На следующее утро она отправила меня купить молоко в магазине на углу. Я еще помню, как сидела на улице перед магазином с картонной упаковкой молока на коленях и пыталась посчитать машины. А поскольку я не умела считать до ста, то считала их от одной до двадцати, а затем начинала считать снова. Куда же едут все эти люди? Что такое важное они собираются делать? У них был такой важный вид и серьезные лица, у этих людей в их машинах и на их мопедах.

Большинство прохожих не обращали на меня никакого внимания, лишь пара собак подошла ко мне поближе и обнюхала меня. Все было таким скученным, громким, тесным. Почти не было зелени, деревьев и совсем не было джунглей, полей и лугов, как в моей деревне. Воняло выхлопными газами машин. Многие люди носили марлевые повязки, защищавшие рот и нос от пыли, чтобы не вдыхать грязь. Эти маски придавали им пугающий вид. Воздух в Катманду плохой. Над долиной постоянно висит серое облако смога, которое, словно грязная занавеска, закрывает вид на белоснежные вершины Гималаев.

Дома были похожи на спичечные коробки, поставленные друг на друга. Наискосок над улицами тянулась паутина электрических проводов. Везде были рекламные щиты: призывали покупать машины, телевизоры, лимонад или шампуни. На плакатах были изображены счастливые семьи, смеющиеся дети, женщины с блестящими волосами или мужчины в костюмах.

На улицах кое-где вяло росли пальмы. Перед магазинами возвышались горы синих, красных и зеленых пластмассовых ведер. В витринах лежали мобильные телефоны и сверкала пестрая, всех цветов радуги, материя с блестками для сари. Из музыкального магазина гремели популярные шлягеры на языке хинди. На обочине дороги бродячие торговцы продавали перчатки, носки, клубнику, арахис и даже сигареты поштучно. В придорожных кафе булькали в жире на огне сладкие пирожки или овощи. И ко всему этому добавлялся оглушительный хор автомобильных сигналов, треск мопедов, гул проезжающих автобусов и машин. У меня поначалу от множества людей, впечатлений и шума просто кружилась голова.

Знаменитые кварталы храмов в Катманду, Патан и Бакхатапур, отделанные резьбой и позолотой крыши, фигуры улыбающихся Будд и бесчисленных индийских богов, дворец Кумари, огромные штупа (ступы), флажки и гирлянды цветов, монахи и странники, тысячи голубей, населяющих площади перед дворцами, разнообразная жизнь в узких переулках старого города, искусно сделанные молитвенные мандалы [6], музыкальные чаши, кашмирские шали, куртки из овечьего руна для путешественников, прекрасные виды с холмов на город и заснеженные вершины Гималаев — все то, что так любят туристы, приезжающие в Катманду и Непал, я просто не видела, хотя туристический квартал Тхамель и площадь Дурбар находились всего лишь в двадцати минутах ходьбы от дома, в котором я жила.

Вскоре у меня вообще не осталось времени, чтобы смотреть на машины и людей. Все больше и больше Зита и ее родственники нагружали меня новыми обязанностями. Сначала они говорили: «Урмила, помой посуду». Затем: «Урмила, постирай белье». Каждый день мне нужно было перемыть огромную гору посуды и горшков и перестирать гору одежды. И все это — руками, в холодной воде. Даже в городе большинство семей в квартирах не имеют горячей воды. Не говоря уже о деревнях.

В комнате бабушки мне было тяжело спать в одиночку на полу на циновке, потому что я привыкла спать на полу вместе со всей семьей, тесно прижавшись друг к другу.

Я еще помню, что часто плакала, пока не засыпала, потому что чувствовала себя здесь очень одинокой.

Остальные члены семьи не любили бабушку. Она была из деревни, так же как и я, и была простой женщиной. Поэтому все часто смеялись над ней, а когда приходили гости, бабушку не выпускали из комнаты, потому что стыдились ее.

Но ко мне бабушка относилась очень хорошо. Она время от времени давала мне кексы и сушеные фрукты, потому что достаточно еды я не получала. Я часто голодала и была благодарна за каждый сушеный абрикос или горстку миндаля. Из страха, что другие застанут меня за едой, я пряталась в шкаф или в туалет. Иначе бы они отругали и бабушку, и меня.

