– А кто сказал, что я свободна в следующую пятницу?
В следующую пятницу я усвоил, по меньшей мере, еще один урок: самый надежный путь из кинотеатра в спальню не обязательно самый прямой. Сначала надо пригласить прелестную Агнес на прогулку по крутым каменным ступенькам на вершину холма, где находится Schloss [12],бродить там среди зубчатых стен, смотреть вниз на реку, наблюдать за тем, как отливает серебром на воде лунный свет, словно на город набросили ожерелье (учтите, мне было всего четырнадцать!), гадать, сколько купеческих сынков тайком выбирались из постелей и карабкались к замку, чтобы встретиться с дочерьми придворных, и в заключение отвести ее назад в город. А потом как-то самой собой окажется, что пожарная лестница, раньше такая опасная и подозрительная, чудесным образом преображается в escalier d'amour [13].Я понял, что искусство соблазнения заключается в умении создать правильную обстановку – остановку, в которой дама будет чувствовать себя свободно и уютно, которая будет манить ее и заставит отбросить прежние самоограничения ради чего-то нового и привлекательного. Как известно, с возрастом все становится намного сложнее, но даже самая вредная старая карга когда-то воображала себя Джульеттой.
Сейчас Агнес преподает химию в Баден-Бадене, у нее двое детей. Время от времени она пишет мне письма – и я отвечаю ей; но мы не встречаемся, чтобы ничего не случилось.Что поделаешь – католики.
После Гейдельберга я вернулся домой, в Англию – в ледяной Фен, чтобы поражать всех вокруг глубоким знанием немецкой философии. Это ни с какой точки зрения не было приятным развлечением, но сложность выбранного мной предмета изучения не шла ни в какое сравнение с невероятными трудностями этого этапа моей жизни, связанными с соблазнением женщин. Сложно преувеличить уровень мастерства и выносливость, которые требуются молодому человеку, чтобы добиться желанной цели, если он совершает плавание по замерзшему морю женской сексуальности, окружающему Кембридж.
Вообразите себе самых социально напряженных, сексуально подавленных и невротичных людей в мире, соберите их всех в одном месте на три тяжелых года: это и есть Кембриджский университет. И не позволяйте никому убедить вас в чем-то ином. Вы можете говоритьо сексе сколько влезет, пока у вас яйца не посинеют, но если решите все сказанное реализовать на практике – вас сочтут неизлечимо больным. Хуже того – опасным для общества.
Тем не менее я добивался побед среди айсбергов и свирепых арктических ветров, преуспев гораздо больше, чем большинство моих приятелей, многие из которых потеряны навсегда – похоронены, как капитан Скотт, в ледяной пустыне фригидности или упали, пораженные снежной слепотой и оцепеневшие от неукротимого желания, в холодную могилу Брачной Расселины. Преодолев столь тяжелые испытания и чудовищные условия существования, я прибыл в Лондон, окрыленный триумфом, в ожидании грядущих свершений.
А затем началась настоящая работа.
В течение следующих семи лет у меня были самые разнообразные по форме и продолжительности близкие отношения едва ли не со всеми женщинами в городе: молодыми и не очень, темноволосыми и светловолосыми, замужними и лесбиянками; азиатками, африканками, американками, европейками и даже бельгийками; высокими и низкими, худыми и пышнотелыми; женщинами настолько умными, что они страдали клаустрофобией, оставаясь взаперти в собственном сознании; женщинами настолько тупыми, что каждая сказанная ими фраза была результатом невероятных умственных усилий; стремительными и медлительными, сообразительными и тугодумками; теми, для кого секс стал спортом, и ленивыми и малоподвижными, как мешок картошки; с ангелами, демонами, суккубами и нимфоманками; с женщинами, когда могли уморить скукой через ми-нугу после того, как вы войдете в их спальню; с женщинами, которые могут заставить вас бодрствовать всю ночь напролет, пробуждая в мужчине самые сокровенные душевные силы; тетушками, дочерями, матерями и племянницами; пышками, милашками, цыпочками и шлюхами; девицами, дамами, детками и куколками; со всеми, кого я хотел, и немногими, которых не хотел. А затем, когда я был полностью удовлетворен и считал, что больше уже нечего желать, все повторялось снова.
