Такие уж я нежные

[f] Сварил тебе четыре оконечности.

И в "Геритадах" [Kock.I.430]:

Крабы, хлеб, конечности.

Антифан в "Коринфянке" [Kock.II.61]:

- Как? Афродиту чтить свиной конечностью?

- Забыл, хозяин, что богиня Кипрская

Так любит всех свиней на этом острове,

Что и навозом у нее питаются

Не свиньи, а быки.

От том, что Афродите действительно приносится в жертву свинья, (96) свидетельствует в "Исторических записках" Каллимах или Зенодот: "Аргосцы жертвуют Афродите свинью, и даже сам праздник называется Свиным (‛Υστήρια)".

Ферекрат в "Рудокопах" [Kock.I.175; ср.269а]:

Нежнейшие на блюдах подле цельные

Окорока лежали, оконечности

Проваренные дважды.

Алексид в "Игроках в кости" [Kock.II.339]:

Позавтракали мы свиной конечностью.

И в "Ночной страже", или "Поденщиках" [Kock.II.363]:

Ведь мясо не прожарено, испорчены

Обрезки мяса, угорь выварен,

[b] Свиные не готовы оконечности.

О вареных ножках упоминает Ферекрат в "Учителе рабов" [Kock.I.157]:

- Скажите, что же на обед готовите для нас вы.

- Итак: есть засоленный угорь для вас,

Кальмар, немного ягненка, кусок

Колбаски, вареная ножка, ребро,

Печенка, птицы, сырок в меду,

Говядины порция.

Антифан в "Парасите" [Kock.II.87]:

- Копченая

Нога свиная.

- Завтрак замечательный,

Клянусь богиней Гестией.

- И плавленый

Шипящий сыр.

[c] Экфантид в "Сатирах" [Kock.I.9]:

Поскольку должен был купить и ноги съесть вареные.

Язык упоминается в следующих стихах из "Любителей жареного" Аристофана [Kock.I.522; cp.110f]:

Довольно анчоусов!

Устал я от жирного!

Несите печень перепела,

Загривок от козленочка,

Да язычок, да легкое,

Брюшину, селезеночку,

Подсвинка осеннего выводка

С горячим пирогом!"

50. После стольких речей об этих предметах, не преминули внести [d] свой вклад и присутствовавшие врачи. Дионисокл, например, сказал: "Мнесифей Афинский пишет в трактате "О пище" следующее: "Голова и ноги свиньи содержат мало питательных веществ и жира"". А Леонид процитировал Демона, который пишет в четвертой книге "Истории Аттики" [FHG.I.378]: "Тогдашний царь афинян Афидант был убит своим незаконнорожденным младшим братом Фимэтием, который и воцарился после него. Во время его правления мессенец Меланф, изгнанный из своего отечества, вопросил Пифию, где ему надо поселиться. Ему был дан ответ: [e] там, где, принимая его в качестве почетного гостя, за пиром ему подадут голову и ноги. Это и случилось с ним в Элевсине, когда, справляя какой-то местный праздник, жрицы израсходовали всё мясо, кроме голов и ног, и послали их Меланфу".

[Современные педанты]

51. Тут подали свиную матку, родоначальницу и подлинную мать сыновей Гиппократа, {73} которых, я знаю, не раз высмеивали в комедиях за их [f] свинство. Взглянув на нее, Ульпиан сказал: "Ну, друзья, у кого мы встречаем слово "матка"? Мы уже вдоволь поели, пора нам и побеседовать. А киникам, которые нажрались до отвала (κεχορτασμάνοι), я посоветую молчать. Пусть, если хотят, грызут челюсти и головы и всякие кости: ведь никто не запретит им лакомиться, словно собакам, всеми этими отбросами. Впрямь, они собаки, и прозвищем своим гордятся.

