Гиршл продолжал говорить, когда в комнату с веселой улыбкой вошла Цирл. Он сразу же замолчал и почувствовал раздражение. Только что он видел в Мине не барышню, которую навязывали ему родители, а просто девушку, с которой он интересно проводил время. И надо же было войти матери! Он пожал руку Мины, будто она была его единственной поддержкой в мире. Через минуту вошла служанка и сообщила, что ужин подан.

— Как, и вы здесь? — с удивлением обратился Йона Тойбер к Гиршлу.

— Похоже, что так, — откликнулся Гиршл.

Борух-Меир потер руки от удовольствия. Подобный ответ не пришел бы в голову даже приговоренному к повешению, которому задал такой же вопрос палач. Борух-Меир пребывал в слишком хорошем настроении, чтобы заметить, что сравнение Гиршла с приговоренным к смерти — дурное предзнаменование.

Тойбер прикрыл глаза, как будто ему снилось что-то приятное.

Гости совершили омовение рук и сели за стол.

На столе красовались витые халы и три сорта спиртного: обычная водка, перцовка и наливка для дам. На закуску были поданы маринованные грибы. Все выпили за здоровье друг друга и преломили хлеб.

Цирл и Борух-Меир не привыкли есть грибы зимой и съели их столько, что хозяйка испугалась, как бы гости не отказались есть остальные блюда. Получилось бы, что она зря трудилась, а ведь гвоздем ужина были жаркое и цесарка. Эта птица, которую евреи в той местности опасались есть из-за ее странных размеров и формы, несла яйца с одним тупым концом и другим остреньким, как предписывается Законом. Ведущие раввины Галиции, обнаружив в ней все три признака куриного племени — гребешок, шпоры и второй желудок, — провозгласили ее кошерной. К тому же употребление ее в пищу было санкционировано традицией, после того как было подмечено, что она спаривается с обычными петухами и откладывает яйца, из которых выходят обыкновенные цыплята. Заслуживающие доверия очевидцы рассказывали, что евреи в Святой земле едят цесарок с большим удовольствием. Тем не менее в Шибуше цесарок не продавали, и раздобыть их можно было только у богатых помещиков. Вот почему Берте так хотелось, чтобы Гурвицы оставили место для этой птицы в своих желудках.

— Посмотрите на меня, — попросила Цирл. — Летом, когда в лесу полно грибов, я на них и смотреть не хочу, а сейчас не могу оторваться от ваших грибочков.

— На здоровье, сватья, на здоровье, — говорила Берта. — Ешьте, сколько вашей душе угодно! У меня в кладовке стоит еще несколько банок.

— У меня есть двоюродный брат, — сообщил Борух-Меир, — который так боится отравиться, что никогда не ест грибов в тот день, когда их готовят. Он всегда выжидает, чтобы посмотреть, не умрет ли кто-нибудь из членов семьи, отведавших грибы накануне.

— Так ты думаешь, что я по этой причине не ем грибов летом? — спросила Цирл.

— Нет, я полагаю, все дело в том, что зимой грибы кажутся намного вкуснее.

Пока они так беседовали, вошла служанка с фарфоровой гусятницей. Берта сняла крышку и разлила соус по тарелкам. Обнажилась цесарка с сердито раскрытым клювом, как будто возмущенная тем, что у нее отняли еду. Над гусятницей поднимался горячий вкусный пар.

Гиршл второй раз за эту неделю ел в гостях. В первый раз, у Гильденхорнов, он как-то не задумался над этим. А сейчас ему показалось странным, что люди едут так далеко, в чужой дом, просто для того, чтобы поесть.

Гедалье Цимлиху доставляло удовольствие, что гости нахваливают кушанья. Он и сам ел с аппетитом, но с каждым проглатываемым куском у него возрастало беспокойство, останется ли хоть что-то на завтра.

— Вы, горожане, — сказала Берта, — привыкли к более изысканной еде. Но раз уж вы сюда приехали, надеюсь, вы не жалеете об этом.

Не то чтобы она на самом деле думала, что могла не угодить гостям, — она действительно радовалась тому, что Гурвицы приехали в Маликровик.