Это было трудное время.
Бывали ночи, когда я не мог выйти из дома из-за страха перед побоями или яростью, из-за нежелания увидеть мрачные лица друзей, на которых был написан молчаливый упрек; но при этом я не мог оставаться дома из-за страха перед разгневанными и оскорбленными соседями. (Я знаю, знаю, но это его девушка начала первая.) Однажды ситуация настолько вышла из-под контроля, что мне пришлось провести пару ночей в одной из опекаемых Уильямом ночлежек для бродяг. Но там я трахнул повариху. (В основном потому, что увидел, как она добавляет кориандр в суп. Это была вспышка чистого вожделения, но это было озарение – шестнадцатый камень сада Реандзи.)
А потом я встретил Люси, и она освободила меня из тюрьмы. И стала моей надеждой на лучшее будущее.
Однако я отвлекся. Я должен объяснить, как я стал профессиональным каллиграфом.
После приезда в Лондон я перепробовал много видов деятельности, все они были абсолютно бессмысленными и слишком унылыми, чтобы перечислять их здесь. Мне казалось, что, рынок труда больше всего похож на арену грязного цирка, заполненную кривляющимися клоунами, похотливыми акробатами и лизоблюдами-карьеристами. И все они бегают кругами в отчаянных попытках превзойти друг друга в спазмах низкопоклонства и подобострастия, полного ничтожества и бессмысленности. Никто не следил за порядком на манеже, и там никогда не удавалось достичь ничего, что могло бы принести пользу человечеству.
Ничего удивительного, что на свой двадцать шестой день рождения, жалкий и потрепанный, уволенный отовсюду, я отправился в Рим, чтобы встретиться с бабушкой, которая, наконец, «вышла в отставку«, получив синекуру в виде должности консультанта в Ватикане.
Профессиональная каллиграфия была ее идеей.
– Суть в том, Джаспер, что в определенной степени есекаллиграфы состоят в союзе с дьяволом, – поясняла бабушка, бережно отрезая ломтики от действительно великолепного «вителло тоннато» [14]в нашей любимой траттории «Иль Виколо» на Виа дель Моро, в самом сердце прекрасного Трастевере. – Можешь принять это к сведению, прежде чем окончательно примешь решение заняться этим делом. Все другие виды искусства в мире имеют святых покровителей, и только у каллиграфии покровитель – демон.
– Правда?
– Да. Смотри сам: святой Дунстан у музыкантов, святой Лука у художников, святой Бонифаций у портных, я даже знаю святого патрона торговцев оружием – Адриана Никомедийского. Римская католическая церковь старается все держать под контролем. Но ты никогда не найдешь святого покровителя каллиграфов: они выбрали другую сторону. И это хорошо известно.
– Не слишком хорошо.
– Среди тех, кто читает, это хорошо известно.
– Среди тех, кто читает средневековые рукописи на латыни.
– Среди тех, кто читает. – На мгновение она замолчала, прямо и строго глядя мне в лицо: глаза у нее были голубые и почти водянистые. Затем появилась знакомая улыбка. – Имя этого дьявола-покровителя – Титивиллюс. Он состоит на этой службе примерно с 1285 года, особенно его привлекают те, кто машинально делает записи и посторонние рисунки на полях. Я тебе о нем уже рассказывала, я прекрасно помню.
Типичная ловушка – из тех, что так любит ставить моя бабушка. Если я соглашусь с тем, что она о нем рассказывала, то почему я об этом забыл? Если я буду отрицать этот факт, она, вероятно, сможет назвать точное время и место разговора.
