Эвелин уверенно двигалась во главе процессии, Эйвери пристроился за ее спиной. Мимо пронеслись несколько охранников. Эйвери узнал всех, но надзиратели лишь равнодушно скользнули по нему взглядами, словно халат и колпак сделали его невидимкой.

Эйвери понимал, что столовские работники не позволят ему выйти вместе с ними через главные ворота. Теперь они в безопасности, вокруг охранники, не поддавшиеся панике, — кто-нибудь, скорей всего мартышка, наверняка выскажет свои подозрения.

И потому, оказавшись в крыле «А», Эйвери потихоньку отстал от группы, сдернул халат с колпаком, спрятал их под большим цветущим кустом, которому не знал названия, и направился к забору из сетки-рабицы.

По слухам, забор был под таким высоким напряжением, что, воткнув в него лопату, можно разорвать его, как бумажный пакет. Эйвери не верил этому слуху. И проверять не собирался. У него был ключ от королевства.

Возле крыла «Д» он прошел мимо скамьи «Тоби Данстана». Навстречу ему бежали двое охранников. Эйвери знал, что попытка спрятаться приведет лишь к задержанию, допросу и обыску, поэтому он сперва убедился — они видят, что он их заметил, а затем шагнул к скамье и с трудом взвалил ее на плечо.

— Решил стащить, Эйвери? — бросил один из них на ходу.

— Так точно, мистер Придди, — браво ответил Эйвери и отсалютовал.

Оба охранника, не останавливаясь, засмеялись.

Сирена молчала. Вой сирены наверняка стал бы сигналом для остальных заключенных. Что бы ни случилось — побег, мятеж, драка, — извещали об этом лишь потрескивание раций, напряженные лица охранников да топот, когда к зоне беспорядка спешило подкрепление.

Через пятьдесят ярдов Эйвери опустил скамью у одних из четырех ворот.

Спокойно, не срываясь на бег, он дошел до крыла «Е», где стояла скамья «Ясмин Грегори». По пути ему попалось еще две скамьи, но то были чужие. Он понимал, что ведет себя глупо, и понимал, что в случае чего не простит себе этой глупости, но иначе поступить не мог.

Он отнес к воротам скамью «Я.Г.» и на удивление твердой рукой вынул из кармана ключи.

Подошел первый же. Эйвери решил, что судьба благоволит ему.

Две скамейки, каждая длиной в шесть футов. И стена в двенадцать футов высотой.

Как по заказу.

Он вытащил скамейки за ворота и запер замок, поставил «Тоби» на «Ясмин», проверил, насколько устойчива конструкция.

«Тоби» он смастерил второй по счету, и потому она была не столь прочна, как «Ясмин», пятая. Но вместе они должны были выдержать.

Пара неловких попыток — и Эйвери взобрался на деревянную башню, названную в честь его жертв, не оглядываясь оттолкнул ее и осторожно спрыгнул в объятия Дартмура.

На заднем крыльце Стивен сдернул носки и осторожно влез в холодные мокрые кроссовки.

Было полшестого утра, и Стивену вдруг показалось, что ему снова шесть лет и он проснулся в ожидании Рождества — хотя еще недавно он думал, что Рождество никогда больше не наступит.

Стивен усмехнулся. Рождество в июне. Всю последнюю неделю он просыпался с этим ощущением каждый день. Выскальзывал из кровати, перелезая через разметавшегося Дэйви, перешагивал через скрипучую половицу возле комнаты Билли, хватался за перила, чтобы ненароком не оступиться. Дрожа — отчасти оттого, что сонное тепло вытеснялось прохладой нового дня, отчасти от возбуждения, — крался в кухню, где золотистая пыль кружилась в солнечных лучах, льющихся в окно.

И все из-за тоненьких зеленых ростков, крошечными изумрудами усыпавших темный суглинок.

Первой вылезла морковка, и при виде листочков у Стивена перехватило горло. Он чуть не расплакался. Из-за какой-то глупой морковки! Да он ее даже не любил никогда.

Стивен старался сдерживать восторг, рассказывая о ростках дяде Джуду, но дядя Джуд и сам пришел в восторг и тут же бросил свой бекон и помчался смотреть. Стивен чувствовал себя новоиспеченным папашей. Только сигареты не хватало. Но дядя Джуд положил руку ему на плечо, и это оказалось даже лучше сигареты.

