Осенью субботние вечера короче. Шибушцы все еще прогуливались и беседовали между собой, когда прибыла вечерняя почта.
Раздался отрывистый звук рожка, и во двор почтового ведомства въехала крытая повозка, из которой вскоре вышел почтальон с почтовым мешком на шее. У него были проницательные и холодные глаза, как у казначея благотворительного общества. Он обладал властью вручить или не вручить людям известия, от которых, возможно, зависела их судьба.
Жители городка молча стояли вокруг почтальона. Каждый прислушивался, не прозвучит ли его имя. Иногда почтальону приходило в голову пошутить, и он выкрикивал чье-то имя, а потом говорил: «Извините, но сегодня для вас ничего нет; может быть, завтра вам повезет». Когда человек разочарованно поворачивался, чтобы уйти, он вручал ему пачку писем! Но письма были запечатаны, и как было знать, что в них? Оставалось ждать появления на небе трех звезд, возвещающих о том, что Божья Суббота закончилась. Господь, однако, не спешил зажигать Свои звезды. Вероятно, последний час Субботы был Ему больше по душе, чем все шесть дней творения, или Он испытывал досаду из-за того, что Его дети с таким нетерпением ждут появления новой недели.
Так или иначе, запечатанные письма не вскрывали до исхода Субботы, а вот почтовые открытки и газеты можно было прочесть сразу.
В Шибуш приходило много разных газет — одни на немецком, другие на польском языке, некоторые на идише, часть из них шибушцам посылали родственники из Америки. Там, за тысячи миль от Шибуша, жили энциклопедически образованные люди, мечтавшие об одном — чтобы жители Шибуша могли узнать то, о чем их прадеды не имели представления. Пусть отец каждого из них прочел тридцать шесть томов Талмуда семь раз, а дед — семью семь раз. Что они знали в итоге? Множество волшебных сказок, только и всего, тогда как, посвятив всего час чтению газеты, человек сам становился источником знаний.
Кроме немецких и польских газет, газет на идише, почтальон привозил и газеты на иврите. Когда-то в Шибуше было довольно много подписчиков на последние, теперь же в город доставлялось всего два экземпляра газеты на иврите — один для Сионистского общества, другой для молодого человека, писавшего стихи на священном языке. Одному Богу известно, что внушило шибушскому юноше любовь к ивриту. Неужели он считал, что это выигрышный билет, который обеспечит ему богатство и славу?
Времена изменились. Веками евреи любили язык предков и берегли его, как драгоценность в своей короне. Не один Йона Тойбер, но и Себастьян Монтаг, самый замечательный гражданин города, в молодости написал статью на иврите. Он до сих пор расплывается в улыбке, вспоминая эту статью в журнале «А-магид», название которой представляло собой цитату из пророка Ишайи: «На Его великодушии человек держится». Но кто из молодых знает сейчас иврит? Ведь нынче все, как сионисты, так и социалисты, изучают только то, что может принести практическую пользу.
Популярность сионизма возрастала. Тем не менее со стороны Себастьяна Монтага не было тактической ошибкой цепляться за свои универсалистские взгляды: даже если предположить, что лет через пятьдесят или сто появятся сионистские политические деятели, столь же значительные, как он сам (один из которых, несомненно, будет его вторым или третьим перевоплощением), — обеспечивает ли сионизм простор его талантам на данном этапе? Эти соображения не мешали ему вести дружбу с сионистами, пить с их лидерами кармельское вино, доставленное из Палестины, шутить с ними, рассказывать им анекдоты, с которыми не сравниться их собственным, поскольку анекдоты Монтага были пронизаны еврейской ученостью и произносились звонким голосом. Себастьян был так музыкален, что иногда выступал в роли кантора в Большой синагоге, и это, как поговаривали в Шибуше, тешило его тщеславие даже больше, чем все его «небахлах». Короче говоря, если Себастьяну и было кого бояться, то скорее социалистов, чем сионистов.
Маленький и живой, как эльф, гладко выбритый д-р Кнабенгут носился по городу, организуя рабочих. После того как его подержали под арестом за распространение нелегальной пропаганды, он преисполнился отчаянной дерзости. Однажды, наткнувшись на Себастьяна Монтага, он сказал ему:
— В Шибуше есть два человека, по которым тюрьма плачет, — я и вы. Единственная разница между нами в том, что меня следует посадить за стремление сделать мир лучше, вас же — за жульничество в картах.
