Комедиограф Посидипп говорит в "Содержателе притона" [Коек. Ш.341]:

Кто в море не бывал, тот не знаком со злом:

(155) Мы, моряки, несчастней поединщиков.

О том, что даже знаменитейшие герои и вожди выходили на поединки, мы уже говорили в других частях книги. Афинянин Диилл пишет в девятой книге "Истории" [FHG.II.361], что, когда Кассандр возвращался из Беотии и устроил в Эгах погребение царя и царицы, {50} а также Кинны, матери Эвридики, он не только почтил их всеми подобающими обрядами, но и устроил поединки между четырьмя своими воинами.

{50 ...погребение царя и царицы... — Это были государственные похороны слабоумного сына Филиппа Π и сводного брата Александра Македонского Арридея (после смерти Александра он некоторое время правил в Македонии как Филипп III при малолетнем сыне Александра Александре IV) и навязанной ему жены, его племянницы и внучки Филиппа II, Эвридики. Оба они были убиты по приказу Олимпиады (матери Александра Македонского) в 317 г. до н.э., после того как Эвридика отказалась от ставленника Олимпиады Полисперхонта и назначила в регенты Кассандра. Ее мать Кинна была убита еще одним союзником Олимпиады, Алкетом, будущим царем молоссов, эпирских соседей Македонии, который впоследствии противостоял Кассандру. Все трое были похоронены в царской гробнице в Эгах.}

42. Деметрий из Скепсиса рассказывает в пятнадцатой книге [b] "Троянского строя", что "при дворе Антиоха, прозванного Великим, во время трапез танцевали в тяжелых доспехах не только друзья царя, но и он сам. Когда же очередь танцевать дошла до Гегесианакта из Александрии Троадской, автора исторических сочинений, он поднялся и сказал: "Государь! Чего ты больше хочешь: посмотреть, как я плохо танцую, или послушать как хорошо я читаю свои творения?" Ему было велено читать, и он так понравился царю, что удостоился подарка и был включен в число царских [c] друзей". Дурид Самосский пишет в семнадцатой книге "Истории" [FHG.II.476], что Полисперхонт, бывший уже в преклонных годах, первый из македонцев по достоинству и военным заслугам, всякий раз, когда напивался пьяным, пускался в пляс, в шафрановом платье и сикионских башмаках. Агафархид Книдский рассказывает в восьмой книге "Истории [d] Азии" [FHG.III.196], что когда друзья угощали Александра, сына Филиппа, то все лакомства на стол выставлялись завернутыми в золото; а когда их ели, то золотую обертку разворачивали и выбрасывали вместе с шелухой и косточками, чтобы люди видели роскошь царских друзей, а слуги получали свой законный доход. Как быстро позабыли они, - пишет Дурид [FHG.II.470; ср.231b], - что когда Филипп, отец Александра, приобрел [e] золотую чашу весом в пятьдесят драхм, то на ночь он всегда уносил ее с собой и клал под подушку. Селевк пишет [FHG.III.500], что несколько фракийцев на пирушке забавлялись удавкою: сверху подвешивали петлю, а под ней ставили камень, который легко валился на бок, когда на него становился человек. Затем они тянули жребий, и вытянувший его влезал на камень с серпом в руке, на шею ему надевали петлю; другой, проходя мимо, неожиданно ударял по камню, и если человеку в петле, соскользнув с камня, не удавалось быстро перерезать серпом веревку, он повисал мертвый, остальные же заливались смехом, словно его смерть была забавной шуткой.

[f] 43. Вот что, друзья мои и сотрапезники, "первейшие меж эллинов", я хотел вам рассказать из того, что знаю о древних пирах".

Очень точно рассказывает о пирах мудрый Платон в первой книге "Законов" [637а]: "Ни в селениях, ни в городах, о которых пекутся спартиаты, не увидишь ты нигде пиршеств и всего, что после них так сильно тянет к всяким удовольствиям. Каждый, кто встретит пьяного гуляку, (156) тотчас налагает на него такое наказание, которое уже не снять под предлогом Дионисийских празднеств. А у вас я видел целые повозки с такими гуляками, да и в Таранте у наших поселенцев во время Дионисий весь город я видел пьяным. У нас же в Лакедемоне ничего подобного не бывает".

[Чечевичная похлебка]

44. И тут Кинульк [заревел]: "Да чтоб ты сам удавился за этой фракийской забавой! Ты совсем нас вывел из терпения: мы постимся до звезды, как те славные философы, {51} которые утверждают, что до ее восхода [b] грех коснуться пищи. "А я, несчастный", - как говорит комик Дифил [Коск.II.558; cp.397f], -

{51 ...как те славные философы... — Вероятно, подразумевается иудейский или христианский обычай, хотя речь могла идти и об одной из сект, например неопифагорейского толка.}

из-за вас, постящихся

Наверно превращуся в рыбу-постника.