Цирл от всякого блюда отведывала дважды. Поездка по свежему воздуху и хорошее настроение способствовали росту аппетита. Даже самые обыкновенные блюда из тех, что стояли на столе, казались ей вкуснее, чем дома, и она то и дело просила хозяйку дать ей рецепт. Берта чувствовала, что Цирл нравится ей все больше и больше.

Йона Тойбер, скрытый супницами и салатницами, много ел. С тех пор как заболела его жена, он ел очень мало, боясь объесть детей, и сейчас он вознаграждал себя за вынужденный пост. В продолжение всего обеда он сидел с полуприкрытыми глазами, как бы размышляя о чем-то самом сокровенном.

Ужинали не спеша. Никто никуда не торопился, все просили добавки. Наконец последняя вилка была положена на тарелку и последний из сидящих за столом вытер губы салфеткой.

Борух-Меир поглаживал бороду, завивая ее внутрь. После такого вкусного и обильного обеда, думал он, приличия требуют завести приятную беседу. Заметив, что Гиршл почти ничего не ел, он сказал:

— Судя по твоей тарелке, можно подумать, что у нас сегодня постный день.

Повернувшись к Мине, он добавил:

— Как у вас здесь уютно, мадемуазель.

Берта посмотрела на него с удивлением.

— По-моему, вы могли бы называть свою невестку по имени, — сказала она.

Йона Тойбер приоткрыл один глаз и посмотрел на Мину, которая промолчала. Борух-Меир бросил на него взгляд и потер руки, как бы в ожидании. Йона сделал вид, что этого не замечает, а может быть, действительно не заметил всеобщего выжидательного настроения, но в конце концов прочистил горло и принялся говорить:

— Позвольте мне рассказать вам кое-что. Кое-что, достойное внимания. Однажды мне случилось провести день в одном Богом забытом местечке. Если не считать стаи гусей на базарной площади, нигде не было и признака жизни. День выдался невероятно жаркий, и я умирал от жажды. Оглядевшись, заметил то, что могло сойти за бакалейную лавку, зашел туда, чтобы купить лимон и приготовить себе питье. Продавец посмотрел на меня так, как если бы никогда о лимонах не слышал. Тогда я попросил пива, и он опять посмотрел на меня с удивлением. Можно было подумать, что я прошу у него луну! Тогда я попросил дать мне стакан воды. Не стану утверждать, что мне отказали и в этом, — воду принесли, но не в стакане, а в черной, ржавой жестянке. Пока я решал, стоит ли пить ее, безопасно ли это, я взглянул на ту, которая принесла эту воду. И если это была не принцесса, то только потому, что принцессы на такой свалке не живут.

Очевидно, Йона Тойбер хотел что-то сказать иносказательно, в виде притчи, но ему не удалось донести ее смысл до присутствующих. Столовая в доме Цимлихов отнюдь не напоминала бакалейную лавку, а Мине, при всей ее воспитанности и привлекательности, было далеко до принцессы. Однако уже то, что Йона рассказал случай из своей жизни, разрядило атмосферу. Очень неудобно, когда после торжественной трапезы все замолкают.

Гиршл который почти ни к чему не притронулся, смотрел на компанию, выглядевшую после трудов праведных несколько сонной. Он был рад, что чувствует себя легким и бодрым. За несколько дней до этого он прочел брошюру, в которой осуждалось употребление в пищу мяса, рыбы, вина и прочих излишеств. Сейчас, при виде такого количества сытых людей, он подумал, что его покойный дядя, вероятно, был никем не понятым вегетарианцем и бежал в леса, чтобы вести здоровый образ жизни. Возможно, автор брошюры был прав, думал он, осуждая обжорство, и безмерная жадность — корень всякого зла. Если бы моей матери не вскружили голову деньги Цимлихов, мне не пришлось бы сидеть за этим столом. Он поглядел, не осталось ли что-нибудь из той мерзости, от запаха которой у него текли слюнки, и поймал на себе взгляд Мины. Ей тоже, казалось, было не по себе. Возможно, и ей в голову пришли те же мысли. Ему захотелось спросить ее, о чем она думает.

Неправда, думал Гиршл, что голод туманит голову. Напротив, чем более свободен желудок, тем яснее работает мозг. Именно голодный я понял, что пора как-то реализовать себя, свои возможности. Но как это сделать, когда я полностью завишу от родителей? Он посмотрел на Мину и задал себе вопрос, не читает ли она его мысли.