Возможно, для всех остальных греков, кроме эгинцев, «монофагия» была лишь дикостью и поводом для насмешек — не случайно слово «монофаг» (от μόνος — «один» и φαγεΐν — «есть») звучит у Амипсия (Коек. 1.677) как ругательство, сочетаясь с распространенным выражением «к воронам» (ср. рус. «к чертям»).}
Ты ешь один? одним уж этим мне вредишь!
Также у Амипсия [Kock.I.677]:
Проваливай κ воронам, взломщик-монофаг!
Об образе жизни гомеровских героев
15. Гомер видел, что скромность есть добродетель, {63} более всех прочих подобающая юношам, и что она, подобно устроителю хора, гармонично сочетает между собою все хорошие качества. Он хотел привить ее [f] людям с ранних лет на всю жизнь, чтобы они тратили свой досуг и рвение на добрые дела и были щедры и готовы оказать друг другу услугу. Поэтому он всем своим героям приписал умеренность и довольство малым.
{63 Гомер видел, что скромность есть добродетель... — Как сказал Платон: «Гомер воспитал Грецию» («Государство». X. 606е; ср.: «Протагор». 339а). Привычка черпать в гомеровских поэмах уроки практической морали стала складываться, вероятнее всего, уже тогда, когда греки слушали эпических певцов — сначала сочинителей-аэдов, позже исполнителей-рапсодов. Поведение героев, их нравственные принципы служили образцом и объектом подражания. Скорее всего, именно такое безмятежное и некритическое отношение к Гомеру вызвало взрыв критики в VI в. до н.э.: Ксенофан Колофонский нападал на гомеровских богов, страдающих всеми человеческими слабостями (DK. 21. В 10-12, 14-16), Гераклит развенчивал авторитет Гомера как философа (DK. 22. А 22, В 40, 42, 56,57, 106), а Пифагор даже якобы видел, как наказывают Гомера в царстве мертвых за лживые измышления о богах (Иероним Родосский, fr. 42 Wehrli). К концу VI в. у Гомера появился защитник — это был Феаген Регийский. Судя по сохранившимся сведениям, он первым использовал (если не изобрел) метод аллегорического толкования текста. Так, он считал, что битва богов (Ил. XXI-XXII) — это иносказательное описание борьбы физических элементов и т.п. (DK. 8.2, 3).
В V в. до н.э. к Гомеру подходят рационалистически: и Геродот, и Фукидид, и даже поэт Пиндар смотрят на гомеровские тексты с позиции здравого смысла, устанавливая, сколько в них правды, а сколько вымысла (см. об этом: The Iliad: A Commentary / Ed. G.S. Kirk. Cambridge, 1996. Vol. 6. P. 27 — 28, а также: Гринцер ПЛ.., Гринцер Н.Н. Становление литературной теории в Древней Греции и Индии. М., 2001).
Софисты искали в гомеровских текстах подтекст, утверждая, что Гомер (а также Гесиод и Симонид) скрывали подлинную мудрость под покровом поэзии (см.: Платон. «Протагор». 316d-e; «Теэтет». 180с-е). Поиски скрытого в поэтических текстах смысла были не чем иным, как аллегорезой. Вместе с тем софисты прибегали к гомеровским сюжетам и образам как таковым, чтобы с их помощью выразить или подкрепить свои собственные этические тезисы. Так, например, показателен спор о сравнительных достоинствах Ахилла и Одиссея, который ведет софист Гиппий с Сократом в диалоге Платона «Гиппий Меньший» (363b). Для самого Сократа, насколько мы можем судить по Ксенофонту и Платону, Гомер тоже служил источником моральных примеров и образцов. Таким образом, в IV в. до н.э. Гомер продолжал быть для греков учителем жизни, чему в конце концов и воспротивился Платон в X книге «Государства».
Аристотель написал целое сочинение под названием «Гомеровские проблемы» (fr. 142-179 Rose), где не только обобщил весь предшествующий опыт толкования и критики гомеровских поэм, но и объяснил, что абсолютных моральных оценок поведения гомеровских героев быть не может, что нужно непременно учитывать, как бы мы сейчас сказали, историко-культурный контекст (fr. 166 Rose).
