Стивен перелез через скользкую от влаги изгородь, Льюис последовал за ним.

Пока они тащились вверх к плато, рассвет засомневался, стоит ли наступать. Поднявшись на пятьдесят ярдов от деревни, они вроде бы вышли из тумана, но потом подул легкий ветерок и солнце заволокло снова.

В целом было не так уж плохо, видимость футов двадцать-тридцать, по расчетам Стивена. Он чувствовал, что за туманом воздух теплый. Лето выдалось на удивление мягким, то и дело попадались целые поляны желтого и розово-лилового утесника и вереска.

Льюис поленился убирать бутерброд обратно в карман и тут же отъел горбушку, а остальное тщательно завернул.

Спустя двести ярдов он съел и остатки.

На развилке Стивен, вместо того чтобы, как обычно, свернуть направо, повернул налево, и Льюис впервые за всю дорогу раскрыл рот:

— Ты куда это?

— На Черные Земли.

— Зачем?

— Копать.

— Я же…

Льюис прикусил губу и зашипел, но продолжение «…тебе давно говорил!» повисло во влажном воздухе. Неважно, Стивен оценил тот факт, что Льюис вовремя спохватился. Дальше они шли в тишине, пока небо не посветлело и первые птицы не вступили в свой рассветный хор.

Когда они подошли к Черным Землям, Стивен мысленно снова достал из кармана открытку. Он мог бы достать ее и на самом деле — открытка была в кармане, — но не хотелось все объяснять Льюису.

Из уроков географии он помнил, что прическа монаха Тука обозначает возвышение на местности. И отлично знал, где это возвышение. Оно походило на захоронения на Данкери-Бикон — только поближе к дому. От этой мысли Стивен приостановился и взглянул вниз, на Шипкотт.

Шипкотт тонул в тумане.

Пятнадцать минут спустя они поднялись на курган на Черных Землях и Стивен снова оглянулся и посмотрел вниз, туда, где — он знал — лежала деревня.

— Ты чего все время останавливаешься?

Стивен не ответил. Он посмотрел на курган, вспомнил карту и расположение вожделенных инициалов на ней и принялся зигзагами пробираться сквозь вереск наверх. Льюис карабкался следом. Кусты были в густой росе, джинсы тут же промокли.

Льюис дрожал. Стивен остановился и собрался с мыслями.

Здесь.

Стивен едва мог поверить, что спустя годы беспорядочных раскопок он наконец-то знает настоящее место и будет копать, основываясь на реальной информации. Конечно, площадка большая, примерно с пол-акра, но по сравнению с целым Эксмуром пол-акра — мушиная точка. Главное, что место правильное. Где-то здесь Арнольд Эйвери похоронил дядю Билли, которого Стивен никогда не знал, — и теперь Стивен наконец найдет его. Неважно, сколько времени это займет. Ничто не помешает ему вернуть Билли в семью.

Но вместо восторга и возбуждения Стивена вдруг накрыло печалью. Стивен знал, что там, в море тумана, его дом. В ясную погоду он был бы как на ладони. Получается, могилу дяди Билли видно с его собственного заднего двора. Безутешная мать, смотревшая по телевизору, как поисковые отряды протаптывают по утеснику и вереску целые мили, могла увидеть последнее пристанище сына из окна своей спальни.

Стивен вздрогнул и отвернулся от Шипкотта.

— Холодно? — Льюис внимательно наблюдал за ним.

— Не.

— И где мы будем копать?

— Вот здесь и будем.

Стивен повернулся, чтобы очертить круг, — и застыл.

Сверху, с поляны белого вереска, на них смотрел человек.

Стивен вздрогнул от неожиданности.

И в тот же миг почувствовал, что внутри все осело. Он узнал Арнольда Эйвери.

Эйвери прибыл в Шипкотт около пяти утра.

В отличие от Байдфорда, Барнстепля и Саус-Молтона, Шипкотт почти не изменился. Ни новых транспортных развязок, ни объездных дорог, ни одностороннего движения — из-за него Эйвери битых полночи петлял по Барнстеплю, раз двенадцать выезжая с разных направлений на одну и ту же городскую площадь.

В конце концов он остановился у газетного киоска, прикрыв окровавленный рукав зеленым свитером, купил газету и спросил дорогу.