Кнабенгут не щадил никого в Шибуше. Зажиточных он бил весьма ощутимо, а бедных — нежно и ласково. Заканчивая свои субботние лекции в клубе социалистов, он любил пройтись по городу в сопровождении своих последователей, которые не сводили с него глаз. Его собственные глаза тем временем все подмечали, потому что, глядя одним на свою свиту, он другим смотрел во все стороны. Порой, увидев интересную девушку, шедшую в одиночестве, он покидал своих учеников и присоединялся к ней. Кому-то могло показаться, что это его последовательница, поскольку она была горничной, а значит, пролетаркой. Однако, если бы кто-то действительно так подумал, он ошибся бы.
…Гиршл смотрел перед собой, прервав на полуслове оживленный разговор с Миной. Прошло шесть месяцев с тех пор, как он в последний раз видел Блюму, — и вот она перед ним! Мина тоже, хотя у нее не было привычки обращать внимание на незнакомых людей, остановилась, чтобы посмотреть на девушку, которая шла в сопровождении д-ра Кнабенгута. Ей хотелось спросить, кто эта девушка, но губы ее дрожали, и она не могла произнести ни слова.
Гиршл стоял как вкопанный, будто ангел махнул перед его глазами своей волшебной палочкой. Так мужчина, который долго не видел любимую женщину и мечтал о встрече с ней, увидев ее, воспринимает это как видение или сон.
Софья Гильденхорн, присоединившаяся к совершавшим прогулку Гиршлу и Мине, тоже обратила внимание на Блюму с Кнабенгутом. Находясь в своем обычном состоянии, Софья не преминула бы прокомментировать увиденное, но сегодня она чувствовала себя очень скверно. Что могло привести ее в такое подавленное состояние? В последнее время она не могла решить, что хуже — одиночество, когда мужа нет в Шибуше, или этот кавардак, возникавший с его появлением дома. У кого хватит сил переходить от одной крайности к другой? Мина делала все, что было в ее силах, для своей бывшей советчицы, которая теперь сама нуждалась в такой помощи. Софья проводила много времени в ее доме — она уже не боялась помешать новобрачным, ведь Гиршл и Мина были женаты больше года. Правда, она уже больше не сообщала подруге городские новости, от которых у той широко раскрывались глаза. Все, что ей было нужно, — это побыть с ребенком Мины. Хотя Отец Небесный не дал ей собственного ребенка, Он по крайней мере дал ребенка ее лучшей подруге, так что она могла играть с ним и отводить тем самым свою душу.
Наконец на небо высыпали звезды, и открылись лавки. Мина и Гиршл пошли домой, затем Гиршл отправился в лавку, чтобы передать отцу полученную почту. Это были деловые письма, счета, просьбы о пожертвованиях, официальные и личные письма, приглашения на свадьбу и, сверх всего прочего, еще два письма — одно из Шибуша, другое из-за границы. Одно письмо, адресованное Гиршлу, было написано на иврите. Его автор, прежний раввин Шибуша, который сейчас занимал эту должность где-то еще, написал книгу о еврейских законах и один экземпляр ее прислал Боруху-Меиру с просьбой сделать пожертвование, чтобы помочь покрыть расходы на ее издание. Увидев эту книгу у отца, Гиршл заказал еще один экземпляр, приложив пожертвование лично от себя, и сейчас автор благодарил его за уважение к науке и финансовую поддержку ученого. Нельзя сказать, чтобы Гиршлу требовалась еще одна книга, посвященная еврейским законам. Он не мог бы вспомнить содержание и тех книг, которые читал раньше. Просто ему хотелось помочь достойному делу, а появление нового юридического комментария было, безусловно, делом достойным.
Что касается письма из-за границы, то его автором был Арнольд Цимлих, кузен Гедальи. Сомневаясь в том, что Маликровик имеет почтовое отделение, и даже не зная, как правильно пишется слово «Маликровик», он просил Боруха-Меира сообщить отцу Мины о своем намерении приехать к нему на зимние праздники. В отличие от Цирл, Борух-Меир был уверен, что кузен выполнит свое намерение, ведь всякий немец всегда держит слово и, можете не сомневаться, сделает то, что сказал.
