Сью, вся дрожа дошла до их нового жилья, где Джуд и мальчик готовили все к ее приходу.

— Что, на аукционе платят за покупку, прежде чем забрать ее? — спросила она, тяжело дыша.

— Наверное, так. А что такое?

— Значит, я очень скверно поступила!

И Сью, искренне раскаиваясь, рассказала, что произошло.

— Придется заплатить торговцу, если он их не поймал, — сказал Джуд. — Это пустяки. Не расстраивайся, дорогая!

— Ах, какая это была глупость! И зачем только закон природы — взаимное уничтожение?

— Это правда, мама? — настороженно спросил мальчик.

— Да! — с жаром ответила Сью.

— Быть может, бедным голубкам удастся улететь, — сказал Джуд. — Как только будет подведен итог аукциона и мы расплатимся по счетам, мы уедем отсюда.

— А куда? — с беспокойством спросил Старичок.

— В неизвестном направлении, чтобы никто не мог выследить нас… Можно уехать, куда угодно, только не в Элфредстон, не в Мелчестер, не в Кристминстер и не в Шестон.

— А почему нельзя ехать в эти города, папа?

— Потому что над нами собралась гроза, хотя "мы никому не сделали зла, никого не развратили, никого не обманули!" Хоть, наверное, мы и "делали то, что казалось нам правильным".

С той недели Джуд Фаули и Сью больше не появлялись на улицах Олдбрикхема.

Никто не знал, куда они уехали, да и никто этим не интересовался. Однако всякий, кто захотел бы проследить пути этой неприметной пары, без особого труда обнаружил бы, что они, пользуясь особенностью профессии Джуда, переезжали с места на место и вели полукочевой образ жизни, который на первых порах даже доставлял им некоторое удовольствие.

Как только до Джуда доходили слухи, что где-то предполагаются каменотесные работы, он тотчас же отправлялся туда, отдавая предпочтение местам, наиболее отдаленным от тех, где он или Сью жили раньше. Там Джуд оставался на более или менее долгий срок, в зависимости от продолжительности работы, а затем переезжал на новое место.

Так жили они два с половиной года. За это время Джуду случалось и обтачивать каменные крестовины окон в загородных особняках, и устанавливать парапет для городской ратуши, и облицовывать тесаным камнем гостиницу в Сэндборне и музей в Кэстербридже; бывал он и в Иксонбери, и в Стоук-Бэрхиллзе. Позже он попал в Кеннетбридж — небольшой процветающий городок милях в двенадцати южнее Мэригрин; никогда он еще не работал так близко от родной деревни, удерживаемый болезненным страхом при мысли, что его станут расспрашивать о его жизни те, кто был знаком с ним в пору его пылкой многообещающей юности, посвященной занятию науками и закончившейся кратковременным неудачным браком.

В одних местах он задерживался на несколько месяцев, в других всего лишь на несколько недель. Внезапное и странное отвращение к работе в церквях, — как епископальных, так и нонконформистских, — вдруг родившееся у него из мучительного чувства своей непонятости, одиночества, осталось и после того, как он обрел душевное равновесие, и объяснялось оно не столько страхом перед новыми гонениями, сколько болезненной щепетильностью, не позволявшей ему искать работу у тех, кто не одобрил бы его образа жизни, а также сознанием разрыва между его прежними идеалами и нынешними поступками, ибо от убеждений, с которыми он когда-то пришел в Кристминстер, почти ничего не осталось. На жизнь он теперь смотрел примерно так же, как Сью в пору их первого знакомства.

В майский субботний вечер, почти три года спустя после того, как Арабелла наблюдала Джуда и Сью на сельскохозяйственной выставке, некоторые из тех, кому довелось там встретиться, свиделись вновь.

В Кеннетбридже шла весенняя ярмарка, и хотя размах этого старинного торжища был совсем не тот, что в прежние времена, на длинной прямой улице города около полудня царило необычное оживление. В этот час в Кеннетбридж, вместе с другими экипажами, въехала по северной дороге легкая двуколка и остановилась у дверей гостиницы Общества трезвости. Из двуколки вышли две женщины: та, что правила лошадью, обычная крестьянка на вид, и другая, крепкая и хорошо сложенная, в глубоком вдовьем трауре. Мрачный цвет и строгий покрой ее одежды как-то не вязались с пестротой и сутолокой провинциальной ярмарки.