Никак позабыли вы прекрасные слова поэта [Од.ХVII.176]:

Знаете сами, что вовремя пища вдвое вкуснее.

И как дивный Аристофан пишет в "Кокале" [Kock.I.484]:

Смотри, папаша: припекает солнышко,

[c] Нам, молодым, как раз пора пополдничать!

По мне же куда лучше подкрепиться на манер Пармениска в "Попойке киников", чем, как в бреду, наблюдать кружащиеся вокруг тебя блюда".

Все мы засмеялись и кто-то сказал: "Однако, любезнейший, не откажись рассказать нам об этой парменисковой попойке". И тот, поднявшись на нога и возвышаясь над нами, торжественно провозгласил:

""Клянусь вам, мужи", как говорит милейший Антифан в "Фальшивой невесте" [Kock.II.88; cp.TGF2. 900]:

Клянусь вам, мужи, я тем самым божеством,

Что нам ниспосылает опьянение!

Гораздо лучше этот образ жизненный,

[d] Чем самого Селевка роскошь царская:

Приятней чечевица в безопасности,

Чем мягкая перина в страхе-трепете.

45. Пармениск начинает свое сочинение так: "Пармениск Молпиду привет! Перекормив тебя описаниями пышных пиров, я уже опасаюсь, как бы, заработав несварение желудка, ты не стал сетовать на судьбу. [e] Поэтому прошу тебя разделить со мной трапезу, которую давали в доме Кебета из Кизика. Итак, отхлебни чабера {52} и берись за угощение.

{52 ...отхлебни чабера... — Здесь имеется в виду способность чабера (род Satureja L., по-немецки, кстати, так и называется Bohnenkraut — «бобовая трава») при сочетании с бобовыми смягчать обычные негативные побочные эффекты от их употребления: образование избыточных газов в кишечнике и пр.}

Попал я туда в то время, когда в Афинах праздновали Дионисии. Застал я там полдюжины уже улегшихся киников, вожаком их стаи был мегарец Карней. Начало обеда задерживалось, и затеялся спор, какая вода слаще? Одни хвалили лернейскую, другие - пиренскую, Карней же сказал, цитируя Филоксена [ср.147е]: "омывальная". {53} Но вот внесли стол, и мы приступили к трапезе: "...и не успевали мы покончить с одной чечевичной [f] похлебкой, как наливалась за нею другая". {54} Затем нам вынесли чечевицу в уксусе. Запустив в нее руку, Диитреф возгласил:

{53 ...«омывалъная». — т. е. поданная перед началом или после окончания пира.}

{54 ...наливалась за нею другая. — Видоизмененная пословица про Данаид, обреченных вечно наполнять мгновенно пустеющий сосуд.}

Виновнику,

Не дай укрыться, боже, этих ... чечевиц. {55}

{55 ...этих... чечевиц. — Вместо «бед»; пародия на «Медею» Еврипида (332): игра слов φακών вместо κακω̃ν, как и в следующей цитате.}

Следом другой воскликнул [TGF2. 857]:

Злой рок пускай и демон чечевичные

Тебя настигнут!

(А я бы здесь процитировал комика Дифила, который говорит в "Пелейядах" [Kock.II.562]:

- Обед был не обильный, но изысканный:

Пред каждым едоком была поставлена

Большая миска чечевиц.

(157) - Начало-то

Не столь уж пышное!

- За ней громадная,

Танцуя, в круг слетела наш сапердида,

Вонявшая довольно мерзко.

- Это же

Губан священный, {56} рядом с ним дрозды уже

{56 Это же губан священный... — Сапердида (σαπέρδης — рыба из мелких тунцовых или ставрид), как уже упоминалось раньше, — малоценная рыба: как правило, ее подают засоленной (отсюда и специфический запах), ср. цитату из Архестрата в третьей книге (116f). Губан священный (так как в море он распугивает все другую рыбу даже большей величины, чем он сам) — α̉νθίας — до сих пор не идентифицированная рыба (возможно, осетр или один из тунцовых, но никак не губан), а вот дрозды — κίχλη — в действительности один из видов губанов. В результате игра слов: ставрида, конечно, не благородный α̉νθίας, но при ее появлении губаны или дрозды (а значит и надежды на более роскошные блюда) исчезают.}