Так Гиршл сидел и разговаривал, не пытаясь при этом произвести впечатление на Мину, как прежде на Блюму. Мина и Блюма были такие разные, по-разному следовало и разговаривать с каждой из них. Но поскольку в последние дни он вообще ни с кем не разговаривал, теперь он с радостью поговорил бы и с той, и с другой.

Вдруг Гиршл заметил, что на них смотрят. Он покраснел, забыл, о чем говорил, и замолчал на полуслове.

Именно в этот момент Гильденхорн, все еще с картами в руке, засмеялся и воскликнул:

— Посмотрите на этих двух голубков, как они воркуют!

Гиршл смутился. Ему было страшно стыдно: публично оскорбили не только его, но и Мину. Обида, нанесенная их чести, которую он не сумел парировать, привела его в бешенство. Ему было стыдно взглянуть на людей. Но, подняв голову, он увидел, что все дружески и ободряюще улыбаются. Ему в жизни не приходилось видеть столько пар ласковых глаз, глядевших на него с одобрением. Прежде чем он мог понять, что происходит, Гимпл Курц подошел к нему, взял за руку и процитировал несколько стихотворных строк о юноше в прекрасном саду, которого автор поэмы подстрекает сорвать растущие там плоды. При этом он так подмигнул, что ни у кого не осталось сомнений: под юношей имеется в виду не кто иной, как Гиршл, под садом — Мина и т. д.

Что должна подумать Мина о человеке, поведение которого так опозорило ее? Гиршл не смел взглянуть на нее. Он как бы окаменел, и, пожалуй, только пожар или война могли вернуть ему способность двигаться.

Однако у Провидения были совсем другие планы. Когда Гиршл был еще искоркой в глазу своей матери, ангел небесный провозгласил:

— Гиршл, сын Боруха-Меира, предназначается Мине, дочери Гедальи.

И когда Гиршл наконец поднялся со стула, в руке у него была рука Мины. Глаза девушки сияли. Казалось, она ожидала этого мига с тех самых пор, как ангел провозгласил предначертание Всевышнего.

Что заставило Гиршла взять руку Мины? Он только хотел сказать ей:

— Прошу вас, не считайте, что я в этом виноват!

Но прежде чем он успел промолвить эти слова, Ицхок Гильденхорн подошел к нему, хлопнул по плечу и произнес:

— Вот молодец! Теперь ты мужчина среди мужчин!

Придя в ужас, Гиршл выдернул свою руку из руки Мины. Гильденхорн схватил ее и провозгласил:

— Их гратулире!

Сказать жениху «Их гратулире!», конечно, не то же самое, что «Мазл тов!». «Их гратулире!» подобает говорить тому, кто сорвал куш в карточной игре. Однако тот же ангел, объявивший на небе об их обручении, решил заговорить на земле голосом Гильденхорна, и никто из гостей не усомнился, что Гиршла поздравляют с помолвкой.

Софья подбежала к Мине, крепко обняла ее и громко чмокнула в губы. Потом улыбнулась и сказала:

— Я в абсолютном восторге! Ты обязательно расскажешь мне, как господин Гурвиц сделал тебе предложение. Он притворялся таким невинным, что никто и не догадывался о его чувствах к тебе. Недаром говорят: в тихом омуте черти водятся!

При этих словах она схватила Гиршла за руку и стала трясти ее так, что сама раскраснелась. Все столпились вокруг молодой пары, наперебой жали обоим руки и желали им счастья.

Лейбуш Чертковер, взяв деньги со стола, послал кого-то за шампанским. Чашку, в которой лежали эти деньги, он разбил о стену.

Мотши Шайнбард, стуча костылем по полу, кричал:

— Мазл тов! Мазл тов!

— Надо бы сообщить родителям жениха и невесты, — сказал Айзи Геллер Гимплу Курцу.

Однако не успел Гимпл выйти из дому, как на пороге появились они сами. Шестое чувство подсказало им, что происходит.

Гедалья Цимлих приложил руку к грудному кармашку, в котором он держал деньги, будто тут же хотел вручить приданое. Борух-Меир от удовольствия потирал руки и повторял: «Друзья! Друзья!» — будто хотел дать понять, что он считает ответственными за происшедшее всех присутствующих. Цирл протянула руку Гедалье. Тот взял ее левой рукой, поскольку правой по-прежнему придерживал левый карман.

— Почему ты держишься за сердце правой рукой? — спросила его жена Берта. — Левой было бы удобнее!

