Впрочем, оба они оставались еще более года при Дворе, состоя по-прежнему в штате великого князя, пока, наконец, получили увольнение, осенью 1745 года, после бракосочетания Его Императорского Высочества Великий князь обходился с ними вежливо, но не удостаивал их более своей доверенностию и вместо графа Брюммера обращался к канцлеру, графу Бестужеву, или к вице-канцлеру, графу Воронцову, если нужно было испросить что-либо у императрицы и он сам не хотел ее беспокоить

Замечена необыкновенная слабость в Его Высочестве, поэтому я расспросил его и узнал, что он не имеет сна и почти аппетита и чувствует часто наклонность к обмороку. По пульсу я нашел, что это имеет основание. Я объявил об этом обер-гофмаршалу, графу Брюммеру, который приписал это притворству и нежеланию учиться и сделал выговор великому князю. На другой день я освободил Его Высочество от уроков и занимал его эстампами, чертежами и моделями укреплений. Это доставило ему удовольствие. Между тем приехал его голштинский лейб-медик, статский советник Струве, и прописал Его Высочеству капли, которые назначил принимать по утру и после обеда. Спустя несколько дней, во время занятий моих с Его Высочеством, он совершенно ослабел и почти без чувств упал у стола на руки ко мне и сказал: «Я, право, больше не могу». Я сказал об этом придворному врачу императрицы, Боергаве, который немедленно вместе с другим придворным врачем, Суше (Souchez), приехал к великому князю и нашел его таким, как я сказал. Тут же пришла и Ея Величество и поручила обоим врачам позаботиться об Его Высочестве (доктор Струве был устранен, огорчился этим, занемог горячкою и умер). Великий князь должен был лечь, и тогда доселе скрытная лихорадка обратилась в изнурительную. Оба врача должны были при Дворе дежурить, и Ея Величество приказала мне изустно, чтобы я постоянно находился при великом князе. Я исполнял это с раннего утра до поздней ночи. В конце октября Его Высочество не подавал никакой надежды к выздоровлению. Он слабел до крайности и потерял охоту ко всему, что нравилось ему во время болезни, даже к музыке, которую до этого любил слушать. Когда однажды, в субботу, после обеда, в передней Его Высочества играла придворная музыка и кастрат пел его любимую арию, то он сказал мне едва слышным голосом: «Скоро ли перестанут играть?» Это нас испугало, и доктор Боергаве, которому я рассказал этот случай, воскликнул: «Ах, Господи! Это дурной знак!» Около вечера все потеряли надежду. Великий князь лежал, с полуугасшими глазами и едва хрипел. Ея Величество, которая несколько дней была нездорова, скорее прибежала, чем пришла, к нему при этом известии. Она так испугалась, видя положение великого князя, что не могла произнести слова и залилась слезами. Ее с трудом оттащили от постели великого князя и увели в Ее покои. Около полуночи, когда более нечего было делать и надеяться, я отправился к Боергаве, в его квартиру, находившуюся поблизости, где он просил меня остаться у него, пока- к утру придет известие о кризисе или о смерти. Мы сидели перед камином и курили трубки, почти не говоря ни слова. Каждые полчаса приходил камер-лакей с рапортом от придворного хирурга, Гюона (Gugon). Все извещали, что великий князь лежит по-прежнему без движения. Около 5 часов пришел он в седьмой раз и объявил, что на лбу великого князя показался крупный пот; при этом известии Боергаве вскочил со стула и сказал мне: «Taut aus Gott danken, de grojtvirst sal gevesen!» — и тотчас взял бутылку Бургонского, налил бокал и подал мне, сказав: «Viont de grootvirst!» Так выпили мы несколько бокалов и отправились, как будто ожившие и не чувствуя никакого сна, к великому князю.

Ея Императорское Величество, которая легла не раздеваясь <…>, услыхала от Боергаве радостное известие, что спасительный перелом возобновил надежду на выздоровление. Оттуда императрица отправилась прямо в придворную церковь и отслужила молебен. С этого дня в самом деле началось выздоровление. В половине ноября Его Высочество встал в первый раз с постели, но почти до половины декабря не должен был выходить из комнаты. Ее Величество освободила великого князя до Нового года от всякого серьезного ученья и приказала мне развлекать Его Высочество какими-нибудь приятными занятиями.