— Я только разузнаю, где это находится, Энни, — сказала вдова своей спутнице, когда лошадь и двуколку принял вышедший к ним слуга, — а потом вернусь сюда, и мы с тобой перекусим. Я еле ноги таскаю от голода.

— Очень хорошо, — ответила другая женщина, — хотя я охотнее остановилась бы в "Шахматной доске" или "Флаге". Не очень-то много получишь в этих домах трезвости.

— Не надо предаваться чревоугодию, дитя мое, — с укоризной возразила особа в трауре. — Это вполне пристойное место. Так вот, мы встретимся здесь через полчаса… или, может быть, все-таки пойдешь со мной посмотреть, где будет заложена новая церковь?

— Мне это неинтересно. Потом все расскажешь.

Спутницы отправились каждая по своим делам; женщина в трауре шла твердым, уверенным шагом, всем своим видом показывая, что она не имеет ничего общего с окружающей ее пестрой толпой. Справляясь о дороге, она пришла к месту, огороженному забором, за которым виднелся котлован, предназначенный для фундамента здания; на досках забора висело несколько объявлений, возвещающих о том, что первый камень часовни будет заложен в три часа дня лондонским проповедником, пользующимся большой популярностью среди своей паствы.

Внимательно прочитав эти объявления, вдова в трауре двинулась в обратный путь, с досужим видом наблюдая за движением и сутолокой ярмарки. Вскоре ее внимание привлек небольшой лоток с пирожками и имбирными пряниками; он был накрыт безупречно чистой скатертью, и стоял между более затейливыми сооружениями из дерева и холста. Хозяйка лотка была молодая женщина, видимо, неопытная в торговом деле; ей помогал мальчик с лицом восьмидесятилетнего старика.

— Вот тебе на! — пробормотала про себя вдова. — Да это его жена Сью… если они вообще женаты! — Она приблизилась к ларьку и приветливо проговорила: — Здравствуйте, миссис Фаули.

Сью вспыхнула, узнав Арабеллу под креповой вуалью.

— Добрый день, миссис Картлетт, — сухо ответила она. Но голос ее несколько смягчился, как только она заметила на Арабелле траур. — Как?.. Неужели вы потеряли…

— Моего бедного мужа, да-да! Он внезапно скончался шесть недель назад и оставил меня не очень-то обеспеченной, хоть он и был мне добрым мужем. Если трактиры и приносят доход, то все забирают себе те, кто производит спиртное, а не те, кто им торгует… Ну, а ты как поживаешь, малыш? Наверно, не узнал меня?

— Нет, узнал. Вы та тетя, которую я сначала считал своей мамой, но потом понял, что вы вовсе не моя мама, — ответил Старичок на уэссекском диалекте, который он к тому времени полностью освоил.

— Так, так. Впрочем, это неважно. Я твой друг.

— Джуд, — обратилась к мальчику Сью, — сходи с подносом на вокзал, по-моему, должен прийти еще один поезд.

Когда мальчуган ушел, Арабелла продолжала:

— Да, из бедняжки красавца не выйдет! Неужто он и вправду не знает, что я его мать?

— Не знает, но чувствует, что с его происхождением связана какая-то тайна, — только и всего. Джуд собирается рассказать ему все, когда он станет старше.

— С чего это вы затеяли торговать пряниками? Вот удивительно!

— Это мы так, на время придумали, пока находимся в затруднительном положении.

— Значит, вы все еще живете с ним?

— Да.

— Замужем?

— Конечно.

— И детишки есть?

— Двое.

— И, вижу, ожидаете третьего?

От грубости и бесцеремонности вопроса Сью болезненно сжалась, и ее нежный маленький рот дрогнул.

— О господи!.. Я хочу сказать, слава богу! О чем же тут плакать! Многие гордились бы на вашем месте!

— А я и не стыжусь… напрасно вы так думаете! Но порой мне кажется так ужасно и трагично — производить на свет живые существа!.. Для этого надо быть очень самонадеянной… И вот я задаю себе вопрос, дано ли мне на это право?