Семья обедала, завтракала и ужинала за красивым полированным обеденным столом, — а я ела на полу в кухне. Когда они заканчивали еду, мне доставались объедки. Поначалу я не готовила еду, а только помогала, чистила и резала овощи, мыла рис. Пищу готовили женщины из этого дома. Одна невестка Зиты работала в фирме, которая занималась подбором временных работников и персонала, а остальные женщины сидели дома. Однако они часто исчезали на целый день, посещая магазины, косметические салоны или навещая подружек.

Муж Зиты тогда уже несколько лет работал в какой-то автомобильной фирме в Японии. Он присылал деньги и оплачивал эту квартиру, в которой все жили. Он, должно быть, зарабатывал очень хорошо. Они даже смогли построить себе большой красивый собственный дом на холмах. Муж звонил раз в неделю, недолго разговаривал со своей женой и детьми и спрашивал, все ли в порядке. Но он никогда не приезжал домой, чтобы проведать свою семью. Во всяком случае, за все эти годы я его ни разу не видела.

Все дети этой семьи ходили в школу. Я присматривала за сыном и дочкой Зиты. Мальчик, принц Мохан, посещал подготовительную школу. Он был на два года младше меня, значит, тогда ему было четыре года. Его сестра, принцесса Паийя, была в первом классе. Она была всего на пару месяцев младше меня. Я всегда готовила им одежду и стирала ее. Даже после того, как они ходили в туалет, мне приходилось мыть их. В Непале не принято пользоваться туалетной бумагой, вместо этого мы используем воду. Дети никогда не мыли самостоятельно свои попки. И даже их мать. Для этой цели у них была я, девочек-камалари.

Комната детей была завалена множеством игрушек: машинки, куклы, мячики, цветные карандаши. Такого я еще никогда не видела, но мне запрещалось даже прикасаться к ним. Да у меня и времени на игры не оставалось. Но даже когда я только приближалась к игрушкам или с завистью смотрела на них, дети тут же начинали кричать: «Это наши вещи, а не твои! Ты тут не для того, чтобы играть, а чтобы работать!»

Хотя Паийя и Мохан были приблизительно моего возраста, они вели себя не очень дружелюбно по отношению ко мне, В их головах с детства было заложено, что я — служанка, а не ребенок, с которым можно играть. Они смеялись надо мной, дразнили и толкали.

Каждое утро я должна была приготовить им их школьную форму: серые брюки и юбку, две голубые рубашки, бело-голубые полосатые галстуки и два серых пуловера с вышитой золотистой эмблемой на груди. При этом мне всегда было грустно и завидно. Я отдала бы многое в жизни за то, чтобы тоже ходить в школу. Мне нравился запах тетрадей и книжек, нравились карандаши и цветные фломастеры.

Через два месяца я отважилась спросить у Зиты:

— Когда же и я буду ходить в школу? Вы же обещали, что я тоже буду ходить.

Она утешила меня:

— Мы сначала должны найти школу для тебя, это не так просто. Есть большие списки ожидающих в очереди.

Она никогда не говорила: «Нет, ты не пойдешь в школу, ты нужна нам здесь, в доме». Она всегда говорила одно и то же: «Подожди, еще немножко терпения, скоро, позже…»

Шестеро детей этой семьи ходили в три самые известные и самые дорогие школы в Катманду: в школу «Маленькие ангелы», школу Святого Ксавьера — католическую элитную школу иезуитов и в школу «Лакеи» — очень престижную частную начально-подготовительную школу.

Каждый день я должна была отводить Паийю и Мохана на автобусную остановку. Я ненавидела это занятие, потому что страшно боялась переходить улицу. Для того чтобы добраться до остановки автобуса, нам нужно было пересечь дорогу с очень оживленным движением.

В Катманду почти не существует правил дорожного движения. Никто не обращает внимания на пешеходов, и каждый человек должен сам следить за тем, чтобы не угодить под колеса. Мохан и Паийя привыкли к этому, им не было страшно. Но я зачастую несколько минут стояла на обочине, не решаясь перейти улицу. Каждый раз, когда мне сигналила машина или мопед, я снова бегом возвращалась на край дороги. Иногда перебраться на другую сторону мне помогали чужие люди, а Мохан и Паийя смеялись надо мной.