О, да. Может быть, все-таки былизнаки. Может быть, я слишком легко погрузился в это мягкое умопомрачение, также известное под названием «влюбленность». Может быть, все-таки бывали моменты, когда я находил ее поведение слегка нервирующим, отчасти даже странным; вероятно, были поступки, жесты, выражения лица, в которых сегодня мы можем увидеть (если внимательнее вглядимся в постоянно расширяющееся зеркало заднего вида нашей жизни) мимолетный признак фальши. Но если мы должны отдать должное навыкам Мадлен в искусстве тщательно продуманного обмана, мы должны также восхищаться ее талантом спонтанной чуши, мастерских экспромтов. Потому что когда – как я теперь вижу – рискованные ситуации и ловушки лежали прямо у ее ног, как многочисленные мины на поле боя, она легко и непринужденно танцевала средних, двигаясь увереннее, чем мусульманский дервиш.

Телефон звонил и звонил.

Хотя мне нечего было бояться, признаюсь, кровь моя стала пульсировать быстрее, протискиваясь в сердце. Поздние звонки всегда пугают. Однако моя уверенность не покинула меня: я задал вопрос в самом великолепном тоне безмятежно-спокойного-но-несколько-любопытного-молодого-человека, чья мать (если у него вообще есть мать) могла внезапно позвонить ему в три минуты двенадцатого, а если нет, значит, он неожиданно понадобился кому-то из своих многочисленных и разношерстных друзей:

– И кто бы это мог быть?

Мадлен в этот момент почти лежала на мне; она повернула голову:

– Наверное, одна из твоих бывших подружек звонит, чтобы сообщить, что несмотря ни на что, все еще тебя ненавидит.

– Очень может быть, – я мягко высвободился, чтобы взять трубку.

– Поставить на паузу? – предложила она.

– Нет, все в порядке. Просто расскажешь потом, что там произошло, – я уже направлялся в прихожую. – Я уверен, что как-нибудь сумею разобраться.

Мадлен нажала на кнопку «пауза».

Я снял трубку.

Дыхание. Очень тихое – но тем не менее дыхание. Женские губы трепетали, как пойманные бабочки, возле самой мембраны телефона.

Мой мозг отчаянно пытался найти способ подняться в воздух прямо из прокуренной офицерской столовой.

– Уилл, – произнес я наконец. – Уилл, это ты? Я тебя не слышу… нет… Где ты? Да… очень шумно…Нет, я сейчас с Мадлен. С Мадлен. Мы едим пиццу. Опять не слышу… Уилл? Совсем ничего не разобрать. Уилл? Уильям? Ты еще здесь? Черт побери! – Я повесил трубку.

Остался ли мой обман незамеченным? Я думал, что да: в конце концов, экспромты тоже были моим métier [91].

– Связь прервалась, – сообщил я.

Мадлен стояла в дверном проеме: Венера в боксерских шортах. Примерно полсекунды выражение ее лица не было ни интимным, ни приветливым, а лишь изучающим. Напряженным.

Затем ее руки легли мне на плечи.

– Уилл? – уточнила она.

– Да.

– Пьяный?

– Да.

Мы боролись. Мы падали. Мы лепетали. Она выдернула телефонный провод из розетки и велела мне протянуть запястья вперед.

– Джаз, приятель, ты ешь слишком много этой хреновой рыбы. – Рой Младший стоял у меня на «кухоньке», жевал жвачку и гримасничал, одновременно почесывая спину левой рукой, как будто пытался вытащить осколок, застрявший между лопатками.

– Ты так думаешь? – Я посмотрел на двух морских окуней, распластавшихся на деревянной поверхности разделочной доски, как дары провинившегося Нептуна.

– Я это наверняка знаю, приятель. Сначала лосось. Потом ты брал морской язык. После этого мидии – это, правда, не совсем рыба, – а теперь эти ублюдки. – Рой распрямился. Он в первый раз находился у меня в квартире и явно стремился извлечь из этого все возможное.

– Это такая фаза, Рой, как было с грибами в прошлом году. Закончится сама собой, прежде чем успеешь это осознать. – Мне ужасно хотелось закурить сигарету, но я сопротивлялся этому желанию из-за рыбы.

– Ну, я тебе кое-что скажу, приятель: мой дядя Тревор тебя очень любит. Ты покупаешь у него больше товара, чем новый ресторан, который, скажу я тебе, – в точности как все остальные новые заведения на Хэрроу-роуд – хренов сортир.

