— Черт.

— Не так уж много. Не о чем беспокоиться.

— Больше никого не было?

— Были, но ничего ужасного.

Александр уходит к себе, а я сажусь и разглядываю самодовольную физиономию Теда Николса, который скалится с обложки журнала Grazia. Ненавижу, когда мне возвращают товар. В вещах, которые не удалось продать, есть что- то удручающее. Столько усилий, столько любви и заботы — и они оказываются никому не нужны. Хотя, вынуждена признать, это не совсем так. Некоторые из них обретут дом. Если после всех сезонных, местных, семейных и тому подобных распродаж эти вещи не разойдутся, то они окажутся в ТК Махх или в нью-йоркском Century XXI. У нас договор с обоими магазинами, согласно которому хозяева забирают от пятидесяти до шестидесяти процентов непроданной одежды, от которой нам нет никакой прибыли. К тому моменту эти вещи уже два года как выйдут из моды. Сначала они шесть месяцев лежат на складе, а потом мы всячески пытаемся их реализовать, пока наконец они не попадут на полку в ТК Махх. Его представители приезжают к нам только дважды в год. Три месяца уходит на то, чтобы оформить заказ, и еще три — чтобы его забрать, поэтому костюмы, которые я сделала около двух лет назад, сейчас легко можно найти в каждом недорогом магазине.

Остальное идет под нож и уничтожается. По-моему, это преступление. Прекрасные вещи стоимостью в тысячи фунтов каждый год погибают от рук собственных создателей, потому что продать их в каком-нибудь второсортном магазине — значит запятнать честь фирмы. Мода — это красота, эстетика, идеал, но и — брэнд. Брэнд — это все. Если его опозорить — ты пропал. Зачем платить тысячу фунтов за платье, себестоимость которого всего лишь сто? Зачем покупать сумочку от Chanel, если есть точно такая же (не менее очаровательная), но от Accessorize? И вот, вместо того чтобы помочь тем, кому повезло чуть меньше, мы стоим на страже собственных интересов и гробим свой товар.

— Значит, вы уходите? — спрашиваю я, когда Александр и Дамиано заглядывают ко мне.

— Да, — говорит Александр. Вид у него виноватый.

— Передавайте приветы, — говорю я голосом, исполненным сарказма.

— Обязательно. — Он улыбается и застегивает пальто.

— А если увидите Теда Николса, хорошенько врежьте ему по яйцам.

Последние два дня я только и делала, что смотрела в окно. Я жду вдохновения, чтобы заняться новой коллекцией, а оно все не приходит. Это просто кошмар. В отличие от композиторов, художников и писателей, которые могут сидеть несколько месяцев подряд, бездельничать, пьянствовать и рассматривать собственный пупок в ожидании того момента, когда их посетит муза, дизайнер должен представить как минимум две коллекции в год, иначе он просто сойдет со сцены. Нельзя приехать на лондонскую Неделю моды, развести руками и сказать: «Мне очень жаль, но в этом году весенне-летней коллекции у меня нет». Мода — странная штука. Она провозглашает себя искусством, но на самом деле — это бизнес и только бизнес. Отвергаешь правила — считай, что проиграл. А правила гласят, что дважды в год манекенщицы в твоих нарядах должны пройтись по сцене, и всем плевать, что у тебя проблемы с вдохновением и ты чувствуешь себя как выжатый лимон.

В нашем офисе есть «стена настроения». Что-то вроде студенческого коллажа — там наклеены фотографии, наброски, кусочки ткани, и все это должно показывать, что, по нашему мнению, актуально в моде на настоящий момент. Во всем этом есть что-то похожее на прихоть богатой женщины, которая требует от специалиста по интерьеру, чтобы гостиная выражала ее настроение. Наша «стена» выдержана в цветовой гамме моей текущей коллекции, и в этом есть что-то вдохновляющее, когда я сижу в кабинете, курю и литрами поглощаю кофе.