Вслед за морковью возле прутьев, связанных подобием шалаша, показались бобы. Не верилось, что беспомощные зеленые пятнышки когда-нибудь догонят эти прутья. Удивительно было уже то, что они рискнули попытаться.

Стивену стало интересно, что будет дальше.

Дальше была картошка.

Но перед этим — за три дня до того, как появились морковные ростки, — Стивен, вернувшись из школы, не застал бабушки у окна.

Перепугавшись, он с трудом сдержался, чтобы не кинуться искать ее.

— Ба! — крикнул он на лестнице.

Никто не ответил. Он поднялся еще на несколько ступенек, убедился, что дверь уборной приоткрыта и там бабушки нет.

Дом был пуст.

Стивен пробежал через кухню и застыл в изумлении.

Бабушка была в огороде. Она разглядывала ростки и постукивала по земле своей палкой. С тем же выражением лица, с каким постукивала палкой по вездеходным колесам своей тележки.

Той самой тележки, на которую она сейчас опиралась, — прихватила, чтобы сподручнее было пробираться по огородным ухабам.

Надо сделать для нее тропинку, подумал Стивен.

Он выскочил из дома через переднюю дверь, не забыв подхватить на ходу школьную сумку.

Через какое-то время он приветственно помахал застывшей в окне бабушке и снова вошел в дом.

Задумавшись, Стивен не заметил, как оказался у грядок, — и окаменел.

Прутья, воткнутые для бобов, валялись на земле.

Стивен бросился к грядке, стараясь сдержать дурные предчувствия.

Прутья не просто упали — кто-то выдернул их и разбросал по всему огороду.

По тому, что от него осталось.

Что-то большое и тяжелое потопталось по мягкой черной земле; хрупкие саженцы усеивали грядку, точно поле боя, ярко-зеленые мундиры не скрывали тонких обнаженных корней, которым уже не суждено было вернуться к жизни.

Может, лиса. Или корова. Стивен даже огляделся, надеясь увидеть корову, торопливо скрывающуюся с места преступления. Корова — это, конечно, неприятно, но все-таки лучше, чем человек. Или несколько человек.

Капюшонники. Стивен представил, как они с перекошенными хохотом, прикрытыми капюшонами физиономиями топчут нежные ростки.

Но в глубине души Стивен понимал, что капюшонникам нет дела до его огорода. Они понятия не имеют, что эти ростки значат для него.

С тяжелым сердцем Стивен вынужден был признать — это сделал Льюис.

Из-за беспорядков на кухне, из-за суеты вокруг Райана Финлея, которого увезли в больницу, а оттуда в морг, из-за запертых ворот прошел почти час, прежде чем обнаружилось, что Эйвери исчез. Сначала решили, что он со страху забился в какой-нибудь угол. Но еще через двадцать минут охранники обнаружили «Тоби» и «Ясмин», и тут стало ясно, что Эйвери перелез через стену и бежал.

После своего повышения и перевода из Ньюпортской тюрьмы, что в Южном Уэльсе, директор Лонгмурской тюрьмы упустил четверых заключенных. Четверых за четыре года. Не запредельно много. Лонгмур был тюрьмой исправительного перевоспитания. Некоторых заключенных даже отправляли трудиться за тюремную ограду: чистить общественные туалеты, помогать на фермах. Из-за нехватки охранников одна пара заключенных ухитрилась спрятаться среди техники, а вторая попросту растворилась в густом тумане. Всех четверых задержали на дороге, прежде чем они успели поймать машину.

Но четыре побега за четыре года наводили на малоприятные предположения. Получалось, что за пять лет сбежит пять человек, за шесть, соответственно, шесть — и так далее. От подобных умозаключений у директора неизменно подскакивало давление.

И потому после того, как стало ясно, что Эйвери сбежал, все полицейские, оказавшиеся под рукой, немедленно отправились перекрывать дороги, а дорожным патрулям наказали досматривать все машины, выезжающие из района. Считалось, что, как и предыдущие четверо, новый беглец направится к ближайшему шоссе, где будет голосовать или угонит машину. Поступать иначе было глупо и опасно, даже летом.