Литмир - Электронная Библиотека

Иногда она совсем теряла разум и требовала пойти на могилу, к шкафу.

— Мне надо туда, — говорила она каждому, кто к ней входил. — Пойдем со мной туда, — снова и снова повторяла она, указывая пальцем, кулаком или взглядом в определенном направлении. Как обычно, все думали, что она сошла с ума, и не придавали ее словам значения.

Тогда я встала и поклялась.

Я, номер паспорта: 5195513; имя матери: Елена, имя отца, которого я никогда не знала: Кубе; мое имя: Элизабет.

Я подтверждаю, что все рассказанные в этой книге истории — чистая правда, и при каждой из них я присутствовала в тот или иной день моей жизни — в те пятнадцать тысяч шестьсот дней, что я живу на этой земле. Вольно или невольно я стала свидетельницей молчания. Молчания, отчасти открытого и отчасти слышимого изнутри, отчасти кричавшего в душе и отчасти разъедавшего улицы нашего района, которое немело при свете дня и разгоралось в темноте, молчания, которое стало частью жизни Елены и частью ее смерти.

Елена смешивала фантазию и реальность, неопределенность и ясность; она стирала одни факты и создавала другие, выстраивая свой собственный мир.

Я клянусь.

Из глубин памяти всплывают картинки и случаи, друг за другом, нежданно-негаданно. Все равнозначны и равноценны при раскрытии тайны, при освобождении слова, задушенного молчанием ради того, чтобы как можно дольше вытягивать жизнь из смерти.

Если мне не удалось рассказать всю правду, если выбор историй был не слишком удачен, я прошу прощения — всю правду нельзя ни предъявить, ни опровергнуть. То, что однажды увидел, невозможно подтвердить даже самыми убедительными и безоговорочными доводами.

Но может, кто-нибудь, сосед, прохожий, друг или незнакомец, призадумается и поймет, о каком молчании здесь было рассказано.

И мы вспомним.

Эпилог

Ноябрь 1990 года, кладбище Кирьят-Шауль, 11 часов утра

Мы с моим мужем Шаем, оба в джинсах и черных футболках, замерзшие и оцепеневшие, застыли перед воротами кладбища.

Цветы в наших руках завернуты в шуршащий на ветру целлофан и перехвачены резинкой. На небе кое-где виднеются перистые облака, то солнце пригреет, то налетит ветер, и, кажется, в этот предполуденный час лето окончательно сдалось осени, лишившись последних сил. Солнце постепенно затянулось серой пеленой, и мелкий дождик оросил землю.

В воздухе пахло ранней зимой.

— Мы пришли хоронить Елену, — сказала я ослабевшим голосом кантору.

Тот внимательно на нас посмотрел:

— Не приведи Господь, пережить еще раз такое несчастье.

Затем удивленно добавил:

— Вас только двое?

— Да, — ответили мы.

— Но нам нужен миньян из десяти мужчин, — растерянно пробормотал он.

— При жизни, — произнесла я, — ей тоже нужен был миньян, но у нее никогда его не было.

Кантор опустил глаза и больше ни о чем не спрашивал.

Взяв в руки мегафон, он вызвал кладбищенского садовника, омывателя трупов, сторожей, носильщиков гробов и велел им тотчас образовать миньян.

Когда необходимые десять мужчин были в сборе, кантор дал знак, чтобы те приступали к пению скорбных песен, а нам взмахом руки велел замкнуть похоронную процессию, которая разместилась в катафалке хевра кадиша, погребального братства.

Так мы и ехали все вместе: мертвая Елена, Шая, я и мужчины в черных шляпах с заросшими бородою шеями, из которых под мерное раскачивание исходили скорбные песни. Члены миньяна различались между собой только цветом волос, размерами и весом. Трое выделялись ростом, один — полнотой, еще троих отличал преклонный возраст. Остальные же были так похожи, что можно было принять их за родных братьев.

Эти набожные люди исполнили свой религиозный долг и согласились принять участие в погребальной процессии.

Водитель катафалка тоже захотел поучаствовать.

— Так будет больше, чем миньян, — сказал он, — и я тоже совершу благое дело.

Кантор кивнул, и жаждущий совершить благое дело водитель поехал быстрее.

За нами вздымались клубы пыли, со всех сторон тянулись ряды надгробий, кое-где встречались вырытые могилы, поджидающие мертвых, и длинные процессии людей, следующие за своими покойниками.

Катафалк остановился рядом с могилой, предназначенной для Елены.

Певцы первыми вышли из автомобиля и подняли металлические носилки, на которых в саване лежала Елена. Ее тело выглядело так, будто вот-вот улетит вслед за душой, и певцы, словно опасаясь, что Елена прямо на пороге могилы может исчезнуть, запели громче. Их молитвы разносились по всему кладбищу. Скорбь, плач и пение заглушили и громкоговоритель, объявлявший начало следующих похорон, и плач других людей, читавших кадиш над могилами своих покойников.

Каждый год в день смерти Елены я с удивлением находила на ее могиле красную розу. В каждый день поминовения кто-то приходил на могилу раньше меня.

На четвертую годовщину, когда я стояла у могилы Елены, подошла женщина лет пятидесяти. Она принесла и положила на могилку завернутую в целлофан розу. Заметив меня, она спросила:

— Вы тоже видели эти похороны?

Я кивнула. Она закрыла глаза, словно стараясь вызвать в памяти тот день.

— Было всего десять человек, да еще водитель катафалка, — произнесла она и с болью добавила: — Наверное, у покойной не было семьи, — из-под закрытых век побежали слезы. — В тот день я хоронила брата, светлая ему память. Теперь всегда, когда кладу цветы на его могилу, достаю из букета один, самый красивый, и отношу на могилку к ней, как сделала в день ее погребения и похорон брата.

Она вздохнула.

— Теперь буду знать, что я не одна.

Когда наши глаза высохли, она спросила:

— Вы можете мне что-нибудь о ней рассказать?

— Немного, — ответила я, — совсем немного.

Почему ты не пришла до войны? - i_001.jpg
19
{"b":"160181","o":1}