Продолжение ваканций по случаю предстоящаго путешествия в Москву.

Там занятия идут медленно.

Personnelle Morale о Петре I. История и Dagnet, Insruction d'un Prince.

Охота в Измайлове и прогулка верхом.

Прибытие принца Августа из Голштинии в Марте месяце. Его Светлость привез для Ее Величества портрет принцессы Цербской, написанный в Берлине живописцем Реше. В этом портрете почти нельзя было узнать кисти этого художника, потому что он от старости потерял силу и прекрасный талант.

Его обхождение с великим князем.

Живет при Дворе с своими адъютантами — полковниками Фон Шильдом и Хагером.

Императрица приказала взять из передней великого князя животное (Haiiuxodhul) и умертвить его. Ее наставление великому князю касательно жестокости и нечувствительности к несчастию людей и мучения животных (пример императрицы Анны, у которой каждую неделю, раза по два, на дворе травили медведей).

Прибытие княгини Ангальт-Цербской с ея дочерью. Восторг Императрицы. Характер этой прекрасной и умной княгини. Императрица Елисавета первое время была ею совершенно очарована. Она подарила ей тогда драгоценный перстень с большим брильянтом и сказала: «Так как он был назначен ея прежнему жениху, епископу Ейтинскому, брату княгини, который умер до обручения, то она дарит его сестре его, чтоб еще раз скрепить их союз».

В ноябре торжествовали обручение и наименование невесты великою княжною.

Ея Величество занемогла воспалением в груди и лежит при смерти. Суше и Боергаве дежурят при Дворе.

Нарыв в легких прорвался, и она выздоравливает; чудо от Св. воды из Троице-Сергиевой лавры, настоятель которой щедро награжден подарками.

Болезнь доставила великому князю полную свободу к праздности и фамилиярному обхождению его с своими служителями.

Путешествие Двора летом в Киев.

Великий князь получил в подарок Ораниенбаум.

Великий князь занемог колотьем в боку (pleuresie). Хирург Барре кинул ему кровь три раза в продолжение двенадцати часов.

Императрица посылает свою камер-юнкферу рассказывать ему сказки из 1001-й ночи (. . Абрамова, впоследствии Мелыунова).

1745 года, в феврале, великий князь в Хотилове; на половине дороги от Москвы до Петербурга занемог настоящею оспою.

В ноябре 1744 года была у него в Москве ветреная оспа, которую доктор Суше принимал за настоящую, но Боергаве признал за ветреную и в доказательство предсказал настоящую через несколько месяцев.

Императрица, тотчас по возвращении своем в Петербург, отправилась назад в Хотилово, сделала там все нужные приготовления и осталась сама в течение двух месяцев. Великая княжна с матерью находилась также при Ея Величестве.

Великого князя лечат по старой методе, в теплой комнате; весь дом обит войлоками и досками, как футляр.

Хотиловской ямщик, Патрикевич, сделан придворным ямщиком, а по восшествии великого князя на престол произведен в Титулярные Советники в Ямской Приказ.

1745 года, в феврале. Двор благополучно возвратился и праздновал день рождения великого князя (10 февраля) балом и аллегорическим фейерверком. Императрица спешит бракосочетанием великого князя. Приготовления продолжаются до 25 августа, когда оно и было совершено (врачи советовали, чтобы оно было отсрочено, по крайней мере, на год).

Ея Величество произвела наставника великого князя в надворные советники и в его библиотекари, с непременным приказанием быть постоянно при великом князе, чтобы Его Высочество мог пользоваться его наставлениями. Она приказала ему, чтобы он каждое утро присутствовал при вставании и одевании великого князя, чтоб удержать дерзких камердинеров и лакеев от непристойных разговоров с Его Высочеством. Некоторые из них были вдруг отосланы, между прочими камердинер Румберг сослан в крепость, а потом в Оренбург, откуда возвратил его Петр III в 1762 г. (Сей последний, по возвращении, рассказывает императору чудеса об уничтоженной им Тайной Канцелярии.)