В послеаристотелевское время сосуществуют два метода интерпретации Гомера. С одной стороны, остается актуальной аллегореза — это излюбленный метод философов-стоиков; до нас дошло два образца сочинений такого рода — «Гомеровские проблемы» Гераклита и «О жизни и поэзии Гомера» Плутарха (?) (I в. н.э.). С другой стороны, в сочинении Плутарха «О том, как следует слушать поэтов» мы видим уже знакомый нам метод морально-этического толкования гомеровских поэм. Его и предпочитает Афиней. Более подробно о традиции толкования Гомера см.: Richardson N. Homer and his ancient critics // The Iliad: A Commentary. Vol. 6. P. 25 sq.}
Поэт считал, что сильнее всего в людях потребность в пище и питье и получаемое от них удовольствие, так что люди, соблюдающие умеренность в еде, скромны и воздержны также и во всем прочем. И потому жизнь простую и неприхотливую ведут у него все: цари и простолюдины, юноши, старцы [Од.I.138]:
Гладкий потом пододвинула стол; на него положила
Хлеб домовитая ключница...
...на блюдах, подняв их высоко
Мяса различного крайчий принес [Од.I.141], -
мясо было жареное и преимущественно говяжье. Кроме этого даже на (9) праздниках и свадьбах и других трапезах не подается ничего. Даже самим царям не подают у Гомера ни кушаний, запеченных в фиговом листе, ни кандила, {64} ни печенья на меду; они едят только такую пищу, от которой становятся здоровее душой и телом. Сам Агамемнон подносит Аяксу после единоборства {65} хребет быка как почетный дар. И Нестора, уже старца, и Феникса [Ил.IХ.215] угощают жареным мясом. Так поэт отвращает и нас от неумеренных желаний. Менелай, справляя свадьбу детей, {66} подает [b] Телемаху [Од.IV.65]
{64 Кандил — греч. κάνδυλος или κάνδαυλος, лидийское блюдо.}
{65 ...подносит Аяксу после единоборства... — С Гектором (Ил.VII.200).}
{66 Менелай, справляя свадьбу детей... — У Гомера Менелай действительно справляет свадьбу своих детей, когда к нему прибывает Телемах, чтобы расспросить о судьбе своего отца Одиссея.}
бычатины жареной кус, из почетной
Собственной части его отделивши своею рукою.
И Нестор, когда у моря приносит в жертву Посейдону быков в окружении только самых любимых родных сыновей, то, хотя и был он царем и много имел подданных, отдает повеление {67} [Од.III.421]:
{67 ...Нестор... отдает повеление... — У Гомера Нестор приносит жертву не Посейдону, а Афине.}
В поле один за телицей беги и т.д.
В самом деле, жертва, принесенная с помощью самых близких и преданных людей, благочестивее и угоднее богам. Даже женихи, уж на что были наглы и неумеренны в наслаждениях, всё же не ели, как показывает Гомер, ни рыбы, ни птицы, ни пирогов на меду. [c] Поэт изо всех сил избегает с говорить об ухищрениях поварского искусства, о кушаньях, которые, по словам Менандра, "распаляют похоть", {68} о блюде, именуемом у многих писателей "горшок для развратников" (как утверждает Хрисипп в сочинении "О благе и наслаждении", его приготовление особенно хлопотно).
{68 ...о кушаньях, которые, по словам Менандра, «распаляют похоть»... — Kock.II.462. Из комедии «Трофоний». Ср. 132f и 517а.}
16. По рассказу Поэта, Приам упрекает сыновей {69} за то, что они истребляют скот, вопреки обычаю [Ил.ХХIV.262]:
{69 ...Приам упрекает сыновей... — У Гомера упрек Приама относится не к истреблению скота как таковому, а к праздности и невоинственности многочисленных Приамовых сыновей, которые проводят время в развлечениях, выбирая для своих пиров самых деликатесных животных — ягнят и козлят (в переводе Н. Гнедича — коз и агнцев). Вопреки обычаю сыновья Приама действуют потому, что забивают не чужих ягнят и козлят, что в героическую эпоху было совсем не преступно, но своих собственных, троянских. Нелестную характеристику Приамовых сыновей встречаем и в песни III, ст. 106. В целом же у Гомера пиры и пляски противопоставляются сражениям как праздность — деятельности (см., напр., Ил.III.393 и XV.508).}
Эти презренные хищники коз и агнцев народных.
А Филохор сообщает в своей "Истории" [FHG.I.394], что и в Афинах запрещалось есть еще ни разу не стриженного барана, если в том году приплод [d] овец был недостаточен.
Гомер называет Геллеспонт "богатым рыбой" [Ил.IХ.360], изображает феакийцев отличными мореходами, знает, что на Итаке много гаваней, а у близлежащих островов во множестве водится рыба и дикая птица. Одним из залогов благоденствия он считает обилие рыбы в море. И, однако, никто у него ни рыбы, ни птицы не ест.