Гедалья заметил допущенную им ошибку и поменял руку.

— Где… — начал он.

— Где жених, ты хочешь спросить? — прервала его жена.

Гедалья кивнул головой, как безъязыкий, радующийся, что его поняли.

— И Мина?

Хотя ему только что сообщили о помолвке, он все еще не верил своим ушам.

Софьин выигрыш в лотерею реализовался на столе в виде вкусной еды и выпивки. Она выиграла довольно скромную сумму, но, судя по количеству съестного и бутылок, никто бы этого не подумал.

Ицхок Гильденхорн встал, поднял бокал, произнес тост за здоровье гостей и двух семей, которым предстояло породниться, предложил выпить также за здоровье собственной супруги, чьи пироги с мясной начинкой, скрытой под хрустящей корочкой, могли служить идеальным символом любви Гиршла, которая до поры до времени скрывалась от посторонних глаз. За Гильденхорном взял слово Курц. Начав свою речь цитатой из Шиллера и закончив ее цитатой из Гейне, он подчеркнул, что все поэты единогласно признавали любовь юных сердец наиболее достойной темой для поэтического произведения.

— Поэтому, — сказал он в заключение, — я прошу вас встать и выпить за прекрасную молодую пару, которая вносит здесь сегодня вечером свой вклад в великую поэзию.

Лейбуш Чертковер снова наполнил свой бокал и обратился к Курцу со словами:

— На тот случай, если ты спросишь, почему я сижу, объясняю. В Библии сказано: «Не стой на пути у великих!»

Мотши Шайнбард, постучав костылем об пол, воскликнул:

— Послушайте, как здорово умеет шутить старый сук!

Гиршл, сидя среди них, задавал себе вопрос, что он здесь делает? Ошеломленный и подавленный, он пытался понять, что с ним случилось. Но его мысли перепрыгивали с одного предмета на другой, пока не вспомнилась ему история о человеке, который, оказавшись на свадебном пиру, вдруг заметил, что невеста и жених сделаны из соломы, гости — тролли и все в доме заколдовано. Он решил, пока не поздно, сбежать и прихватить с собой обручальное кольцо. Как только он взял кольцо, невеста протянула ему пальчик для него. Тролли покатились со смеху, и сам от тоже захохотал. Будущая жена схватила его за фалды фрака, и он стал ее вечным пленником.

Цирл, уловив взгляд своего сына, провела рукой по лбу. Она хотела дать ему понять, чтобы он перестал хмуриться. Гиршл, однако, отказался понять ее намек. Мать улыбнулась, как бы заявляя: «Ну что ж, хочешь упрямиться, пусть будет так».

Когда гости наелись так, что больше не могли проглотить ни кусочка, они запели шуточную песню на мотив старых пасхальных песнопений. Мине показалось странным, что люди могут так хохотать над словами, не имеющими смысла. Ее отцу пришлось не по душе, что молодежь настолько отошла от обычаев предков: сидят за столом с непокрытыми головами, осмеливаются делать пасхальную службу предметом шуток. Но при виде того, что новая родня нисколько не шокирована и веселится от души, он успокоился. Ведь Борух-Меир был богобоязненным евреем, который никогда не позволил бы себе смеяться там, где смеяться не следует.

Борух-Меир обнял сына и весь сиял от радости. То, что Гиршл сидит рядом с Миной, а сам он и Цирл сидят рядом с Цимлихами, что на столе много вкусной еды, с удовольствием поглощаемой присутствующими, наполнило его благодарностью к сыну. До самого последнего времени он серьезно опасался, что затеянные им переговоры о приданом окажутся напрасными, что свадьба не состоится.

А Цирл не сводила глаз с Боруха-Меира. Другие женщины, вероятно, не позволяли бы себе на помолвке сына смотреть только на своего мужа. Но и Борух-Меир не был обыкновенным мужем! В свои 47 лет он оставался молод и телом, и душой. Цирл была под стать ему. Ей нельзя было дать ее 48 лет. Лицо ее казалось умытым свежей дождевой водой, а глаза — очищенными свежим белком. Как могли мы до сих пор ничего не сказать о глазах Цирл? Их у нее была всего пара, но сила, заключавшаяся в ее взгляде, была очень велика, особенно сейчас, когда она не сводила глаз с Боруха-Меира. В то же время она держала в поле зрения Мину, к которой прониклась особой симпатией за то, что та согласилась стать ее невесткой, спасая тем самым Гиршла от Блюмы.