Вернувшись в машину, он с интересом всмотрелся в лицо на первой странице. Заголовок гласил: «Детоубийца на свободе!» Фотография была маленькая и мутная — он не раз видел ее, будучи на приеме у доктора Ливера. Сам Ливер, сделавший снимок на первом приеме, пожалуй, мудро поступил, что подался в психиатры: фотограф из него никудышный.

Не в первый раз Эйвери радовался чужой некомпетентности. В то же время он ощутил и укол тревоги: что, если он уже упустил свой шанс? Если его лицо появилось в газетах сегодня, значит ли это, что его не было там вчера? Вдруг С.Л. уже знает, что он на свободе, вдруг ему велели не выходить из дому?

Он подавил отчаяние, вызванное этой мыслью, и принялся разглядывать себя в зеркале заднего вида. Он не особенно походил на фотографию в газете. Да будь даже она его копией, люди все равно не отличаются наблюдательностью. Его могли бы задержать уже тысячу раз, будь у людей побольше мозгов, умей они делать выводы и доверять собственной заднице.

Никто этого не сделал. Иногда Эйвери казалось, что он невидим.

Колеся по Северному Девону, периодически плутая на новых дорогах, он истратил весь бензин. Пришлось заехать на заправку. Путаясь в кнопках и шлангах, Эйвери уже заготовил историю о том, что он француз. Но мальчишка в окошке едва глянул на него, так что улыбку, легенду и фальшивый акцент Эйвери приберег для другого случая.

Но, оказавшись в Шипкотте, он сразу понял, куда ехать.

Он миновал магазинчик мистера Джейкоби, заметив, что тот переименован в «Спар». Глобализация добралась и до Эксмура, с кривой усмешкой подумал Эйвери. Магазин был еще закрыт, и кипы газет дожидались снаружи, пока их рассортируют и выставят на продажу, чтобы жители Шипкотта тоже увидели его расплывчатую физиономию и были предупреждены, а значит, вооружены.

Эйвери пересек спящую деревню. Заворачивая в тупик, он заметил, что находится на шоссе Барнстепль. Сердце заколотилось так, что пришлось снизить скорость, вглядываясь в дома всевозможных оттенков персикового цвета в натриевом блеске уличных фонарей и мутном сером утреннем свете.

Сто девять, сто десять… Сто одиннадцать.

Эйвери остановил машину, не потрудившись даже съехать на обочину, и принялся разглядывать дом, в котором жил С.Л.

Много лет назад Эйвери играл в покер. Он не особо разбирался в нем и боялся проиграть и выставить себя дураком. Но лишь вытянув пару тузов и обнаружив, что остальные сбросили карты, он задрожал по-настоящему. И потому теперь, ощутив, как дрожь прошла по рукам, плечам, щекам и губам, Эйвери не испугался. Он знал, что его карты не побить никому.

Двигатель работал вхолостую, а Эйвери смотрел на темные окна невзрачного домика и представлял С.Л., спящего внутри, представлял, как скрипят ступени, бесшумно заглядывал во все комнаты, пока не находил наконец С.Л., слабого, доверчивого, полностью в его власти…

Эйвери выдохнул и заставил воображение успокоиться. Его мечты слишком близки к осуществлению, чтобы тратить время на подобные мысли. Если его худшие предположения сбудутся, если он опоздал, то можно будет вернуться к дому номер сто одиннадцать и попытать счастья здесь. Но сейчас… Воспоминание о безрассудности, некогда положившей конец его свободе, нахлынуло на Эйвери и удержало его за рулем, хотя он мог бы рискнуть съехать на обочину, выйти на узкий тротуар и даже заглянуть в приоткрытое окно.

Потеря бдительности стоила ему восемнадцати лет жизни. Повторять эту ошибку нельзя.

Эйвери быстро покинул деревню и вырулил на съезд к ферме в нескольких сотнях ярдов. Съезд был такой заросший, что Эйвери трижды проскочил его, пока не заметил наконец темный проем в изгороди. Машина скрипела и буксовала в зарослях, краска протестующе потрескивала под колючими ветками терна и ежевики.

Застряв окончательно, Эйвери достал заранее припасенный пакет, бросил туда бутылку воды и несколько бутербродов с сыром и помидорами и направился к плато.