Возвращаясь к тому, о чем шла речь, — у меня нет ни одной идеи и полное ощущение, что все до крайности хреново. Есть пара вырезок из старого Vogue начала шестидесятых, где изображены очень серьезные женщины в пышных юбках и шерстяных двойках. Я люблю такие юбки и широкие пояса. Кажется, этот стиль возвращается. Слишком долго у нас господствовали голые животы и полуобнаженные груди. Элегантно подчеркнутая талия и красивый пояс — это, по-моему, девиз будущего сезона. Мне также кажется, что в моде будут открытые ноги. Теперь все без ума от Mouret. Лаконизм. Длина до колена. Изящный подъем. Красивая туфелька. Все очень сдержанно, минимум финтифлюшек и украшений. Просто позор, что об этом никто не говорит. Я замечаю кадр с Одри Хепберн из фильма «Завтрак у Тиффани». У меня есть образчик шотландки (из тех ста пятидесяти метров, раздобытых на Premiere Vision). Есть немного тесьмы, купленной на Кинге-роуд, и изображения нескольких сумочек и фасонов обуви, которые я со смешанными чувствами вырезала из Cosmopolitan 1986 года, найденного у мамы. Этот факт вполне подходит под «правило двадцати лет»; я глазам своим не поверила, когда обнаружила у нее этот журнал. Сначала я подумала, что это просто счастливое совпадение. Но потом вспомнила: на самом деле все, что можно раздобыть в Эксетере, — это давние-давние выпуски Cosmo.

Я выросла в тех краях и едва ли могу назвать их колыбелью моды. Мне всегда казалось странным, что влиятельнейшие лица нашей индустрии, как правило, родом из самых непрестижных, провинциальных районов. Кэйти Гранд — из Бирмингема, Луэлла Бартли — из Стратфорда-на-Эйвоне. Господи, сам Ролан Мюре — из Лурда. Может быть, дело в том, что во взрослой жизни нами движет страсть наконец достичь признания и успеха, которых нам так недоставало в детстве?

— Есть что-нибудь? — спрашивает Александр, просовывая голову в кабинет. Он с головы до ног в черном, если не считать ярко-оранжевый брючный ремень.

— Нет, — отвечаю я, наваливаясь локтями на стол и что- то набрасывая в блокноте.

У меня есть целая коллекция рисунков, на которых изображены обнаженные красотки — это силуэты, с помощью которых я конструирую одежду. Страницы моего блокнота покрыты набросками женских фигур. От сезона к сезону силуэты меняются. Этой осенью они стали совсем худенькими, поднялись на шпильки, приобрели гордую осанку и обзавелись прическами в духе Эммы Пил. Она действительно меня вдохновляет. К сожалению, сегодня понадобится что-то большее, нежели созерцание графики, чтобы я смогла взяться за дело.

— Мими здесь? — спрашивает Александр.

— Да.

— У нее должны быть новые образцы, — говорит он и ободряюще улыбается.

— Я очень на это надеюсь, — отвечаю я со вздохом.

— Есть какие-нибудь идеи?

— Талии… лодыжки… плечи…

— Как всегда. — Александр снова улыбается. — И никаких задниц?

— Задниц? — Я смотрю на него как на полного кретина. — Задницы — это Дженнифер Лопес и прошлый век.

— Ладно, — говорит он. — К счастью, в нашей фирме я занимаюсь делом, а ты творчеством.

— Вопрос в том, что задумала Миуччия? — бормочу я.

— Если бы мы это узнали, то были бы точно такими же миллионерами, как она.

Я сажусь за стол и ищу в сети последнюю коллекцию Миуччии Прады. Прокручиваю слайд-шоу и увеличиваю каждую фотографию. Есть что-то грустное в просмотре чужих показов и попытках понять, что эти люди уже сделали и чем заняты сейчас. Но всегда существует несколько дизайнеров, за которыми надо следить, если ты не дура.

Миуччия Прада, наверное, одна из самых продвинутых кутюрье. Она всем модельерам модельер, и к ней относятся как к настоящей провидице. Стоит понаблюдать и за Balenciaga, и за Phoebe Philo. Хотя с тех пор, как богемный стиль вышел из моды, она слегка утратила свою значимость. Очень полезно присматриваться к Алайе и, разумеется, Марку Джакобсу, а в плане фасонов — к Маккуину и Чалаяну. Также всегда нужно следить за теми, кто, по ощущениям, может оказаться на гребне волны. Если повезет, именно таким образом можно будет хотя бы подержаться за их фалды.

Но, к сожалению, все, в конце концов, упирается в наличие ресурсов. У меня нет команды закройщиц, как у Валентино, и целой роты швей, как у Карла Лагерфельда. Карл может вносить изменения и шить новые вещи буквально накануне премьеры. Он способен переделывать свои модели по шесть-семь раз, сдвигая какой-нибудь шов на миллиметр, пока не испытает истинного удовлетворения. Коллекция Миуччии всегда прибывает в последнюю минуту. Prada в состоянии позволить себе многое. Она может задуматься над какой-нибудь грандиозной темой — вроде войны в Ираке, — и, пока другие наряжают манекенщиц в защитные цвета, она выводит на подиум невинных девочек, одетых в белое и похожих на заблудшие души. Миуччия на голову впереди прочих. Она всегда ухватывает то, что все остальные лишь отдаленно чувствуют.