Едва первый пух покрыл щеки Скафлока, как он уже снискал расположение эльфийских женщин. Не ведающие страха Божьего, не обремененные детьми, эльфы не знают брачных уз, к тому же их природа такова, что их женщины более любвеобильны, а мужчины более холодны, чем это бывает у людей. Потому-то и пользовался Скафлок таким успехом и немало времени довелось ему провести в любовных утехах.

Труднейшей и самой опасной частью его выучки было постижение магического искусства. С того момента, как он смог продвинуться дальше простейших заклинаний, доступных и ребенку, Имрик взял его обучение в свои руки. Конечно, из-за своей человеческой природы и недолгого века, отпущенного ему, Скафлок не мог достичь в магии глубин, доступных его приемному отцу, но все же стал не менее сведущ, чем большинство вождей эльфийских кланов. В первую очередь он научился уклоняться от железа и избегать его, ибо присутствия железа не выносят ни эльфы, ни тролли, ни гоблины, не выносят даже упоминания о нем, даже легкого укола иголкой в крестьянском доме. И хотя Скафлоку железо не могло причинить вреда, он привык не иметь с ним дела. Затем он постиг руны, с помощью которых можно заживить рану или излечить болезнь, отвести злосчастье или навести порчу на врага. Он выучил песнопенья, которыми можно было поднять или унять бурю, вызвать урожай или недород, возбудить гнев или успокоить человеческое сердце. Он научился добывать руды неведомых человеку металлов, которые в Волшебной стране выплавляли вместо стали. Он научился окутываться тьмой как плащом или с помощью шкур оборачиваться зверем. В конце своего учения он постиг властные руны, гимны и заклинания, которые открывали будущее, позволяли вызывать мертвых и подчинять своей воле богов; но никто без крайней нужды не стал бы пользоваться этим знанием, которое могло потрясти самые основы бытия и погубить того, кто посмел бы прибегнуть к нему.

Скафлок любил спускаться к морю, он мог часами сидеть на берегу, устремив взор над беспокойной ширью к той смутной черте, где воды сходились с небесами; ему никогда не надоедал глубокий голос моря, этот язык соленых глубин и ветреных просторов, эти бесконечные смены настроения. Он происходил из рода морских бродяг, и кровь в его жилах пульсировала в такт приливам и отливам. Он беседовал с тюленями на их языке, состоящем из фырканья и лая, и чайки, кружа над его головой, своими криками сообщали ему о новостях, которые они принесли с края земли. Иногда, когда он отправлялся к морю вместе с другими воинами, из пены прибоя могли вдруг появиться русалки. Они выходили на берег, отжимая свои длинные зеленые волосы, и уж тут начиналось веселье. На ощупь влажные и прохладные, они пахли водорослями. Скафлок любил их, хотя потом долго еще ощущал на губах слабый привкус рыбы.

В свои пятнадцать лет Скафлок ростом был уже почти с Имрика, широкоплечий, смуглокожий, с длинными льняными волосами. У него было открытое, с резкими чертами, лицо, крупный улыбчивый рот и большие, широко посаженные темно-голубые глаза. Смертный, не прошедший такой школы, сказал бы, что Скафлока окутывает какая-то тайна, туманящая его глаза, которым довелось видеть то, что не дано видеть обыкновенному человеку, тайна, дающая о себе знать в его упругой, как у барса, походке.

Как-то Имрик сказал Скафлоку:

— Ты уже достаточно возмужал, чтобы получить свое собственное оружие, получше, чем мое старое, а кроме того — меня вызывает Король Эльфов. Мы отправляемся за море.

Услыхав такие вести, Скафлок гикнул, кубарем выкатился в поля и погнал своего коня бешеным галопом через земли людей, творя чудеса направо и налево, только для того, чтобы выразить свой восторг. От его заклинаний заплясали горшки в очагах, зазвонили колокола на колокольнях, топоры начали сами собой валить лес, его песнопения забросили на крышу дома корову хуторянина, разметали его сено по всей округе и обрушили дождь золотых монет на двор хутора. Надвинув шапку-невидимку, он целовал крестьянских девушек, бредущих в сумерках полями, ерошил их волосы, а парней толкал в канавы. Скафлок был уже давно в море, но еще долго по всей стране служили мессы, чтобы заклясть разгул нечистой силы.