{73 ...подлинную мать сыновей Гиппократа... — Имеется в виду племянник Перикла, а не знаменитый врач. Каламбур строится на созвучии слов «свиньи» (υ̉ω̃ν) и «сыновья» (υι̉ω̃ν), которое, кстати, обыгрывается и у Аристофана в «Облаках» (1001). В реплике Ульпиана продолжается «скотская» тема: «нажрались до отвала», форма глагола «кормить скот» (χορτάξω).}

Закон велит бросать объедки псам, -

сказал Еврипид в "Критянках" [TGF2. 504]. Так вот и киники хотят есть и (97) пить всё без разбора, и им нет дела до того, что сказал божественный Платон в "Протагоре" [347с]: "Разговаривать о поэзии - всё равно что пировать у дурных и пошлых людей. Из-за своей необразованности они не могут за столом общаться друг с другом своим голосом и своими словами; поэтому они так ценят флейтисток, и нанимают за большие деньги чужой голос - голос флейт, - и при его помощи общаются между собою. А где [b] собираются добрые и образованные сотрапезники, там не видно ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток: сами гости способны поддерживать беседу без всего этого вздора и пустяков, по очереди говоря и слушая друг друга; они сохраняют благопристойность, даже если выпьют очень много вина". Вот и с вами так же, Кинульк: когда вы выпьете, или, вернее напьетесь, то, наподобие флейтисток и танцовщиц, мешаете остальным получать удовольствие от беседы. И живете вы, говоря словами того же Платона, сказанными им в "Филебе" [21с], не по-человечески, а словно [c] какой-нибудь моллюск или иная морская тварь, у которой дух спрятан в твердой раковине".

52. А Кинульк отвечал в сердцах: "Ах ты обжора и чревоугодник! Ничего-то ты не умеешь: ни говорить связно, ни вспомнить что-нибудь из истории, ни ввернуть красивое слово, - и всё время только [d] допытываешься: "Встречается это слово где-нибудь или не встречается? Сказано уже каким-нибудь автором или не сказано?" Ты прямо ногтем скребешь каждое слово собеседника и цепляешься за каждую колючку, словно продираешься

через чертополох и грубые сорные травы {74}

{74 ...через чертополох и грубые сорные травы... — Стих неизвестного поэта, который упоминает также Плутарх в «Моралиях» (II. 44е).}

и никогда не собираешь красивых цветов. Не ты ли утверждал, будто "эпиномида" {75} - это то, что римляне называют strena и, по отеческому обычаю, дарят друзьям? Если в этом объяснении ты рвешься вслед Платону, то мы хотим знать... [текст испорчен]... Если же ты нашел это слово, употребленное в таком смысле у другого автора, то открой нам, у кого? Я, например, знаю, что "эпиномидой" называется еще и часть триеры, как установил в своем трактате "О триерах" Аполлоний. И не ты ли сказал о [e] новом плаще-феноле, - да, да, милейший, он называется "фенол", а не "фенола", - который тебе еще ни разу не пригодился: "Дай мне, раб мой Левк, этот непригодный плащ?" А однажды, направляясь в баню, разве не ответил ты на вопрос: - Куда ты? - Спешу смыться. - И в тот же день воры, промышляющие чужой одеждой, украли у тебя прекрасный канусийский плащ, так что вся баня хохотала, когда ты искал свой "непригодный фенол". {76} В другой раз, милые друзья (вам-то нужно знать правду!), он [f] ударился о камень и разбил голень. Когда же, вылечившись, он вновь вышел и его спросили: - Что у тебя на ноге, Улышан? - он ответил: - Фонарь! - А я (я был тогда с ним) не мог удержаться от смеха, и потом, когда один мой приятель-врач смазывал мне под глазами густой мазью, на вопрос: - Что с тобой? - я ответил: - Споткнулся!"

{75 Не ты ли утверждал, будто «эпиномида»... — Здесь и далее высмеивается педантизм Ульпиана и похожих на него любителей языковых диковинок и изощренных словарных игр, которые предпочитают в обычной речи пользоваться как можно более редкими и необычными словами, наслаждаясь своей образованностью. Эпиномида, название философского трактата, приписываемого Платону (букв. «Послезаконие», воспринималось как добавление к его «Законам»), по Ульпиану означает еще и то же, что латинское strena, — благоприятный знак и подарок-пожелание счастья, изначально — веточки из специальной священной рощи, которые было принято дарить на Новый год, в январские календы. По Кинульку (который на самом деле так же в восторге от редких слов, как и Ульпиан), эпиномида — часть триеры: это он вычитал в специальном трактате. И то, и другое словоупотребление, кроме как здесь, в сохранившихся текстах древнегреческой литературы больше не встречается.}