Франсуаза Саган, которая тогда не слишком много читала Бальзака, ничего не знала об этой вероломной Розали из «Альберта Саваруса», романа, опубликованного в 1842 году. Она удивляла своих приятелей, когда скромно сообщала, что читала Стендаля, Жида и Пруста, весело добавляя, что Саган и Стендаль [124]— два соседних селения Восточной Пруссии. Несмотря на свой страх перед журналистами, «которые заставляют говорить неизвестно что», Франсуаза не уклонялась от разговора. Она говорила очень быстро, глотая слова. Ее ответы, которые нужно было ловить на лету, всегда были по существу. Она казалась защищенной своим умом, вглядываясь в других, как и в себя, с исключительной проницательностью.

В богатой буржуазной гостиной своих родителей она была сначала маленькой благовоспитанной девочкой, заботившейся о том, чтобы гости чувствовали себя хорошо: «Где вы хотите присесть?.. Вам будет удобнее в кресле… Хотите что-нибудь? Может быть, сигарету?.. Вот пепельница…» Дениза Бурдэ, пришедшая на бульвар Малешерб брать интервью, так описывает молодую романистку: «Она, словно кошка, бесшумно перемещается в пространстве, где доминируют желтый на сатиновой обивке и цвет воды, и наконец устраивается на красном велюре дивана. Она восхитительна, когда выжидательно смотрит на собеседника, с иронией, которая задевает даже тогда, когда она умеряет свою улыбчивую снисходительность. В выражении ее глаз читается меланхолия мудрой проницательности, будто данной богатой событиями долгой жизнью. Этот взгляд необыкновенно глубок, а еще мягкие черты лица носят отпечаток детства» [125].

«Когда я начала свою книгу, мне было очень тоскливо, — рассказывает Франсуаза. — Я не осмеливалась перечитать на следующий день то, что написала накануне, так я боялась почувствовать себя униженной, если это оказалось бы плохо. Я говорила себе, что могла бы, конечно, лучше, и старалась использовать все возможности».

Записывая в школьную тетрадку наклонным почерком, почти без помарок, она расскажет историю Сесили и ее отца: «Первое, что я делаю, это пишу начальную фразу книги», — произнесет она немного напыщенно.

Роман был завершен в два с половиной месяца. Чтобы отпраздновать это событие, она кидает в огонь свой дневник. Эти страницы, писавшиеся изо дня в день на протяжении трех лет, не соответствуют больше наступающей эре. Превращение Франсуазы Куарэ во Франсуазу Саган произошло незаметно. В семье никто не выказывал удивления, видя ее за работой. Ее брат и сестра тоже пытались писать, но застревали на первой главе.

«Мои родители, к счастью, никогда мне не задавали вопросов по поводу того, что я делаю…» — говорит Франсуаза. Дискуссии по поводу «Здравствуй, грусть!», казалось, оставили их совершенно безучастными. Во всяком случае, они не хотели вмешиваться публично во все это, и их отношения с Кики были прежними. Так сказать, скандальный чудо-ребенок в фетровых тапочках, чтобы не испачкать паркет. У Куарэ каждый старался проявить уважение к окружающим, но высказывать свою точку зрения не запрещалось. Критическое сознание Франсуазы сформировалось в эпоху, когда традиционные ценности были поставлены под сомнение, и это, конечно, проявилось в семье. Речи, которые она произносила по поводу крушения общества благосостояния, пекшегося о своей материальной защищенности, не могли оставить равнодушным ее отца.

Он считал интересным это новое понимание жизни. Человек с апломбом, привыкший смотреть фактам в лицо, он не считал нужным чему-либо удивляться. Он принимал вещи такими, какие они есть, и воспринимал свою дочь соответственно. «Кстати, и небесполезно это подчеркнуть, он не ощущал себя как отец писательницы и автора “Здравствуй, грусть!”, хотя часто утверждалось обратное», — пишет американская журналистка Курт Риесс в главе своей книги «Рождение бестселлеров», посвященной Франсуазе Саган.

