно, и попросил передать приглашения остальным гостям.

«Как обычно» означало торжественную трапезу: кровяной суп, пара хорошо прожаренных гусей, легкое вино, десерт, коньяк и кофе. Праздник влетал в копеечку, поэтому Генри попросил меня отыскать в библиотеке пару томов на продажу, рассчитывая выручить пару тысяч.

Я часто заглядывал в букинистические магазины и регулярно читал отчеты с книжного аукциона, поэтому был в курсе цен. Я наметил несколько книг специального и документального характера и принялся высчитывать и прикидывать, складывать и вычитать, а затем позвонил букинисту, чтобы уточнить цену умопомрачительного французского четырехтомника «L’histoire de la Comedie Française».

Тут меня осенило: «Ежегодник Шведского Туристического Общества» в отличном состоянии — все выпуски, с самого первого 1886 года до 1968-го! Прекрасное собрание: на полках почти два метра описаний ландшафта, истории, культуры, а также маршрутов для каноэ и велосипеда по всей стране. За все это наверняка можно было выручить не менее полутора тысяч.

Гениально, великолепно, согласился Генри, после чего мы упаковали восемьдесят два тома в коробки и отправились в «Мёбельман», чтобы взять на время автомобиль. Нам не нужно было далеко ехать, чтобы выручить неплохие деньги за товар, но Генри непременно хотел иметь дело с высококлассным букинистом, и мы остановили свой выбор на «Рамфалькс» на улице Хамнгатан.

— Тысяча, — сказал мужчина за прилавком, перелистав несколько экземпляров.

— Послушайте, — начал Генри- продавец. — По телефону нам назвали сумму в две с половиной. Но это было в Упсале. Я не поеду за город ради каких-то жалких сотен. Тысяча семьсот пятьдесят.

— Не знаю, — заскрипел букинист. — Многовато… Хотя… Собрание, конечно, отличное…

— Отличное! — воскликнул Генри. — Да это первоклассное собрание, черт меня побери! Этих книг никто не касался. Ну? Две ровно?

На этом переговоры были окончены: Генри- продавецбыстро убедил собеседника, что букинистический магазин, в котором нет выпусков «Ежегодника Шведского Туристического Общества» начиная с 1886 года, не достоин называться букинистическим магазином.

Забрав свои драгоценные купюры, мы двинули на рынок Хёторгсхаллен: там у Генри был приятель, торговавший мясом и дичью. Это оказался здоровяк весом не меньше ста кило с руками вышибалы, в кровавом фартуке. Когда-то этот мясник занимался боксом и достиг неплохих результатов.

— Привет, малыш, — приветствовал мясник Генри. — Видел Али со Спинксом? Вот это файт! Гуси? Два? Если бы ты позвонил заранее, Гемпа… Чудак ты. Два гуся? Прямо сейчас? Нет, нет.

— Какого черта?! — вскричал Генри, побледнев, но мясник только расхохотался, покачал головой, вытащил из холодильника две отличные тушки и бросил их на прилавок, так что брызги полетели в разные стороны.

— Сами вчера прилетели из Сконе, ха-ха-ха, — хохотнул мясник.