– Прямо беда.

Он покачал головой с видом разочарованного местного жителя, недовольного вторжением окружающего мира.

– Ты давно был на Хэрроу-роуд, Джаз?

– Не очень.

– Ты видел, в каком там все виде?

– Ну, я бы не…

– Это просто вонючая дыра, вот что. Извини, вырвалось, – он скривил губу. – Мелкий бизнесмен прилагает все усилия, чтобы поднять местную экономику, хочет гордиться своим районом, хочет, чтобы тут все шло хорошо… но он может не беспокоиться, на хрен. Какой смысл? С тем же успехом можешь подтирать задницу пятидесятифунтовыми бумажками, Джаз, – он глубоко вздохнул. – Я вот что тебе скажу: я там был вчера без десяти час – без десяти час, чертовой пятничной ночью, подумай только – и что ты думаешь? Мне предложили четыре оральных секса, три унции героина и пару косяков, – и все это за то время, что я стоял в очереди в MFC.

Я покачал головой.

Рой, казалось, испытывал неподдельное омерзение.

– У меня есть свой дилер, и заказов хватает, спасибо тебе, но даже бы я не был таким, какой я есть – и каким буду, кстати… Даже если бы я не был таким, я бы все равно не позволил этим грязным бродягам трогать меня руками за член, не говоря уж о чем-то романтическом.

– Что такое MFC?

– Жареные Цыплята из Мэна. [92]Новое заведение. Раньше там были Жареные Цыплята из Юты.

– Жареные Цыплята из Мэна?

– Ага.

– Ты имеешь в виду Мэн, который через э»?

– Хрен его знает, – нахмурился Рой.

– Штат Мэн находится на севере США, – пояснил я.

– И? Что из этого? Что такого, Джаз?

– Я всегда думал, что жареные цыплята ~– это южное блюдо, которое популярно в таких штатах, как Кентукки, Теннесси или Луизиана. Знаешь, обычно говорят: южные жареные цыплята. Мэн всегда был знаменит морепродуктами и… омарами.

Он сардонически фыркнул, сморщив нос:

– Ясное дело. В следующий раз непременно расскажу об этом Базу и Спэну, когда загляну к ним. «Извините, ребята, вы подаете неправильное дерьмо: должны быть Жареные Омары из Мэна. Один тип с Уорвик-авеню говорит, что надо так. Пошлите к чертям цыплят и беритесь за омаров». – Он саркастически ухмыльнулся, как школьник, а потом перешел к более философскому вопросу: – Ты только послушай себя, Джаз, ты просто одержимый. Я думаю, все эти морепродукты из-за твоей новой пташки. Ты с ней мягкотелым стал, приятель. Мясо мало покупаешь; по вечерам из дому не выходишь; старик говорит, третьего дня ты стоял в магазине и ждал, чтобы узнать, какую песню крутят. Крис де Блин Бург. Что с тобой, приятель?

– Трудно сказать.

Рой понизил голос и внезапно снова стал выглядеть на свои семнадцать:

– Ее ведь сейчас тут нет, правда?

– Нет, она пошла к себе.

Он кивнул.

Я достал бумажник и протянул ему банкноту в десять фунтов.

– Отлично, – он вытащил пачку банкнот из нагрудного кармана и засунул мою купюру в середину. – Кстати, классное местечко, приятель. Просто хренов дворец. Я и сам себе такую хочу на следующий год; не возражаешь, если я быстренько гляну, как тут у тебя?

У меня не осталось времени, чтобы найти ответ на его вопрос, поскольку он уже исчез в студии. Ябросил еще один взгляд на окуней. Забавно, как пустые глаза мертвой рыбы могут выглядеть такими умоляющими.

Из-за двери раздался голос Роя:

– Очень здорово, Джаз. Очень. Черт. Здорово. Я и не думал, блин. Думал, это просто – знаешь – немного чернил, ручка, стопка бумаги, немного закорючек и ничего особенного. Но это… магия, блин.

Загудел сигнал домофона. Я подошел и нажал на кнопку, не снимая трубку, а потом отправился в студию, к Рою.

Он обернулся:

– Ты уж не обижайся, Джаз, приятель. Но тут и вправду охренеть можно. Уважаю.