О родителях, которых безгранично обожает, Франсуаза всегда говорит с почтением: «Мы болтаем, будто мне столько же, сколько им, я часто зову отца Пьером, а маму всегда Мари. Почему? Потому что она очень рассеянная. Если я говорю “мама”, она не отвечает. Но, когда я обращаюсь к ней по имени, отзывается всегда». Пьер Куарэ и Мари Лобард поженились в Кажарке 3 апреля 1923 года, а познакомились у общих друзей в Сен-Жермен-ан-Лайе, «маленьком гарнизонном городе, чьи зажиточные жители придерживались старых порядков». Эта первая встреча была для них как удар молнии, и молодые люди с тех пор всегда были вместе.

Как в «Гостье» Симоны де Бовуар, здесь пришлось избавляться от соперницы. Анна, возлюбленная ее отца, погибнет по дороге в Эстерель. Несчастный случай или самоубийство? Последние строки книги не прольют свет на эту загадку:

«Но иногда на рассвете, когда я еще лежу в постели, а на улицах Парижа слышен только шум машин, моя память вдруг подводит меня: передо мной встают лето и все связанные с ним воспоминания. Анна, Анна! Тихо-тихо и долгодолго я повторяю в темноте это имя! И тогда что-то захлестывает меня, и, закрыв глаза, я окликаю это что-то по имени: “Здравствуй, грусть!”» [126].

Выход романа «Здравствуй, грусть!» пришелся на время, когда молодежь нуждалась в раскрепощении, в том, чтобы ощущать себя наравне со взрослыми. Молодые обретали свободу. Раньше все было иначе, и поэтому история Сесили многих шокировала. Семнадцатилетняя девушка, которая занимается любовью ради удовольствия, а не ради рождения ребенка, — это было неслыханно. Франсуазе было приблизительно столько же, и она, конечно, вызывала любопытство.

В год, когда был написан роман «Здравствуй, грусть!», она уверенно сказала Флоранс Мальро:

«Я заработаю этой книгой много денег и куплю “ягуар”!»

Обескураженная такой уверенностью Фло ждет не дождется, когда можно будет увидеть рукопись и убедиться в таланте Франсетты, которую она зовет «маленькой испанкой», потому что та посещает лекции в Институте испановедения, на улице Гэй-Люссак. Но однажды у нее в руках окажется первая версия романа. «Я прочла его ночью и была ошарашена», — рассказывает она. В шесть часов утра Флоранс Мальро в восторге позвонила подруге, чтобы поговорить о Сесили. «Ты — писательница», — сказала она. Реакция Вероники Кампьон была такой же, она посоветовала Франсуазе пойти к ясновидящей на улицу Аббэ-Грульт.

Благоприятна ли ее судьба? Взглянув на ее руку, гадалка сразу провозгласила: «Вокруг вас сияет слава…» Франсуаза не выказывает никакого удивления и ждет пояснений.

«Я никак не отреагировала даже тогда, когда она мне сообщила, что я только что написала книгу. Я даже подумала, что она могла об этом догадаться при помощи телепатии. Но когда она сказала мне, что мой роман пересечет океан, я почувствовала себя преисполненной амбиций».

Франсуаза сразу решает перепечатать рукопись начисто:

«Это стоило мне двести франков, которые я заняла у Вероники. Но результатом я осталась довольна: аккуратные листы и, сверх того, удовольствие слышать признание, что роман привел в восторг даму, которой была поручена работа».

Оставалось только найти издателя, чтобы чудо осуществилось. А пока рукопись, напечатанная в трех экземплярах, лежала в ящике. И вновь началась свободная жизнь. Дружба Франсуазы и Флоранс, подпитываемая бесконечными совместными чтениями, сделала их неразлучными. Они так хорошо понимали друг друга, что их единство, казалось, было единством близнецов. Кстати, они были похожи друг на друга внешне, их в самом деле можно было принять за близнецов.

Они учились вместе в «Кур Гаттемер» и, в год сдачи экзамена по филологии встретившись вновь во время записи на пропедевтику, инстинктивно почувствовали, что необходимы друг другу, чтобы, ни о чем не сожалея, вкусить полноту жизни. Вместе было веселее. В этом настроении они продолжали свое обучение в Сорбонне, среди шумливых прыщеватых сокурсников, принимавших себя чересчур всерьез.