Имрик вызвал попутный ветер, который, туго надув паруса его смоленой ладьи, быстро помчал ее вперед. Он взял с собой лучших эльфийских воинов, ведь в пути не исключена была встреча с троллями или кракеном. Скафлок стоял на носу драккара, жадно вглядываясь в даль, — с детства он был наделен колдовским зрением и ночью видел так же хорошо, как днем. Он заметил мелькнувшую в лунном свете серебристо-серую морскую свинью, окликнул знакомого старого тюленя. Вдруг вынырнул кит, вода с ревом и вскипала у его боков. Чудеса, которые точно морок только мелькали перед смертными моряками, ясно различали дымчатые раскосые глаза эльфов и глаза Скафлока: то русалки, кувыркающиеся с песнями в морской пене, то затонувшие башни Иса, то краткий бело-золотой высверк и соколиный крик над головой — валькирии мчались на битву где-то на востоке.

Ветер пел в снастях, и море ревело за бортом. Прежде чем рассвело, ладья достигла другого берега, была вытащена из воды и упрятана с помощью заклинаний.

Эльфы укрылись под парусом, натянутым над палубой, но Скафлок большую часть дня провел под открытым небом. Он забрался на дерево и с удивлением глядел на пашни, простиравшиеся на юго-западе. Крестьянские дома здесь были совсем не такие, как в Англии. Между ними высился суровый серый баронский замок. Скафлок с жалостью подумал о тех несчастных, чья жизнь текла в этих мрачных стенах. Он-то ни за что бы с ними не поменялся.

Когда наступила ночь, эльфы оседлали привезенных с собой коней и вихрем понеслись в глубь страны. К полуночи они въехали в горы. Серебряные прожилки лунного света чередовались с густой тенью утесов и скал и зеленоватым мерцанием далеких ледников. Эльфы скакали по узкой тропинке — доспехи звенели, копья колыхались, развевались плащи и перья. Копыта били по камням, и эхо отдавалось в ночи.

В вышине хрипло затрубил рог, и другой ответил ему из долины. Эльфы услышали лязг металла и топот ног. Когда они добрались до конца тропинки, то увидели отряд гномов, охранявших вход в пещеру.

Кривоногие мужчины едва доходили Скафлоку до пояса, но были широкоплечи и длинноруки. Гневны были их смуглые, бородатые лица, глаза недобро поблескивали из-под лохматых бровей. Они были вооружены железными мечами, секирами и щитами. В прошлом эльфы не раз одерживали верх над гномами благодаря стрелам и копьям, а также своей ловкости, проворству и воинскому искусству.

— Что вам здесь надо? — прогудел предводитель гномов. — Или мало зла причинили нам эльфы и тролли, разоряя наши земли и порабощая наших людей? Сейчас перевес на нашей стороне, и если вы приблизитесь, мы убьем вас.

— Мы пришли с миром, Мотсогнир, — ответил Имрик. — И хотели бы только кое-что купить у вас.

— Мне известно твое коварство, Имрик Вероломный, — жестко возразил Мотсогнир. — Ты просто думаешь так обойти наши заслоны.

— Я дам тебе заложников, — пообещал ярл эльфов, и на это король гномов с неохотой согласился. Оставив часть пришельцев безоружными в окружении своих воинов, Мотсогнир позволил остальным спуститься в свои пещеры.

А там, под скальными сводами, в кровавом свете тусклых огней неутомимые гномы трудились у своих наковален. Их молоты гремели и лязгали так, что в конце концов у Скафлока зазвенело в ушах. Здесь самые искусные в мире мастера ковали бокалы и кубки, украшенные каменьями; кольца и ожерелья самой тонкой работы из червонного золота; оружие, достойное богов (и, действительно, гномам доводилось делать для них оружие) и исполненное злой силы. Всевластными были руны и чары, которые гномы могли вырезать на клинках, и непостижимыми искусствами владели их мастера.

— Я бы хотел, чтобы вы выковали оружие для моего приемного сына, — сказал Имрик.

Кротовые глазки Мотсогнира пристально поглядели на рослую фигуру Скафлока, освещенную колеблющимся пламенем.